Александр Клюев - Свобода от смерти

• Название: Свобода от смерти
• Автор: Александр Клюев
• Издательство: «Пилигрим-Пресс»
• Жанр: Философия

---

Смрад этот давно стоит над Землей, и совершенно очевидно, что люди безнадежно больны. Можно бесконечно врать окружающим тебя людям, пытаясь предстать перед ними в выгодном свете, но стоит ли врать самому себе? Достоевский призывает не наводить глянец на свою грязную подноготную, не искать в других несовершенств и пороков, а прямо обратиться в глубины собственного сознания и, увидав себя в самом неприглядном свете, отчаяться. Что делать с этим отчаянием, он так и не говорит. А не говорит потому, что не знает, и, не кривя душой, признается в этом. Поставлен только диагноз. Но какой!

Гоголь — гениальный создатель галереи портретов «мертвых душ», как и Достоевский, поставил больному человечеству точный диагноз: «Скучно на этом свете, господа!»

Тонкий художник самых разнообразных человеческих характеров, Чехов весьма скептически относился к возможности совершенствования человечества.

Из писателей двадцатого века Андрей Платонов беспристрастно и психологически точно показал наготу человеческого сознания, его даже в чем-то наивную, полуживотную сущность, образно проявляющую нижнюю полусферу Истины. Я бы назвал Платонова «Гоголем двадцатого столетия».

Писательский гений Льва Толстого страстно пытался разглядеть в людях замечательные черты, но все его попытки терпели неудачу, потому как робкие ростки света в человеческом сознании так или иначе затмевались виталическими страстями. А как любой гений, Толстой не мог позволить себе конструирование характеров — истина превыше всего.

Толстой-мыслитель, в отличие от Достоевского, пытался прописать людям рецепты спасения души, используя для этого весь арсенал своего могучего рассудка. Поначалу он ратовал за дисциплину повседневного поведения, позже — за активное внедрение в жизнь христианских заповедей, а к концу жизни — за веру в Христа без церкви, однако вера Толстого гнездилась в рассудке и в высшем виталическом уме — сердечной веры у Толстого не было, хотя в зрелом возрасте он был очень близок к раскрытию психического существа (души). Об этом прямо свидетельствует дневниковая запись в августе 1869 года, сделанная им в городе Арзамасе (проездом в Пензенскую губернию). Вот фрагмент этой записи:

«Я убегаю от чего-то страшного и не могу убежать… Я надоел себе, несносен, мучителен себе. Я хочу заснуть, забыться и не могу. Не могу уйти от себя… Я вышел в коридор, думая уйти от того, что мучило меня. Но оно вышло за мной и омрачило все. Мне так же, еще больше страшно было. Я… видел, чувствовал, что смерть наступает, а вместе с тем чувствовал, что ее не должно быть. Все существо мое чувствовало потребность, право на жизнь и вместе с тем совершающуюся смерть. И это внутреннее раздирание было ужасное. Я попытался стряхнуть этот ужас. Я лег было, но только улегся, вдруг вскочил от ужаса. И тоска, и тоска — такая же душевная тоска, какая бывает перед рвотой… Жутко страшно. Как-то жизнь и смерть сливались в одно».

Сам Толстой назвал этот эпизод «арзамасским ужасом». Описанное состояние поразительно точно отражает острейший конфликт «эго» и психического существа, предшествующий крайне болезненному акту раскрытия души. В Арзамасе Толстому оставался всего один шаг до прямого контакта с Божественной Силой, но той ночью этого шага он так и не сделал, не сделал и в течение последующей жизни, спасаясь бегством от смерти «эго». Смерть «эго» и рождение психического существа (души) — это когда «жизнь и смерть сливаются в одно», надо лишь страстно желать этой смерти, которая дарует Жизнь Вечную. Смерть «эго» — это смерть прошлого, однако расстаться с прошлым Толстой не смог. Как знать, что бы подарил миру (не только в художественном плане) Толстой, родившись той арзамасской ночью в Духе?

Тяжелые приступы эпилепсии, которыми с молодости страдал Достоевский, — не что иное, как периодические, нерегулируемые нисхождения Эволюционной Энергии в неподготовленное физическое сознание (тело). Если бы Достоевскому был известен этот факт и он сознательно предпринял бы ступенчатые шаги навстречу Божественной Силе, то его пребывание на земле после духовного рождения могло стать мощным каталитическим началом эволюционных процессов планетарного характера. Достоевский, как никто другой из людей, освоил нижнюю полусферу Истины и сумел, не теряя рассудка, опуститься на самое дно человеческой психики, откуда до Божественного Света, замурованного в Материи, всего один шаг, но этот шаг нельзя сделать, сознательно не призвав в тело Божественную Силу.

