Наталья Галкина - АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА

• Название: АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА
• Автор: Наталья Галкина
• Жанр: Современная проза

НАТАЛЬЯ ГАЛКИНА. Архипелаг Святого Петра. М., “Текст”, 2000, 333 стр. Книга петербургской писательницы Натальи Галкиной — это по сути своей роман-путешествие по сорока с лишним островам, составляющим архипелаг, на котором расположился всем нам знакомый город Санкт-Петербург. Однако сколько бы мы с вами ни бродили по его проспектам и набережным, сколько бы ни вглядывались в силуэты прославленных дворцов и соборов, нам не удастся увидеть здесь то, что увидели герои этой книги — молодой человек Валерий (в будущем видный искусствовед) и красавица полуяпонка Настасья. Ибо у них двоих, как у всех истинно любящих, особое зрение, обостренный слух, нечеловеческая прозорливость, дар видеть, слышать и замечать то, чего не видят, не замечают все остальные люди. Забегая вперед, можно отметить, что в тот момент, когда Валерий в конце концов отказывается от своей любви, мир вокруг него мгновенно тускнеет, исчезает волшебство, и ничто — ни сознание выполненного долга, ни пришедшая к нему известность — заменить этого не может. “Теперь, — признается Валерий, — я отличаю людей любящих и любимых от прочих, первым дано понимание мира”. Мир, такой, каким его видят путешествующие по невским островам влюбленные — на речном трамвайчике, на катере, на ялике, на надувной резиновой лодке, на автобусе, пешком, — хранит в своей слоистой сущности события и персонажей ушедших эпох и, когда появляются достойные зрители, демонстрирует свои возможности, доставая все, что нужно, словно фокусник из пустого ящика. Время от времени в районе островов появляется длинноволосый мужик с диким взором, одетый в драную окровавленную рубаху, в котором без труда узнается Григорий Распутин. На прогулке возле Новой Голландии влюбленная пара сталкивается мимоходом с грубым матросом, который оказывается знаменитым “матросом Железняком”, украсившим палец краденым бриллиантом. На Крестовском острове навеки поселилась тень последнего польского короля Станислава Августа Понятовского. Ведь именно здесь проходили когда-то его встречи с будущей Екатериной Великой. На другом острове, называемом Овчим, в ночной мгле вырастает перед путниками “Подзорный дворец”, возведенный Петром, со ступенями, уходящими прямо в воду, с таинственной карлицей, хранительницей царских покоев. По невским волнам плывет удивительный железный остров, когда-то построенный англичанином Бердом по велению Петра Первого. На его палубе наши путешественники видят гуляющих среди железных деревьев четырех девушек и мальчика в матроске. Через мгновение их место займет сам отец семейства, царь Николай Второй, непринужденно беседующий с Матильдой Кшесинской. Вблизи Пулковских высот, возле фонтана, сооруженного архитектором Тома де Томоном, собираются на водопой ведьмы — любительницы палиндромов, а где-то в Коломягах чухонка Марья Павловна разводит чудный сад, подозрительно смахивающй на райский. Кроме призраков царственных и именитых острова невской дельты наводнены еще и духами вполне простонародными. В большом количестве здесь встречаются так называемые “переведенцы”, “подкопщики”, “деревенщина”. Тени всех тех рыбарей, косцов, лесорубов, которые в давние времена заселяли побережье. Окутанные вязкими речными туманами, заливаемые дождями, носимые ветрами вместе с охапками древесной листвы, островные призраки чувствуют себя в здешних краях вольготно. Неспроста автор предупреждает читателя: “Предметы, все детали бытия архипелага Святого Петра, обратимы, неуловимы, исполнены колдовства, играют в множества, двоятся, троятся, дробятся, сливаются, теряются то появляясь, то исчезая. Будьте внимательны на островах архипелага...” Однако нам, живущим в так называемую эпоху технического прогресса, вряд ли грозит встреча с чем-либо подобным. Ибо у нас нет пропуска на острова, где чувствуют себя как дома Валерий и Настасья. Ведь любовь в нашей сегодняшней литературе порядком выцвела, устремилась в сторону скабрезного анекдота или же холодных метафизических рассуждений. Но автору “Архипелага Святого Петра” нет дела до того, что пишут и что исповедуют другие. У самой Натальи Галкиной хватило отваги рассказать о любви, преображающей мир, счастливой и горькой. И написать по-настоящему обаятельную книгу. Галина КОРНИЛОВА.

---

– Он пришел в себя. Может, я схожу за доктором?

– Доктор скоро сам подойдет, все хорошо, не волнуйтесь.

