Наталья Галкина - АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА

• Название: АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА
• Автор: Наталья Галкина
• Жанр: Современная проза

НАТАЛЬЯ ГАЛКИНА. Архипелаг Святого Петра. М., “Текст”, 2000, 333 стр. Книга петербургской писательницы Натальи Галкиной — это по сути своей роман-путешествие по сорока с лишним островам, составляющим архипелаг, на котором расположился всем нам знакомый город Санкт-Петербург. Однако сколько бы мы с вами ни бродили по его проспектам и набережным, сколько бы ни вглядывались в силуэты прославленных дворцов и соборов, нам не удастся увидеть здесь то, что увидели герои этой книги — молодой человек Валерий (в будущем видный искусствовед) и красавица полуяпонка Настасья. Ибо у них двоих, как у всех истинно любящих, особое зрение, обостренный слух, нечеловеческая прозорливость, дар видеть, слышать и замечать то, чего не видят, не замечают все остальные люди. Забегая вперед, можно отметить, что в тот момент, когда Валерий в конце концов отказывается от своей любви, мир вокруг него мгновенно тускнеет, исчезает волшебство, и ничто — ни сознание выполненного долга, ни пришедшая к нему известность — заменить этого не может. “Теперь, — признается Валерий, — я отличаю людей любящих и любимых от прочих, первым дано понимание мира”. Мир, такой, каким его видят путешествующие по невским островам влюбленные — на речном трамвайчике, на катере, на ялике, на надувной резиновой лодке, на автобусе, пешком, — хранит в своей слоистой сущности события и персонажей ушедших эпох и, когда появляются достойные зрители, демонстрирует свои возможности, доставая все, что нужно, словно фокусник из пустого ящика. Время от времени в районе островов появляется длинноволосый мужик с диким взором, одетый в драную окровавленную рубаху, в котором без труда узнается Григорий Распутин. На прогулке возле Новой Голландии влюбленная пара сталкивается мимоходом с грубым матросом, который оказывается знаменитым “матросом Железняком”, украсившим палец краденым бриллиантом. На Крестовском острове навеки поселилась тень последнего польского короля Станислава Августа Понятовского. Ведь именно здесь проходили когда-то его встречи с будущей Екатериной Великой. На другом острове, называемом Овчим, в ночной мгле вырастает перед путниками “Подзорный дворец”, возведенный Петром, со ступенями, уходящими прямо в воду, с таинственной карлицей, хранительницей царских покоев. По невским волнам плывет удивительный железный остров, когда-то построенный англичанином Бердом по велению Петра Первого. На его палубе наши путешественники видят гуляющих среди железных деревьев четырех девушек и мальчика в матроске. Через мгновение их место займет сам отец семейства, царь Николай Второй, непринужденно беседующий с Матильдой Кшесинской. Вблизи Пулковских высот, возле фонтана, сооруженного архитектором Тома де Томоном, собираются на водопой ведьмы — любительницы палиндромов, а где-то в Коломягах чухонка Марья Павловна разводит чудный сад, подозрительно смахивающй на райский. Кроме призраков царственных и именитых острова невской дельты наводнены еще и духами вполне простонародными. В большом количестве здесь встречаются так называемые “переведенцы”, “подкопщики”, “деревенщина”. Тени всех тех рыбарей, косцов, лесорубов, которые в давние времена заселяли побережье. Окутанные вязкими речными туманами, заливаемые дождями, носимые ветрами вместе с охапками древесной листвы, островные призраки чувствуют себя в здешних краях вольготно. Неспроста автор предупреждает читателя: “Предметы, все детали бытия архипелага Святого Петра, обратимы, неуловимы, исполнены колдовства, играют в множества, двоятся, троятся, дробятся, сливаются, теряются то появляясь, то исчезая. Будьте внимательны на островах архипелага...” Однако нам, живущим в так называемую эпоху технического прогресса, вряд ли грозит встреча с чем-либо подобным. Ибо у нас нет пропуска на острова, где чувствуют себя как дома Валерий и Настасья. Ведь любовь в нашей сегодняшней литературе порядком выцвела, устремилась в сторону скабрезного анекдота или же холодных метафизических рассуждений. Но автору “Архипелага Святого Петра” нет дела до того, что пишут и что исповедуют другие. У самой Натальи Галкиной хватило отваги рассказать о любви, преображающей мир, счастливой и горькой. И написать по-настоящему обаятельную книгу. Галина КОРНИЛОВА.

---

– Это я человек обыкновенный, матушка барыня, - сказал я ей, - а вы у нас то брульянт в ушки вденете, то хризопраз, мезальянс чует моя лакейская душа

Она неожиданно разозлилась, сняла серьги.

– Что это у тебя, как у Макса с мужем, классовое чутье прорезалось?

Я поднимался по лестнице с ключом от мастерской. Дверь в спецлабораторию была открыта, уже звучал голос Окуджавы. Я остановился у двери. «А что я сказал медсестре Марии…»

– Это вы, Валерий? - спросил из соседней комнаты замзав.

Он вышел ко мне в белом халате нараспашку, с бобиной в руках, пальцами зажимая только что склеенную ацетоном ленту.

– Мой вам совет: не ссорьтесь с Максимом Дементьевичем.

– Я с ним вообще не общаюсь. Мы едва знакомы. С чего вы взяли, что я с ним ссорюсь?

– Ох, чует сердце, дама замешана. Дамы, юноша, приходят и уходят, а мы остаемся. Максим Дементьевич - человек серьезный, даже слишком. А вы молоды, легкомысленны, жизни не знаете. Не наживайте себе врагов.

