Мор Йокаи - Венгерский набоб

• Название: Венгерский набоб
• Автор: Мор Йокаи
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988

«Венгерский набоб» – один из лучших романов известного венгерского писателя Мора Йокаи (1825–1904). Сатирическое повествование насыщено колоритными картинами быта и нравов, увлекает неожиданными поворотами действия; в нем выражен протест против общественного застоя и несправедливости. Действие романа отнесено к периоду экономических и политических реформ, предшествующих венгерской революции. Один из первых крупных венгерских социальных романов.

---

И поскольку никто не мог указать такой причины, набоб продолжал:

– Я думаю, господа, не надо напоминать, да у вас и у самих сердце есть, оно вам подскажет, как велика преданность и верность вышеназванных животных, превосходящая всякое воображение. В самом деле, слыхал разве кто, чтобы борзая бросила, обманула или обокрала своего хозяина? Ведом разве борзым ужасающий грех предательства – затаила ли хоть одна когда-нибудь что бы то ни было против хозяина, точно кошка злопамятная? Психологически разве не доказано именно обратное: как бы сурово ни учил я свою собаку, попробуй в эту минуту чужой напасть на меня, она, визжа еще от ударов хлыста, на него все-таки бросится, а не на законного своего хозяина! А кто с таким житейским случаем не сталкивался: продаст хозяин борзую, но она, как ни холь ее новый владелец, хоть в молоке купай, не приживается – убегает к старому, пускай даже за сотню миль! С кем из нас такой трогательной истории не бывало? Зал ответил разноголосым шумом: все стали припоминать подобные случаи, каждый видел или слышал про завезенную за сотни миль собаку, которая возвратилась домой. Но всех побил Лёринц Берки, чью борзую увезли в Хорватию в мешке, а она через Драву, Дунай, Тису и все три Кёреша[253] ухитрилась спустя полгода добраться обратно до Пюшпекладаня.

– В заключение да позволено мне будет, государи мои, привести тот случай, когда хозяин борзой умирает, – и что же делает верный пес? Теряет аппетит, интерес ко всему, идет на могилу, ложится там, не ест, не пьет и на седьмой день… – Тут стал он тереть лоб в затруднении, как сказать: не подыхает же? не околевает? – А на седьмой день следует за ним в лучший мир.

Многие засмеялись.

– Господа, я не шутки ради говорю, это все мой грустный опыт. Когда я, смертельно больной, покинутый дворней и приятелями, лежал один, как обреченная жертва, которой еще при жизни прислан гроб, лишь несколько верных друзей меня не оставили – да мои борзые. Собрались под дверьми комнаты, где я лежал, и скреблись, плакали, скулили там, а удастся какой ко мне проскользнуть, забьется под кровать, и никакими силами не вытуришь ее оттуда; остальные же воют и воют во дворе весь день напролет.

– Остановитесь, сударь! – крикнула с балкона барышня Марион. – Госпожа губернаторша сейчас чувств лишится.

Быстро пущенные в ход ароматические соли предупредили, к счастью, обморок, в который готова была упасть ее превосходительство, глубоко взволнованная проникновенным описанием собачьей верности.

И, оставив патетику, Янош Карпати обратился к формулированию своего проекта.

– Взяв на себя смелость вынести на суд любителей-борзятников обеих Венгрии скромное предложение объединиться, дабы улучшить существование достойных того представителей животного царства, я в нижеследующих пунктах определил бы шаги, сему способствующие. Во-первых, собравшиеся здесь уважаемые господа должны объявить об учреждении общества и из своего состава избрать комиссию, коей предстоит выработать статус и оный, в свой черед, передать на рассмотрение комиссии из шестидесяти членов, уже постоянной. Во-вторых, надлежит определить достоинство выпускаемых акций. Я, со своей стороны, приобретаю тысячу. (Единодушное «ура».) В-третьих, сообразно с финансовыми возможностями, общество оснует следующие, отвечающие его целям заведения: высшую школу псовой охоты – потребные для того участок и здание я предоставлю бесплатно в любом из моих поместий. (Продолжительное «ура».)

В ней борзые будут должным образом натаскиваться обученными той охоте псарями. Далее, следует основать печатный орган, газету для псовых охотников, в коей будут помещаться сообщения о прогрессе и открытиях в сей области знаний и блюстись интересы общества перед публикой. (Сдержанное одобрение, возгласы: «К чему это»?) Надобно также премии учредить за, лучшие книги по псовой охоте и по собаководству. (Шум в зале, возглас: «Мы, значит, не собакам, а писакам в поощрение объединились!») И наконец, ежегодно будет созываться общее собрание и, по крайней мере, раз в год – устраиваться состязания в резвости: лучшая гончая выигрывает золотой кубок. Все кассовые недохватки берусь покрывать я сам.

