Наталья Галкина - АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА

• Название: АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА
• Автор: Наталья Галкина
• Жанр: Современная проза

НАТАЛЬЯ ГАЛКИНА. Архипелаг Святого Петра. М., “Текст”, 2000, 333 стр. Книга петербургской писательницы Натальи Галкиной — это по сути своей роман-путешествие по сорока с лишним островам, составляющим архипелаг, на котором расположился всем нам знакомый город Санкт-Петербург. Однако сколько бы мы с вами ни бродили по его проспектам и набережным, сколько бы ни вглядывались в силуэты прославленных дворцов и соборов, нам не удастся увидеть здесь то, что увидели герои этой книги — молодой человек Валерий (в будущем видный искусствовед) и красавица полуяпонка Настасья. Ибо у них двоих, как у всех истинно любящих, особое зрение, обостренный слух, нечеловеческая прозорливость, дар видеть, слышать и замечать то, чего не видят, не замечают все остальные люди. Забегая вперед, можно отметить, что в тот момент, когда Валерий в конце концов отказывается от своей любви, мир вокруг него мгновенно тускнеет, исчезает волшебство, и ничто — ни сознание выполненного долга, ни пришедшая к нему известность — заменить этого не может. “Теперь, — признается Валерий, — я отличаю людей любящих и любимых от прочих, первым дано понимание мира”. Мир, такой, каким его видят путешествующие по невским островам влюбленные — на речном трамвайчике, на катере, на ялике, на надувной резиновой лодке, на автобусе, пешком, — хранит в своей слоистой сущности события и персонажей ушедших эпох и, когда появляются достойные зрители, демонстрирует свои возможности, доставая все, что нужно, словно фокусник из пустого ящика. Время от времени в районе островов появляется длинноволосый мужик с диким взором, одетый в драную окровавленную рубаху, в котором без труда узнается Григорий Распутин. На прогулке возле Новой Голландии влюбленная пара сталкивается мимоходом с грубым матросом, который оказывается знаменитым “матросом Железняком”, украсившим палец краденым бриллиантом. На Крестовском острове навеки поселилась тень последнего польского короля Станислава Августа Понятовского. Ведь именно здесь проходили когда-то его встречи с будущей Екатериной Великой. На другом острове, называемом Овчим, в ночной мгле вырастает перед путниками “Подзорный дворец”, возведенный Петром, со ступенями, уходящими прямо в воду, с таинственной карлицей, хранительницей царских покоев. По невским волнам плывет удивительный железный остров, когда-то построенный англичанином Бердом по велению Петра Первого. На его палубе наши путешественники видят гуляющих среди железных деревьев четырех девушек и мальчика в матроске. Через мгновение их место займет сам отец семейства, царь Николай Второй, непринужденно беседующий с Матильдой Кшесинской. Вблизи Пулковских высот, возле фонтана, сооруженного архитектором Тома де Томоном, собираются на водопой ведьмы — любительницы палиндромов, а где-то в Коломягах чухонка Марья Павловна разводит чудный сад, подозрительно смахивающй на райский. Кроме призраков царственных и именитых острова невской дельты наводнены еще и духами вполне простонародными. В большом количестве здесь встречаются так называемые “переведенцы”, “подкопщики”, “деревенщина”. Тени всех тех рыбарей, косцов, лесорубов, которые в давние времена заселяли побережье. Окутанные вязкими речными туманами, заливаемые дождями, носимые ветрами вместе с охапками древесной листвы, островные призраки чувствуют себя в здешних краях вольготно. Неспроста автор предупреждает читателя: “Предметы, все детали бытия архипелага Святого Петра, обратимы, неуловимы, исполнены колдовства, играют в множества, двоятся, троятся, дробятся, сливаются, теряются то появляясь, то исчезая. Будьте внимательны на островах архипелага...” Однако нам, живущим в так называемую эпоху технического прогресса, вряд ли грозит встреча с чем-либо подобным. Ибо у нас нет пропуска на острова, где чувствуют себя как дома Валерий и Настасья. Ведь любовь в нашей сегодняшней литературе порядком выцвела, устремилась в сторону скабрезного анекдота или же холодных метафизических рассуждений. Но автору “Архипелага Святого Петра” нет дела до того, что пишут и что исповедуют другие. У самой Натальи Галкиной хватило отваги рассказать о любви, преображающей мир, счастливой и горькой. И написать по-настоящему обаятельную книгу. Галина КОРНИЛОВА.

---

На часах наконец-то стало без пяти.

Мы попрощались. Я отошел, он окликнул меня.

– Не ездили бы вы сегодня, юноша, на острова, - сказал он внятно. - Ни к чему это вам.

