Андрей Сердюк - Золотая Пуля, или Последнее Путешествие Пелевина

• Название: Золотая Пуля, или Последнее Путешествие Пелевина
• Автор: Андрей Сердюк
• Жанр: Фэнтези

Повесть, которую найдёшь ты, мой читатель, под этой невзрачной обложкой — быть может сбивчивый и не совсем умелый, зато на удивление правдивый рассказ о том, что произошло на самом деле, хотя, в действительности, возможно, и не случилось, в те самые-самые, ныне легендарные, времена, когда Последняя Битва За Сознание Масс была уже так близка и неотвратима, что грядущий её пепел холодил своим чёрным шелестом всякое умное сердце, а угасающие надежды людей, считающих себя вменяемыми, были связаны с семёркой отважных бойцов под водительством героя, имя которому Пелевин.

Всем тем, кто, как и я, так ничего и не понял, посвящается.

Все совпадения имён вымышленных героев с именами реальными персонажей до такой степени преднамеренны, что не могут ни быть случайными.

Автор не считает себя обязанным нести ответственность за выбор читателя, поскольку такой выбор реален лишь до момента его осуществления.

Использование при наборе текста всех известных букв русского алфавита произведено концептуально.

---

— Не убийцы мы. Слушай, друг, скажи, а до Буряндая отсюда, сколько будет? — притормозил его практическим вопросом Виктор.

— Однако, по тракту до сворота километров сорок-пятьдесят будет всяко-разно, и там ещё туда-сюда двадцать, — прикинул бурят.

Выходит, погрешность приличная у старого одигония на поверку. Проржавели, видно, старые механизмы. Виктор призадумался. Не надолго. Быстро принял очевидное решение и спросил у славного потомка Гэсэра:

— Ты, друг, за мясо сколько выручить-то в городе рассчитывал?

— Ну, туда-сюда, тысячи полторы, однако, — определился бурят.

— Минус бензин, минус аренда места, минус мзда санэпидемстанции за справку, минус ещё чего-нибудь непредвиденное, — не густо выходит, прикинул Виктор. — А тачка твоя сколько стоит?

— Машина? Ну так… Не считал. Однако, всяко-разно тысяч девяносто пять-то выйдет. Мотор по весне почти новый маненько поставил. От «тойоты».

— Но резина лысая, — наперёд стал было цену сбивать Виктор, но передумал — не на базаре ведь — и сделал буряту предложение: — Слушай, дружище, а продай ты мне свою тачку и мясо в придачу.

— Продать? — удивился такому крутому развороту своей судьбы бурят.

— Да, — подтвердил своё намерение Виктор. — Ценой не обижу. Четыре тысячи бакинских… долларов в смысле — это за всё. И плюс ещё штука — за моральный ущерб. Итого — пять. Нормальные бабки. А? Как оно тебе? Согласен?

Мужик стал энергично чесать затылок, шевелить губами и закатывать во внутрь черепа глаза. Судя по всему, — пошла у него в голове напряжённая умственная работа.

Наконец подсчитал-прикинул. И — кивнул головой. И — махнул рукой:

— Согласен.

— Ну вот и чудно, брат, так тому и быть, — искренне обрадовался Виктор тому, что мирно сумел договориться, что не пришлось применять тупую экспроприацию с использованием фронтовой авиации и тяжёлой артиллерии.

И подумал, вот ведь есть же ещё на свете белом приятные в общение, всегда готовые пойти навстречу люди. Бурята.

— Однако, как с документами быть? — вдруг заволновался отзывчивый человек. — Оформление всяко-разно.

— Заявишь, что украли, — посоветовал ему Виктор простой как дверь выход.

— Однако, искать будут.

— Пусть ищут. Найдут, — вернут. Хуже тебе и детям твоим от этого ведь не станет? Так?

— Так, однако, — согласился бурят.

На том и сошлись окончательно.

И Виктор тут же ему всю обговорённую сумму и отслюнявил. Вручил. Мужик трижды деньги пересчитал — оно и верно, денежки они счёт-то любят, засунул их куда-то глубоко — оно и верно, подальше положишь, поближе возьмёшь, и обалдевший от неожиданного прибытка побрёл куда-то прямо в чисто поле. Приминая лаптями звенящий от октябрьских ночных минусов забайкальский ковыль.

Виктор его, конечно, окликнул, подвезти предложил, но тот только головой отрицательно замотал и очень скоро исчез в темноте.

— Ещё замёрзнет чего доброго, — подумал Виктор вслух.

— Не замёрзнет, командир, он здесь дома, — успокоил его Японский Городовой.

— Дома, — согласился с разумным доводом шестьдесят девятого Виктор, — да и приподнялся мужик… На радостях дойдёт. Дойдёт-дойдёт, куда денется.

Успокоился, переключил канал, и тут же своему японскому китайцу приказал:

— Зови Лётчика, ставьте запаску, — будем грузиться на эту развалюху. По мне, лучше плохо ехать, чем хорошо пешкодралить.

— Это точно, командир, — согласился с ним Городовой и рванул с места. По-молодецки. На кривых своих, генетически под вспученные от сырых трав пузяки степных лошадей заточенных, ногах.

Ну а Виктор, — никаких военных академиев (а тем паче, Высших офицерских курсов «Выстрел») сроду не кончавший, но по знанию стратегии-тактики иным штабным полководцам сто тысяч трупов форы дававший, великий Чапай всех времен и народов, комдив наш дорогой Василий Тачаныч, на месте остался. И глянул со своего априори высокого командирского высока зорким, а в некоторые мгновения, слава богу, и прозорливым, взглядом туда, куда предстояло держать ему вскоре свой путь, и куда предстояла ему вести своих людей. Туда. На восток. На самый восток. На окончательный.