А странное религиозное сумасшествие Гоголя, приведшее в конце концов к смерти? Что это было? Бред психически больного или закономерная реакция организма на прикосновение нисходящей Эволюционной Силы? Судя по описаниям очевидцев последних месяцев жизни Гоголя, он предпринимал отчаянную попытку форсированно приблизиться к Богу, однако избранный им «путь молитвы и строгого длительного поста» неизбежно привел к вторжению враждебных виталических сил, справиться с которым может лишь сильная личность. Гоголь таковой не был.

Подведем итог писательским проповедям. Лев Толстой предлагал с каждым днем становиться все лучше и лучше, а следовательно, по его мнению, все Божественнее. Достоевский — страдать и верить в Христа, считая, что только в страданиях человек приближается к Богу. Гоголь — неистово молиться и истязать физическое тело. На Пути поиска Истины все они потерпели фиаско.

Из российских писателей наиболее близок был к истинному Бытию (читай — к Богу!) в последние годы пребывания на земле Михаил Михайлович Пришвин, кстати, атеист по формальным признакам. Вся его сознательная жизнь, отраженная в многотомных (почти ежедневных) дневниковых записях, — яркий пример освобождения от оков неведения и всевозможных человеческих несовершенств посредством тотального (на всех уровнях сознания) сиюмоментного, беспристрастного наблюдения за всем происходящим (в природе, в межчеловеческих отношениях, в собственном сознании). Размеренная проза Пришвина сама по себе чрезвычайно медитативна и может служить образцом тотального восприятия окружающего мира. В этом в мировой литературе ему, пожалуй, нет равных.

Поэзия. Поэзия как литературный жанр требует от автора прежде всего предельной искренности. Если в прозе фальшь способна каким-то образом растворяться, то в поэзии она всегда на виду. Истинная поэзия рождается не в уме или в чувствах поэта, и не в словесной форме, а в форме вибраций в недрах психического существа, способного чутко воспринимать как боль, так и радость во всей полноте и нюансах.

Настоящий поэт предстает перед читателем в наготе восприятия окружающего мира, что в процессе творчества довольно болезненно для самого автора. Лишь истинный читатель способен сопереживать поэтическим откровениям, заражаясь вибрациями, уловленными автором. Чудо восприятия поэзии кроется именно в этом.

Истинные поэты, в отличие от писателей, имеют уникальную возможность на вибрационном уровне свободно путешествовать по разным планам сознания. Чем более развито у поэта психическое существо, тем шире возможности его творческого проникновения в диаметрально противоположные пространственные сферы (как в сферы Глобального Разума, так и в «дьявольские» недра плотноматериального мира). Именно этим определяется диапазон и глубина поэтического творчества. Правда, таких поэтов в мировой истории единицы. Из зарубежных — Данте и Гете, из российских — пожалуй, только Лермонтов и Блок.

Однако до рождения психического существа, когда оно сосуществует с «эго», находясь с ним в постоянном конфликте, поэт подвергается опасности — в один из периодов (даже моментов) жизни быть раздавленным либо Светом, либо Тьмой посещаемых сфер. Лишь после акта рождения психического существа в сознании устанавливается достаточная ровность и появляется возможность противостоять «враждебным силам». Истоки трагических судеб многих больших поэтов в непримиримом конфликте «эго» с психическим существом: Лермонтов, Блок, Есенин, Маяковский, Цветаева, Рубцов….

У поэтов, в отличие от писателей, неизмеримо выше возможность продвигаться в направлении духовного становления, однако непонимание причин своего болезненного депрессивного состояния (а оно неизбежно на творческом пути) приводит к разным формам бегства (потребление алкоголя, наркотиков, бесконечный поиск любви и пр.) с последующими трагическими развязками.

В самом начале двадцатого столетия авангардистские и модернистские течения буквально захлестнули поэзию. Разрушение естественного языка, причудливые и изощренные умственные конструкции, урбанистические и апокалиптические мотивы, усложненная метафора, игра ритмов, нарочитая дурашливость и прочее стало отражением прогрессирующего мирового хаоса. Сами поэты, непомерно раздувая собственное «эго», стали бессознательными проводниками этого хаоса.