Сестра ретировалась неслышно. Я сказал Настасье, отчитываясь:

– Видел… Абэ… говорили… о высоком… о веерах и корзинах… и пустынях…

– Молчи, молчи, - сказала она. - Лежи тихонько. Потом расскажешь.

Я вспомнил регату, Макса, буддийского монаха.

– А Звягинцев?

– На соседней койке лежит. Он спит. У него тоже все обойдется.

– Где я?

– В больнице, в «Свердловке», в реанимации.

– Давно?

– Потом, потом, - сказала она. - Спи.

Проснулся я среди ночи. Настасьи не было. В ногах пребывал почти невесомый давешний маленький лама. На подоконнике расположился Бригонций. Около меня на табуретке сидел Макс. Я до сих пор не знаю, мерещился ли мне Макс, или и впрямь мы с ним разговаривали в ночной палате.

– Вы хотели убить меня? Зачем? - спросил я его.

– Я вас не убить хотел, а предупредить. У меня таких авторучек большой набор. Результаты… м-м-м… соприкосновения с разными перышками разные. Но все не совсем так оборачивается, - сказал он озабоченно, уже не мне. а как бы сам себе, - как должно.

Он неотрывно глядел на меня зверушечьим, а точнее, насекомым взором гипнотизера.

– Человек предполагает, - сказал Бригонций, - а Бог располагает. Хорошая русская поговорка. Жена моя Аннушка ее любила.

– Почему вы отводите глаза? - спросил Макс. - Что вы там видите?

– Не что, а кого, - сказал Бригонций.

– Я не только вижу, - сказал я, - я еще и слышу.

– Не поговорить с человеком, достойным разговора, - заметил лама, - значит потерять человека.

– Совершенно верно, - сказал я.

– Это вы мне? - спросил Макс.

– Ни в коем случае, - сказал я.

Макс был настроен на монолог, время от времени прерывающийся диалогом; полилога он не слышал; однако его слышал я и в нем участвовал; в результате речь Макса доходила до меня не целиком.

– …безответственности. Подумайте о нем, о муже, живущем вдали от Родины, делающем все ради этой самой Родины, разлученном не своей волею с дочерью и женой.

– Да неужто в ваш безумный век шпионами делаются не добровольно?! - вскричал Бригонций. - В мое время люди занимались такого рода делами исключительно в силу склонности натуры, из любви к приключениям, из авантюризма, по сребролюбию, само собой.

– …вопрос чести. Вы бесчестите его жену, а он даже не может вам ответить.

– «Обесчестить» - это разве не насилие применить? - спросил Бригонций. - Девушку, например, силком невинности лишить, матрону почтенную силой принудить к совокуплению; но быть любовником прелестной женщины, влюбленной в вас по уши, - не означает ее бесчестить. Это называется «наставить рога».

Реакция моя была замедленная, и я ответил Бригонцию не на последнюю реплику, а на предыдущую:

– Тогдашние шпионы были любители, дилетанты, а теперь дело поставлено на широкую ногу, в государственном масштабе, есть учебные заведения для шпионов, где чему только их не учат.

– Настоящий шпион, - сказал сквозь зубы проснувшийся ненадолго Звягинцев, - в любую эпоху товар штучный.

– Звягинцев, - сказал Макс, - я, конечно, виноват перед вами и вину свою чувствую, простите, я не хотел причинить вам вреда, это не входило в мои планы. Но, с другой стороны, вы сами сунулись. А в настоящую минуту вы вообще должны спать. Спать. Спать.

Звягинцев незамедлительно уснул.

– Вот граф Калиостро, помнится, - заметил Бригонций, - тоже обладал взглядом магнетизера и умел усыпить кого угодно сей же секунд.

– Наша жизнь, - промолвил маленький лама, - в сущности, кукольное представление. Желательно держать нити в своих руках и самому решать, когда идти, а когда стоять, когда бодрствовать, а когда спать, не позволять дергать за нити другим, и тогда ты вознесешься над сценой.

– Граф Калиостро, - сказал Бригонций, - иногда сравнивал жизнь с театром марионеток. Мы с ним беседовали однажды о кукловодах и кукольниках. Ему очень правились мои механизмы, особенно провалы и зеркальные привидения, он даже предлагал мне… но сие к делу не относится. Он сулил мне прибыль, путешествия и приключения.

– …о ребенке?! - Макс патетически поднял руку, воздел артистически длань. - О бедной девочке, боготворящей отца, которого она лишена, о некрасивой дочери красавицы матери, чье легкомысленное поведение ранит ее до глубины души и может испортить ей всю жизнь. Вы никогда о ней не размышляли? О ее одиночестве. О ее ненависти к вам. Она и мать возненавидит по-настоящему в конце концов. Что ждет такую девочку в дальнейшем? Какие беды?