Я похолодел. Но в эту минуту подхватили меня под руки две молоденькие чертежницы, лепеча и щебеча, что, мол, без трех, сейчас опоздаем, начальник заругает. Начальник и впрямь стоял на пороге мастерской, избочась.

– Ну, с них, пташек, что и взять, а тебе, Валерий, стыдно. Чтой-то ты с обеда опоздал?

– С садовником здешним заболтался.

Начальник переглянулся с пожилой Марией Семеновной, соседкой моей.

– Ты ври, да не завирайся, - промолвил начальник мрачно. - А как он выглядел, садовник этот?

Я описал портрет и одежду собеседника своего, а также его цветники.

– Ай! - взвизгнула соседка моя, схватившись за щеки (за голову, видимо, так она себе представляла способ хвататься; или в кино немом видала сей жест и неуклюже его повторяла). - Да он и впрямь видел садовника!

– Видел, ну и что?

– Сада-то теперь нет, вот что, - сказал начальник, - и роз нет, и оранжерею разобрали, садовника уволили двенадцать лет назад, а шесть лет назад помер он. Скучал, что ли, без сада. Цветники у нас действительно были первый сорт.

– Он мне розу подарил, - упорствовал я.

– Врешь.

Роза, чайная, на длинном стебле, выразительно молчала.

– Мда-а-а-а… - произнес начальник задумчиво, - именно такие у библиотеки и росли.

– Ужас, ужас! - вскрикивала Мария Семеновна и отмахивалась от меня и от розы мятым кружевным платочком.

– Слушай, Валерий, - сказал начальник задумчиво, - сходил бы ты к врачу.

– К какому?

– Понятно к какому. К невропатологу или к психоневрологу. Там, кстати, и психиатры есть. На той базе. На Лебедева. Сходишь, расскажешь.

– Я хоть сейчас.

– Сейчас и сходи.

Я взял свою чайную розу по кличке Луна и, счастливый, удалился. Я спешил к булочке вахтера с турникетом, не особенно озирался по сторонам, разве что косился, но и косясь, видел: роз нет, оранжереи тоже нет и в помине, одна жухнущая трава да золотые листья.

По Введенскому каналу (мне до сих пор жаль, что его засыпали, вместо того чтобы очистить) быстро доскакал я до Фонтанки, нашел нужный мне спуск, катер стоял на месте, Настасья болтала с хозяином катера, красивым загорелым человеком в фуражке без кокарды, вид нордический, характер, возможно, такой же.

И рванули мы к яхт-клубу, то есть, для начала, к Неве.

– Я взяла бутылки, - сказала Настасья.

– Мне нельзя, я за рулем, - сказал яхтсмен.

– Они без зелья, - сказал я.

– Сдавать собираетесь? - спросил он.

– Во-первых, их всего две, - сказала Настасья, - во-вторых, они с письмами, в-третьих, мы сдадим их волне.

– Бутылки в море кидают или в океан, - сказал наш рулевой, - а не в реку.

Накануне она нашла в письменном столе адмирала плашку сургуча, выискала бутылки понеобычней (моя была из-под коньяка «Наполеон»), смыла с них этикетки и заявила: пишем письма, запечатываем бутылки сургучом, бросаем в воду, пусть плывут.

– Кому писать-то? - спросил я. - На самом деле письма в бутылки запечатывали терпящие бедствие моряки или пленники пиратов.

– Мы и то, и то, может быть. И письма не всегда пишут кому-то. Иногда их просто пишут.

– Интересная мысль. Но адресат все равно должен быть. Бог. Фатум. Золотая рыбка.

Настасьина бутылка была статная, длинная, узкая балерина, молдаванская княжна. На моей, невысокой и плотненькой, красовались стеклянные круглые медали, приросшие к стеклянным бокам.

– По-моему, мы впали в детство, - сказал я.

Она сосредоточенно разогревала над свечкой сургуч.

– Он цвета коралла.

– Бумага цвета жемчуга, бутылка цвета морской волны, сургуч цвета коралла; спрашивается: какого цвета должны быть чернила? - спросил я.

– Фиолетовые, - сказала она. - Да, мы впали в детство, - сказала она. - Строго говоря, мы из него и не выпадали. Это ведь не недостаток.

– Но и не достоинство.

– Пусть. Тогда свойство.

– Что-то не нравится мне такое свойство, мэм.

Мне пришло на ум бросить втихаря в мою бутылку грузик, да покоится на дне с миром. Я сам положил свою бутылку в корзинку, Настасья разницу в весе бутылок не почувствовала.

Я не знаю, что она написала в своем письме никуда.

