Айрис Мёрдок - Отрубленная голова

• Название: Отрубленная голова
• Автор: Айрис Мёрдок
• Издательство: Издательство «Азбука»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000

Герои книги Айрис Мёрдок, признанной классиком современной английской литературы, запутываются в причудливой любовной паутине и вынуждены бесконечно обмениваться партнерами. Традиционный любовный треугольник превращается в многоугольник, а банальные любовные перипетии принимают фантасмагорический характер.

---

— Нет, нет, — воскликнула Антония, — не говорите, что мы больше не увидимся. Это было бы слишком жестоко! Когда вы выйдете замуж за Мартина, мы станем часто встречаться. Знаете ли, я по-прежнему люблю Мартина. И в каком-то смысле люблю его больше, чем раньше.

— Это не имеет ко мне ни малейшего отношения, миссис Линч-Гиббон, — ответила Джорджи. — А что касается нашего брака с Мартином, то, на мой взгляд, вряд ли он вообще женится на мне. Во всяком случае, это наше дело, и ничье больше. Надеюсь, я не была груба. А если была, то извините меня. Я должна идти. Очень благодарна вам за приглашение.

Она опять поклонилась жестко и оцепенело, словно марионетка, и направилась к выходу.

Пока Антония громко протестовала, дверь отворилась и мы увидели Палмера. Он поднял руки, продемонстрировав этим жестом неподдельное удивление и радость, и, широко раскинув их, двинулся к смутившейся Джорджи, словно отец к давно потерянному и нашедшемуся ребенку.

— Я чуть было не упустил ее, — весело воскликнул он. — Меня задержал пациент. Они все такие требовательные! Простите мое вольное обращение, Джорджи Хандз. Я полагаю, что у нас масса общих знакомых.

— Она знает твою сестру, — сказал я, встав позади Джорджи. Я был готов выпроводить ее. С меня уже хватало разговоров.

— Я видела вас однажды на вечере, — пояснила Джорджи, — но вы меня, наверное, не запомнили. — Она протянула руку.

— Тем хуже для меня! — проговорил Палмер. — Пожалуйста, останьтесь, и выпьем еще немного. Наконец-то мы можем как следует познакомиться. — Он удержал руку Джорджи в своей. Она словно застыла и не отнимала ее, а он отступил назад, вытянув другую руку и с восхищением глядя на Джорджи.

— Мы должны идти, — напомнил я.

— Ладно, Мартин, — бросил Палмер, по-прежнему не отпуская Джорджи и обернувшись ко мне. — Ты счастливчик! Нет, я обязан отстоять свои права. Джорджи, я запрещаю вам даже говорить об уходе!

Звук в комнате заставил нас повернуться. Антония приложила к лицу носовой платок. Она глубоко вздохнула и зарыдала. Палмер отпустил Джорджи, и я пропихнул ее мимо него. Когда он направился к Антонии, я подтолкнул Джорджи к двери. Антония тряслась в сдерживаемых рыданиях, а затем упала в кресло и разразилась потоком слез. Я закрыл за Джорджи дверь, оставив Палмера применять все современные психологические методы для успокоения истерических женщин.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Мне было просто необходимо снова увидеться с Антонией. После того как мы покинули Пелхам-крессент, мои любовь и забота остались с ней. Я не мог отделить себя от нее, словно она была моей матерью. Столкновение двух женщин заставило меня ощутить, пусть даже на мгновение, но с саднящей горечью, какие тесные и вполне реальные узы связывают меня с Антонией и как абстрактны узы связи с Джорджи. При этом Антония приводила меня в раздражение. Я чувствовал, что каждый ее излом и выверт, равно как и прочие утонченные выкрутасы, неминуемо должны вызывать раздражение и у Джорджи. В то же время меня возмущало ее заигрывание с Джорджи, возмущали осторожные, обдуманные, облагороженные ее стилем попытки судить нас. Я решил расстаться с Джорджи и вернуться к Антонии.

Я отвез Джорджи домой. Мы молчали, потому что и правда страшно вымотались. Когда мы приехали, она предложила мне поужинать, и я остался у нее есть хлеб с сыром. Сама Джорджи никогда не готовила, и я тоже готовить не любил. Итак, мы жадно ели хлеб с сыром и обменивались угрюмыми взглядами, пытаясь, впрочем, смягчить их при помощи виски с водой. Я ощутил, что сейчас не выдержу какого бы то ни было взрыва эмоций со стороны Джорджи, и мечтал поскорее уйти. Но когда мы закончили ужинать, произошло именно то, чего я боялся. Я вынужден был напрячь последние силы и не мог найти нужные доводы, чтобы ее успокоить. Она пощадила меня и не стала плакать. Но и она, и я хорошо запомнили ее фразу: «Вряд ли он вообще женится на мне». Я думаю, что для нее эта фраза была своеобразным барьером, воздвигнутым между нами, и теперь Джорджи хотела, чтобы я со всем пылом и нежностью постарался его уничтожить. А для меня она создала какое-то подобие моратория, кратковременную нейтральную полосу, где я мог бы — и как же при моей усталости в этом нуждался — полностью отдохнуть. Я не намеревался произносить страстные, утешительные речи, а Джорджи явно хотела их услышать и подзуживала меня. Она произнесла те слова как вызов. Я же воспринимал их молча и с благодарностью как возможность передохнуть.