Но ничего в той стороне он в ту минуту не разглядел. Только кое-что проинтуичил. Внутренним своим глазом. Тем самым — прозорливым. Прозапасным.

А этими же двумя, которые в такое время, когда ночь не при луне, а луна не при делах, на то только и годны, чтобы, согласно русской народной поговорке, подвергнуться за ненадобностью выкалыванию, — ничего.

В ночной непроглядной мути, восток сейчас был для этих примитивных смотрелок только тем, чем и должен был быть он в мути непроглядной ночной одной из четырёх сторон тьмы.

И в этой тьме вообще, Виктор не увидел ничего кроме тьмы в себе. То и почуял. О том и сказ.

И вспомнился ему тогда один из самых его тревожных чёхов — северной страны хайку:

вновь солнце зашло
а взойдёт ли — конечно
уверен глупец

Это глупец во всём всегда везде уверен. Виктор же, богу акбар, отродясь ни в чём уверен не был. Даже в себе. И в себе — особенно.

Тем и спасался.

Мягко говоря.

11

Мысли ну никак не могли быть длиннее лучей дальнего света.

Мысли обрывались на границе отвоёванной прыгающим светом полосы.

А за этой самой перепаханной лучами нейтральной серостью, ночная дорога была темна.

По настоящему темна. По взрослому.

И там, в этой тёмной зоне, пряталось от фар до поры до времени пугливое будущее.

Будущее, было неясно.

Ночная дорога была темна…

Это так. Ночная дорога была тем…

Ну и пусть была она темна. И пусть была она ночной. Но зато она была дорогой.

Не сказать, чтоб весело, неслась где раздолбанная, а где ничего так, взлётная эта тягомотина по этим американским, которые русские, горкам. Скакала — перекати-поле — перевали-гору — роллинг — туды их мать! — стоунз в направлении обещавшего быть мутным рассвета. Обещавшего быть мутным, но обещавшего быть, — обещавшим случиться там, на невидимом пока месте разреза ночидня.

Впрочем, дорога была лишь частью родной вселенской кромешности. Всё остальное пространство, видимое сквозь обстрелянное подколёсным щебнем — в нескольких местах до паутин — стекло, плотно, под завязку, заполняли неподвижные свинцовые облака, в низинах — вперемешку с просроченной сгущёнкой тумана. И ещё — что-то бесконечно тёмное по сторонам. Наверное, лес. Наверное… Да никаких сомнений! Тайга. И — ёханый бабай! — тут сразу мысль из под колёс: как это Гитлер-то Россию загибать собирался, когда б даже и Москву взял с перепугу, если она, Россия, и есть сплошная вот эта вот тайга. На пятачке белорусского полесья мужички три года партизанили-шалили не справилась с ними хвалёная эсэс. Обломилась. А Сибирь, та сто пять Германий проглотила бы на раз и не поморщилась. Сплошная тайга. Не море океан. И горы волнами. Девятым валом. И никаких дорог. Кроме этой. Да и та…

Кстати о дорогах.

Виктор, когда машина в сто первый скакнула козликом на очередной выбоине, не выдержал, чертыхнулся и обратился мысленно о наболевшем к кому-то, ему только одному известному: «Не, ну, слушай, кто так дороги-то мостит? А? Такие, блин, дороги понапридумывал! Такие… Вот помнишь в той же самой Германии… Дороги. Помнишь? Ну вот. А чего ж тогда! Все печёнки-селезёнки поотшибал нафиг. Мог бы подсуетиться, мог бы двумя абзацами выше обронить ненароком, что, дескать, летом на этом участке трассы, по всему видать, ремонт производился. Силами комплексной бригады ДСУ-18. И всё такое. Мог бы? Не чужой же человек… Мог бы. Мог. Тебе мелочь, а нам мы как полегчало.

Но это ещё ладно, это ещё всё как-то пережить можно, но вот кто ж так пишет? А? Это… Это… Вааще! Послушай, так же нельзя. Дорога у тебя — лишь часть, понимаешь, вселенской кромешности. Неподвижные свинцовые облака с чего-то там у тебя вдруг на асфальт попадали. И сгущёнка тумана у тебя зачем-то прогорклая. Где ты, вообще, здесь туман-то увидел? Ну и это перетерпеть можно. Авторский, так сказать, домысел. А вот стиль! Ну что за убогий такой стиль? А? Что это за дела такие, ей богу?! Нет, так не пойдёт! Эй, ты, слышишь! Слог твой, доложу я тебе, неряшлив. Лексикон беден. В итоге что? В итоге — бред. И я сам у тебя в итоге выхожу каким-то просто солдатиком оловянным. Стеклянным. Деревянным. Исключительным…»

Обратился он так не понятно к кому, а едва сошла на многоточие его тирада, через секунду-другую прямо над полотном дороги на чёрном экране ночи загорелись вдруг ему в ответ такие вот огненные словеса: «Мне-то со стороны, наверное, лучше видно, какой ты есть на самом деле».

«Видно ему! — ахнул про себя, увидев о себе, Виктор и кулаком тёмному небу погрозил: — Ну, подожди индюк надутый! Дождёшься! Покажу я тебе, как дрянь всякую обо мне писать!»