Я своим любимым рондо с нажимом вывел следующее: «Жители архипелага Святогo Петра Настасья и Валерий желают всем счастья и любви, потому что знают, что это такое». Глупость моего бутылочного послания объяснялась молодостью и тогдашней моей нелюбовью сочинять тексты, мне и без сочинительства было хорошо.

Мы миновали цирк, Инженерный замок; перед нами зеленел Летний сад.

Летний сад, переменившийся у меня на глазах. Я не узнавал ничего: ни низких деревьев, ни цветов, ни фонтанов, ни беседок не видел я прежде, разве что дворец Петра Первого пребывал в неизменном виде, только выглядел поновее да посвежее, да ярко-белые, еще не облизанные кислотными дождями и полуядовитым воздухом италийские статуи я узнал. По дорожке к Фонтанке, по аллее, бежал человек, это был Бригонций, собиравшийся утопиться прямо сейчас, при мне. Немногие посетители сада, ряженные в старинные одежды, неспешно поворачивались к нему, не зная, не понимая, куда и зачем он бежит. Я хотел его остановить, спасти, отвлечь, заставить помедлить, момент прошел бы; я выхватил из корзинки свою бутылку и, размахивая ею над головой, закричал:

– Синьор Джузеппе, стойте, стойте, не надо!

Он уже взлетел на одну из тумб парапета. Возможно, какой-то стоп-кадр и возник, доля секунды. Я швырнул свою бутылку, чтобы он мог увидеть ее, продолжить промедление, - к нему уже по саду бежали люди. Но он прыгнул. Над ним и над бутылкой моей воды сомкнулись одновременно, воды Безымянного Ерика, недавно ставшего Фонтанкой. Тут же картина поменялась, деревья выросли, цветы аннулировались, дворец прикрылся желтой листвой, статуи стали слабо-серыми, а у тумбы, с которой только что бросился в воду несчастный театральный механик, возникла фигура сонного рыболова с красной удочкой.

– Что с тобой? - вскричала Настасья. - Какой еще синьор Джузеппе? Зачем ты бросил бутылку? Я думала, мы это сделаем на Неве или у яхт-клуба, ближе к заливу.

Она и свою бутылку швырнула и глядела в воду за катером.

– Вижу только мою. А где твоя? Ты не разбил ее о гранит?

– Моя на дне.

Мне пришлось рассказать ей про грузик. Она внезапно помрачнела, отложила розу, закурила.

– Зачем ты это сделал? Они должны были плыть рядом. Я загадала, как они поплывут. А теперь мы расстанемся.

Я уговаривал ее, она и слушать не хотела, твердила свое, рулевой с каменным лицом глядел вдаль.

– Теперь ты бросишь меня. Я всегда это знала. Всегда знала, что так будет.

Звягинцев встретил нас у причала и подал Настасье руку.

«Крестовский - один из страннейших островов архипелага, где каждый остров странен по-своему.

Задуманный необитаемым, он старательно ищет обитателей, стремится стать жилым, и старания его чрезмерны. Дома жилой застройки обращены к Каменному острову и к Петроградской стороне, они невысоки, унылы, возможно, их строили пленные немцы; по левую и по правую сторону достаточно унылых коттеджей, расположены корты и гостиницы яхт-клуба (который сам по себе находится на диагонально противоположной части острова), корты и каток стадиона ”Динамо” (всё обветшавшее до предпоследней степени), а также больница им. Свердлова, так называемая „Свердловка", для высокопоставленных лиц, ветеранов партии, их родственников, партхозноменклатуры и т. п., полы паркетные, врачи анкетные.

Всю среднюю часть острова занимает запущенный парк, в парке то там, то сям виднеются бывшие дачи, то ли жилые, то ли ведомственные дома (последние даже в большей степени жилые), - осталось их, впрочем, немного. Далее располагается известный всем ресторан, где в разные часы суток и в разные дни недели гуляет столь разная публика, что не всегда рекомендуется человеку стороннему к ресторану подходить; неподалеку от ресторана стоит яхт-клуб (кажется, на острове их три, включая яхт-клуб ”Динамо" и профсоюзов), - и, наконец, долженствующий доминировать над всеми и вся стадион им. Кирова, где некогда бывал чуть ли не весь город.

Афродита Крестовская, бродящая по громоздкому одичавшему парку, скалит в улыбке мелкие жемчужные зубки, маскируется под теннисистку, носит короткую юбочку, держит ракетку, ее выдают странные сандалии, она чем-то напоминает Диану. Повинуясь ее доморощенному колдовству, прибывающие в парк культуры и отдыха парочки, особенно в белые ночи, но и в летние вечера, в порыве трогательного единства подчиненных Божественной Теннисистки готовы переспать под любым кустом, заниматься любовью в любом закоулке, хоть отчасти скрытом от глаз.