Почти перед моим уходом между нами воцарился мир. Мы ненадолго улеглись перед камином, голова к голове и нога к ноге. Лицо Джорджи рядом с моим наконец-то показалось мне спокойным, а ее большие глаза ласковыми, губы расслабились, передыхая от моих поцелуев, и глядеть на нее было одно удовольствие. Мы смотрели друг на друга и тихо перешептывались. Нам обоим представлялось, что мы уже долго разговариваем и успели обсудить все до мельчайших деталей — так содержательны и одухотворенны бывают порой человеческие лица.

Я попрощался с Джорджи, а она приняла таблетку аспирина и обещала мне сразу лечь в постель. Я не собирался оставаться у нее, да она этого и не требовала. Возможность провести вместе ночь, за которую мы жадно хватались в прошлом, теперь стала проблемой, а не наградой. Мы оба были душевно опустошены, и нам следовало отдохнуть друг от друга. К тому же я с нетерпением ждал новой встречи с Антонией, пусть мгновенной. Только после этого я смогу лечь спать. Я опять подъехал к дому Палмера.

Над городом вновь навис туман. Желтоватая сернистая дымка заволокла фонари на Пелхам-крессент, точно налагая дьявольский запрет на освещение, и мои шаги, пока я двигался по тротуару, оставляли влажные, липкие следы. Шума машин слышно не было. Казалось, что квартал утонул в пугающем молчании сгустившегося тумана. Лондонская ночь сжала меня, словно холодное, темное ядро, и по мне, извиваясь, поползли влажные струи воздуха. Они уменьшались на ходу, но все равно были слишком плотными и не пропускали звуки. Я поспешил к двери и осторожно вошел в теплый, пахнущий чем-то свежим холл. Я задержался у Джорджи. Был уже одиннадцатый час.

Свет горел в холле и вверху на лестничной площадке. Я прислушался. Голосов не было слышно. Я направился к двери в гостиную и открыл ее. В камине ярко пылал огонь, но в комнате никого не было. Я зажег свет, и гостиная ожила. Тихая, но полная своей зловещей жизни. Я закрыл за собой дверь и немного постоял у входа. Однако присутствие Антонии и Палмера здесь все же ощущалось, память моя с недозволенным и почти виноватым удовольствием замечала в пустой комнате их удлиненные тени. Я направился к камину, и тут до меня дошло, что я здорово пьян. Я пропустил ленч, очень легко поужинал и вместе с Джорджи выпил немало виски. Я тяжело опустился в кресло и почувствовал, до чего же приятно сидеть в полном одиночестве и не придумывать себе различные оправдания.

Я осознал, что меня снедает какое-то неясное сексуальное томление. Я кого-то хотел. Немного погодя я решил, что желаю Антонию. К Джорджи меня совсем не тянуло. Я поймал себя на мрачной мысли, что, вероятно, она предполагала провести эту ночь со мной в одной постели, а я с благодарностью принял охватившее ее на короткий миг стремление избавиться от меня. Я не нашел для нее нужных слов и не смог по-настоящему утешить. Рассчитывал, что позднее сумею ее успокоить и порадовать.

Но теперь я с возмущением, которое сам же признавал несправедливым, готов был оставить ее в тревожном ожидании и принять ее усталость, разочарование и добровольный отказ со вздохом облегчения. Нет, моим воображением владела только Антония, и я ощущал это с грустью и растерянностью. Мне стало понятно, что я еще не смирился с ее потерей. Недавние события были как будто каким-то мнимым препятствием, иногда возникающим во время ухаживания. Но я смету его со своего пути, и наш союз восстановится. Я вообразил себя дома, в ее объятиях.

Я попытался стряхнуть с себя наваждение. Об этом нельзя думать, и когда я осознал, как мало осталось такого, о чем я мог думать без боли и чувства вины, то решил выпить еще немного виски. Помнится, Палмер хранит его в буфете столовой. Я не стал гасить свет и пересек холл. Дверь в столовую оказалась закрыта. Я распахнул ее и вошел.

В комнате было достаточно светло, и я заколебался, стоит ли зажигать электричество. На продолговатом столе догорали свечи в серебряных подсвечниках, и столовая напоминала теплую, тускло освещенную пещеру. Через минуту мои глаза привыкли к этому освещению. Я прикрыл за собой дверь и в изумлении остановился. Я увидел, что кто-то одиноко сидит в дальнем конце стола.

Это была Гонория Кляйн. Заметив ее, я сразу вспомнил, что пьян, но не огорчился и постоял еще минуту, опершись на дверь. Я не мог ее как следует разглядеть. Впрочем, тут же заметил — и меня это поразило, — что она не отреагировала на мое появление. Как будто я пришел в храм поклониться какому-то непонятному божеству. Она была целиком погружена в себя.