– Да неужели Калиостро предлагал вам роль помощника?! - воскликнул я.

– И вы отказались?!

– Лучше умереть в глуши, - назидательно произнес лама, - сохранив чистоту духа и тела, чем потерять себя в обществе рыночных торговцев.

– Какой еще Калиостро? - спросил Макс сурово. - Что вы дурака валяете? Не надо разыгрывать помешанного, такого действия на психику вещество из данной авторучки оказать не могло.

– Граф был не торговец, а авантюрист, - сказал Бригонций, - любитель игр житейских. Рынок его мало интересовал.

– Он был человек своевольный и праздный, - возразил лама, - мысли его были досужие, ими обкрадывал он собственную жизнь, а скверна мира представлялась ему то театром, то базаром. Трясина алчности и вожделения - это ли не океан скорби? Одна лишь мысль о прозрении способна переправить нас на тот берег. Почтенный Бо говорил: «Лучше скрытно доверяться созидательной силе небес, чем уповать на собственное своеволие».

– …своеволие и ребячество, - продолжал свой прерывистый монолог Макс. - По сути дела, вы не можете быть настоящим соперником Настасьиного мужа. Потому что он государственный человек, а вы пока что ничтожество. У вас совершенно разные роли, да еще из разных пьес.

– Актеры покрывают лица пудрой и раскрашивают их красками, изображая красавцев и уродов, - сказал лама, - но когда представление закончено и сцена пустеет, где пребывать красоте и уродству?

– Мне нравится, что все вы говорите о театре, - Бригонций вскочил, взмахнув реками, забегал по палате от двери к окну, где в раме оконной дальний ночной фонарь высвечивал осеннее дерево, - но что бы вы ни говорили о ролях и актерах, - что для вас театр? кто вы в нем? сторонние наблюдатели! зрители! публика! А для меня театр - моя жизнь! И даже более того! Судьбина! Между прочим, - тут Бригонций обратился ко мне, - граф Калиостро понимал в театре больше, чем кто бы то ни было: для него весь мир был театр, все люди были актеры, комики, трагики, благородные отцы, резонеры, кокетки, субретки, инженю, травести, герои-любовники, а он был прима, премьер, звезда первой величины.

– Мне не пришло бы в голову сравнивать Калиостро с актером, - сказал я.

– Я не сравниваю! - вскричал Бригонций. - Он и был актер! Гениальный актер!

– Видать, для вас Калиостро то же, что для меня Галя Беляева.

– Да это черт знает что такое! - взорвался Макс, прервав свой назидательно-душеспасительный монолог несостоявшегося убийцы, коим собирался он меня то ли закодировать, то ли зомбировать, то ли вразумить и воспитать. - Ты издеваешься надо мной? Калиостро, Галя Беляева… К дьяволу! Усни! Провались! Спать! Спать! Спать!

В остекленные двери из коридора, где дремала на диванчике дежурная сестра, лился мертвенный больничный свет. Я уснул, слыша сквозь надвигающееся сновидение тихий удаляющийся голос ламы:

– Когда мысли сами собой находят отклик в сердце, мы словно живем среди благоухающего сада. Почтенный Бо говорил: «Мысли доставляют удовольствие, когда они приходят внезапно. Ветер становится чист, когда он вольно гуляет на просторе».

НЕТИ

Плыла кровать моя между светом больничного коридора и светом ночного осеннего, пронизанного фонарными лучами золотисто-зеленолиственного дерева в окне.

Был я в нетях. Нигде.

Состояние мое не являлось ни сном, ни сновидением, ни бодрствованием, ни мыслью, ни мечтою.

Возможно, объяснялось оно сочетанием воздействия одного из слабейших ядов Максова арсенала и неполного гипноза.

Однако позже замечал я неоднократно: сходное состояние свойственно жителям архипелага Святого Петра, оно даже как бы их неотъемлемое свойство, почти отличие от прочих жителей городов и весей земных. Стоит человек у окна (пол. возраст, социальная принадлежность, темперамент и т. п. значения не имеют), якобы глядит в окно, будто бы задумался, а на самом деле - в нетях пребывает, нигде, ни в одном из миров, рекрут беглый, нетчик мелкий; спит душа, бездействует тело, дремлет ум. Из вотчин в нетчины подался, короче говоря.

Не знаю, почему всю жизнь (сначала на слух, а потом по инерции, скорее всего, словарь Даля не разубеждал) для меня слово «нети» и слово «сети» рифмовались, - не по звучанию, по смыслу.