Айрис Мёрдок - Отрубленная голова

• Название: Отрубленная голова
• Автор: Айрис Мёрдок
• Издательство: Издательство «Азбука»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000

Герои книги Айрис Мёрдок, признанной классиком современной английской литературы, запутываются в причудливой любовной паутине и вынуждены бесконечно обмениваться партнерами. Традиционный любовный треугольник превращается в многоугольник, а банальные любовные перипетии принимают фантасмагорический характер.

---

Айрис Мёрдок ОТРУБЛЕННАЯ ГОЛОВА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Ты уверен, что она ничего не знает? — спросила Джорджи.

— Антония? Про нас? Убежден.

Джорджи помолчала минуту, а затем коротко откликнулась:

— Ладно.

Это отрывистое «ладно» было ее характерным словечком, типичным для ее прямой, резковатой манеры общения, говорящей, на мой взгляд, скорее не о бездушии, а о честности. Мне нравилось, как сухо и трезво она воспринимала наши отношения. Я мог обманывать свою жену лишь с такой, на редкость разумной особой.

Мы лежали, обнявшись, у газового камина Джорджи. Она склонила голову мне на плечо, я пристально смотрел на ее темные волосы, в который раз восхищаясь их рыжеватым отливом. Волосы у Джорджи прямые, жесткие, как конский хвост, и очень длинные. Сейчас в ее комнате было темно, если не считать огня в камине да трех красных свечей, горевших на каминной полке. Свечи вместе с несколькими засохшими ветками остролиста, воткнутыми куда попало, казались такими же близкими мне и беспорядочными, как сама Джорджи. Для нее они были рождественскими украшениями, но комната скорее напоминала таинственную пещеру, где скрывались сокровища. Перед свечами, словно перед алтарем, стоял мой подарок — пара китайских кадильниц в форме маленьких бронзовых воинов, державших, подобно копьям, тлеющие курительные палочки. Сизые клубы дыма лениво скапливались в воздухе, потом от жара горящих свечей внезапно свертывались в кольца и начинали кружить и взвиваться вверх, в темноту. Комната насквозь пропиталась пряными запахами кашмирского опия и сандалового дерева. На полу валялись яркие обертки от наших подарков, а столик с остатками еды и пустой бутылкой Шато Санси де Парабер 1955 года был задвинут в угол. Я провел с Джорджи несколько часов после ленча. За окном, закрытым занавесями, холодный, дождливый лондонский день уже сменился тусклыми и туманными сумерками. Сегодня даже в поддень не было по-настоящему светло.

Джорджи вздохнула и, свернувшись клубком, положила голову на мои колени. Она успела что-то накинуть на себя, но ноги оставались босыми.

— Когда ты должен уйти? — спросила она.

— Около пяти.

— Не хочу видеть, как ты торопишься.

Замечания в таком духе были единственным, что она позволяла себе, давая мне почувствовать острые шипы ее любви. О более тактичной любовнице я и мечтать не мог.

— У Антонии сеанс заканчивается в пять, — пояснил я. — Мне надо к тому времени вернуться на Херефорд-сквер. Ей каждый раз хочется обсудить со мной, что там говорилось. К тому же мы приглашены на обед. — Я немного приподнял голову Джорджи, перекинул ее волосы вперед, и они широкой волной покрыли ее грудь. Родену это пришлось бы по вкусу.

— Как там у Антонии дела с психоанализом?

— Она обожает ходить на сеансы, прямо-таки млеет от удовольствия. Конечно, для нее это всего лишь развлечение, но она полностью преображается.

— Палмер Андерсон… — Джорджи назвала имя психоаналитика Антонии и моего близкого друга. — Да, могу представить, что люди к нему тянутся. У него умное лицо. Полагаю, свое дело он знает. Настоящий профессионал.

— Не знаю, — отозвался я. — Мне не нравится это, как ты говоришь, его дело. Но он во многом хорошо разбирается. Возможно, он действительно талантлив, а не просто мил, вежлив и воспитан, что свойственно большинству американцев. В нем есть настоящая сила.

— Похоже, и ты им не на шутку увлечен, — заметила Джорджи. Она немного передвинулась и устроилась поудобнее, упершись головой в мою коленку.

— Можно сказать и так, — ответил я. — Когда я узнал его поближе, во мне очень многое изменилось.

— Что ты имеешь в виду?

— Это трудно выразить. Может, благодаря ему меня стали меньше заботить условности.

— Условности! — засмеялась Джорджи. — Дорогой, ты уже давно к ним равнодушен.

— Видит Бог, ты ошибаешься! — возразил я. — Они мне и сейчас далеко не безразличны. В отличие от тебя я не дитя природы. Нет, дело, пожалуй, не в этом. Но Палмер умеет делать людей свободными.

— Если ты думаешь, что меня это не беспокоит… ну да ладно… А что касается человеческой свободы, не верю я этим профессиональным освободителям. Согласно Платону, все, кто умеют освобождать людей, в равной мере способны их порабощать. Твоя беда, Мартин, в том, что ты постоянно ищешь учителя.