И под общие клики «ура» г-н Янош уселся на свое место.

Тотчас, как уж водится и принято, подняла голову оппозиция. Самородки запротестовали против всех и всяческих взносов, усмотрев в том залог нравственной порчи; нескольким помещикам-компосессорам показалось подозрительным, что собрания созывать и псов обучать Карпати хочет у себя, а почему бы не у них? Стойкую антипатию вызвало все связанное с печатным словом, и хотя напоследок Карпати и такого рода расходы принял на себя, эту часть проекта ему не удалось провести. Граф Сепкиешди, не выдержав, перебил:

– Оставь ты, сделай милость, всю эту шатию литературную, и так уже она в политику пролезла: пагуба немалая для страны – еще и тут, в собаководстве, вредить будут? Весь непорядок от них, они лишают мадьярский характер всякого своеобычия, язык портят до того, что мы в конце концов сами себя перестанем понимать. Не хочу на друга моего сиятельного пенять, на Рудольфа Сент-Ирмаи, который сам не гнушается книжки пописывать и в газетки, его я пощажу, хотя единственно из почтения к супруге его замечательной, здесь присутствующей, однако должен сказать: терпеть не могу и презираю всю эту голоштанную братию, и не дело с ней борзых наших равнять.

Возмущенная Флора отвернулась, веером прикрывая пылающее лицо.

– Будь здесь Рудольф, задал бы он ему, – с очаровательным негодованием шепнула она Фанни.

Поскольку речь выдающегося патриота была встречена большинством с бурным одобрением, пришлось Яношу Карпати с плохо скрываемой досадой уступить.

У выдающихся патриотов та завидная привилегия, что все изрекаемое ими тоже почитается чем-то выдающимся и поклонения достойным.

Дискуссия, однако, могла бы и разгореться, не наскочи тем часом любимый пес Мишки Хорхи самым неподобающим манером на борзого любимца Карпати, а тот, позабыв о долге гостеприимства, не схвати в азарте партийной страсти за шею и не уложи наземь обидчика. Тут и остальные борзые гвельфы и борзые гибеллины[254] кинулись друг на дружку и сплелись в клубок под ногами присутствующих, пока ожесточенной распре не положило конец вмешательство псарей.

Вот было смеху, проклятий да чертыханий! Заинтересованные стороны сами вошли в такой раж, что авторитет высокого собрания легко мог поколебаться, если б не граф Гергей. С обычной хладнокровной уверенностью которая ни при каких обстоятельствах ему не изменяла, призвал он к порядку обе рычащие и тявкающие партии.

– Господа! Здесь, в помещении, только нам лаяться дозволено, а вы пожалуйте во двор.

Нагоняй этот снова настроил собравшихся на веселый лад. Борзая публика была выдворена из зала, и за вычетом спорных пунктов общество приняло предложение Яноша Карпати. Сам же он под бурю приветственных кликов был избран президентом, а выдающийся патриот – вице-президентом. Выбрали также нотариуса, секретаря, фискала, лекаря, правление из шестидесяти членов, комиссию из двенадцати, и все это запротоколировали пункт за пунктом.

Фундамент был заложен, великое и достославное общество учреждено, и нам ничего иного не остается, как только к радости по сему поводу присовокупить пожелание, дабы почтенные наши патриоты и в прочих общественных делах проявляли рвение столь же похвальное. С тем и мы сольем свое «ура» с кликами, коими члены общества взаимно и с полным правом несчетное число раз приветствовали друг друга.

Из залы заседаний гости перебрались в большой салон; споры, беседы продолжались до четырех часов пополудни, и Джордж Малнаи спешил сообщить каждому встречному: странно, дескать, совершенно аппетита нет.

Обе прекрасные дамы прогуливались под руку, и все видевшие их признавали: затруднительно даже и решить, которая красивее.

Строгие матроны, сиятельные дамы любезностями и комплиментами осыпали хозяйку дома, бедную мещаночку, лишь в тот час ощутившую по-настоящему, что ей за чудо ниспослано в лице подруги, чье небесное благородство и ее осенило, которая, как бы сказать поточнее, в моду ввела доброжелательное к ней отношение.

Золотая молодежь, салонные львы обращались вкруг них в эти два дня, словно рой планет возле двух светил; сам граф Сепкиешди, казалось, все только их ищет глазами и, даже видя отлично, что Флора досадливо отворачивается каждый раз, тем неотступней продолжал осаду.

– Знаете, граф, – сказала Флора великому мужу, заступавшему им дорогу, – я сердита на вас. Всерьез сердита.

– Тем приятней, – ответствовал великий человек, весь лучась самонадеянностью, – на кого женщина сердится, тот может быть уверен, что его полюбят.

– Очень неправильное у вас понятие о женском гневе; объединимся вот против вас, провалим, и конец вашей популярности в стране.