Я улыбнулся:

— Теперь у меня есть любовница и я не нуждаюсь в учителе. Но где ты познакомилась с Палмером? А, понял, конечно, через его сестру.

— Да. Через сестру, — подтвердила Джорджи. — Через эту чудную Гонорию Кляйн. Я видела его на вечеринке, которую она устроила для своих студентов. Однако она его не представила.

— А она тоже талантлива?

— Гонория? Ты имеешь в виду, как антрополог? У нее очень хорошая репутация в Кембридже. Конечно, я у нее никогда не училась. Знаешь, она постоянно ездит в экспедиции к одному из своих диких племен. Кстати, она помогла мне организовать работу и решить кое-какие личные проблемы. Уникум!

— Если я не ошибаюсь, она единоутробная сестра Палмера. Как это у них получилось? Вроде бы они разных национальностей.

— По-моему, все обстояло так, — пояснила Джорджи. — Первым мужем их матери-шотландки был Андерсон, а после его смерти она вышла замуж за Кляйна.

— Про Андерсона мне известно. Он был американцем датского происхождения, архитектором или кем-то вроде того. А вот кто другой отец?

— Иммануил Кляйн. Я думала, ты о нем слышал. Он был неплохим филологом-античником. Немецкий еврей.

— Я знал, что он какой-то ученый, — сказал я. — Палмер пару раз упоминал о нем. Любопытно. Он сказал, что до сих пор видит отчима в кошмарных снах. Подозреваю, что он немного побаивается своей сестры, хотя никогда об этом не говорит.

— Она способна внушить страх, — согласилась Джорджи. — В ней есть что-то первобытное. Возможно, это связано с ее работой, с племенами. Но ведь ты и сам ее видел?

— Да, видел, — откликнулся я, — хотя и мельком. Она показалась мне ученым сухарем, педантом в юбке. Ну почему эти женщины так выглядят?

— Эти женщины! — расхохоталась Джорджи. — Не забывай, что теперь я тоже одна из них, дорогой! Как бы то ни было, в ней есть какая-то сила.

— Но ведь у тебя тоже есть сила, и при этом ты не похожа на пугало.

— Я? — удивилась Джорджи. — Я из другого разряда. Не настолько всесильна.

— По-твоему, я увлечен ее братом. А ты, как мне кажется, увлечена сестрой.

— Нет, она мне не нравится, — возразила Джорджи. — Тут все иначе.

Она резко отодвинулась, откинула назад волосы и принялась быстро заплетать их. Затем перебросила тяжелую косу через плечо, подтянула юбку, расправила складки накрахмаленной нижней юбки и стала натягивать чулки переливчато-синего цвета — мой подарок. Мне нравилось преподносить Джорджи разные эксцентричные вещицы, нелепые украшения и безделушки — я никогда не подарил бы ничего подобного Антонии: варварские бусы, бархатные брюки, ярко-красное нижнее белье или черные ажурные колготки, сводившие меня с ума. Я встал и прошелся по комнате, наблюдая за ней с видом собственника, словно благодаря моему пристальному, сдержанному взгляду ей удастся быстрее натянуть эти чудовищные чулки.

Комната Джорджи — большая, неопрятная спальня, она же столовая — выходила окнами на проход вблизи «Ковент-Гардена» и была завалена моими подарками. Я вел долгую и безнадежную войну с жуткой безвкусицей Джорджи. Множество итальянских гравюр, французских пресс-папье, фотографий из Дерби, Вустера, Коулпорта, фарфор марки «Вустер» и «Споуд» Коупленда и прочие безделушки — не припомню случая, когда я ей чего-нибудь не приносил, — лежали пыльными грудами, отчего комната, несмотря на мои старания, напоминала лавку старьевщика. Очевидно, Джорджи не стремилась к обладанию вещами — это было чуждо ее натуре. Когда Антония или я что-нибудь приобретали — а это происходило постоянно, — то новинка сразу же находила свое место в богатой мозаике окружавших ее вещей, а вот у Джорджи понимание ансамбля явно отсутствовало. Любой из этих раскиданных где ни попадя предметов через какое-то время мог быть подарен или попросту пропасть, но тем не менее все мои попытки рассортировать их и расставить по порядку никакого успеха не имели. Меня раздражала эта привычка Джорджи, но она среди прочих черт моей возлюбленной свидетельствовала о ее восхитительной независимости и отсутствии всяческих претензий. Поэтому я продолжал ее любить и даже преклонялся перед ней. Более того, иногда мне казалось, что это равнодушие к вещам — воплощение и символ наших отношений, мой способ обладания ею или, точнее, невозможность всецело ею обладать. Я был властен над Антонией почти так же, как владел прекрасной коллекцией литографий Одюбона, украшавших лестницу в моем доме. Я не был властен над Джорджи. Джорджи просто была здесь, со мной.