В обеденный перерыв поленился я стоять очередь в столовой, обошелся чашкой полужелудевого полукофе с молоком, заев оный жареным сиротским пирожком с мясом; время было сэкономлено, я пошел бродить по территории, обходя отдельные клиники, лаборатории, библиотеку, глядя на мощное остекление операционных, на их старинные оконные фонари; в некоторых операционных горели огромные многоламповые светильники, почти не дававшие тени, что существенно было для полостных операций, - операции и шли в настоящую минуту. Мне нравилось шествие хирургов, анестезиологов и операционных сестер в операционную, их тускло-зеленые одежды, их бесшумные бахилы, шапочки, маски, фартуки до полу, точно у средневековых мастеровых, их руки в резиновых перчатках, которые несли они перед, собою, руки согнуты в локтях, пальцы растопырены, не дотронуться ни до чего, стерильно! Под светильниками операционных сияли сценическим блеском глаза их в прорези между шапочкой и маской.

Врачи были земные божества, на них молитвенно глядели ученики, больные, родственники больных. Врачи не умели болеть, частенько их подстерегали и валили ног болезни, о которых они не думали вовсе, которые им не причитались, которых не должно было быть, что за притча?! похоже, они в какой-то мере и сами причислял себя к кругу земных неуязвимых божеств. Волею судеб я видел и старость этих величественных и могущественных эскулапов в военной форме, видел их уже в штатском, в неловко сидевших на них недорогих костюмах, уже на пенсии, но оставлен на должность консультанта, отчасти оттого, что они и впрямь были гениальные врачи, отчасти из жалости к их бедности, немощи и летам. Я видел, как их, превратившихся в беспомощных парализованных стариков, держат в клинике, занимая бесценное койко-место, оставив умирать среди родных стен.

В сравнительно пустынном уголке, расположенном ближе к Техноложке, встретил я незнакомого человека в сером ватнике, серой кепке, в сапогах и с лопатой; увидевшись впервые, мы поздоровались, тут часто здоровались все со всеми, как в деревне.

– Гуляете, юноша? Вы, видать, вольнонаемный? Не курсант? Не врач? Санитар?

– Из художественной мастерской.

– А я здешний садовник. Пойдемте, последние розы покажу. Скоро срежу их, ельником укрою, всё, холода подходят, настоящие заморозки грядут. В этом году у меня не все сорта удались. И хризантем нет. А вот пять лет назад какие хризантемы цвели! Чудо. Отцвели уж давно, как в песне поется. Вон, видите, еще астры остались, два бордюра. Страусово перо.

Садовник? Неужели снова наняло садовника академическое начальство? Я похвалил астры. Особо хороши были лиловые, сиреневые, чернильные.

– Я специально по цвету подбираю, - сказал он. - Но, вообще-то, я астр не любитель. В следующем году хризантемами их заменю. А вот розарием, извините, горжусь, горжусь. Розарий, юноша, розарию рознь. Чаще всего садовод увлекается одним сортом, в крайнем случае двумя-тремя. Мой розарий разнообразием поражает, именно разнообразием, не преувеличиваю, - и причем истинным! Конечно, не все группы роз у меня представлены, но ежели считать и те, что высажены на той базе, у Финляндского, у памятника Ольденбургу, например, за детской клиникой, между клиникой ЛОР и травматологией-ортопедией, большая часть существующих в городе сортов - мои. Из парковых у меня нет только ржавчинной, центифольной и провенских; зато морщинистые можете увидеть прямо сейчас, а также альбу, дамасскую, казанлыкскую и бедренцоволистную. Чайная, правда, у меня только по цвету чайная, на самом деле она чайно-гибридная, - зато навострился я ее укрывать, она у меня не вымерзает, особенно хороши Луна и Ясная поляна. Что до розовых, абрикосово-розовых, красных, вишнево-красных, кораллово-оранжевых, - все они гибридные, превосходный сорт, вон Баккара, а это Супер-Стар, а вон та - Миранда. Ремонтантные у меня за оранжереей.

– Да разве тут есть оранжерея? - удивился я.

– Конечно. Мы как раз к ней направляемся. Вон ее и видно уже. Не туда смотрите, смотрите в сторону клиники Куприянова, то есть Колесникова. Небольшая, конечно, оранжерея, почти парник, но чего только там нет! Землянику ращу. Клубнику. Лимоны. К весне гиацинты, тюльпаны, нарциссы, крокусы выгоняю, как положено.

Я посмотрел на часы.

– Обеденный перерыв кончается. Спасибо за розы.

– Хотите, одну вам срежу?

– Хочу! - перспектива подарить Настасье розу меня совершенно очаровала.

– Выбирайте.

Я заколебался. Мне все они нравились. Я даже почувствовал себя как бы бараном или козлом, жвачным, - цветы были так хороши, что съесть их хотелось, сжевать. схрумкать. Я вспомнил свое любимое «не съесть, не выпить, не поцеловать» - и наобум брякнул, чтобы больше не выбирать:

– Чайную!

– Чудесно! - сказал садовник. - Дама будет очень довольна.

С чайной розой в руке уселся я на скамейку перекурить напоследки, угостил садовника сигаретой, мы закурили, и время словно бы встало.

– Говорите, мастерская ваша с видом на морг? Работал до войны тут в прозекторской - с незапамятных времен - служитель по фамилии Бодяга (или то было прозвище? теперь уж никто и не вспомнит). И вот однажды весною обнаружили на невском льду туловище: две ноги, три руки и голову. Батеньки, расчлененка, да не одна: руки-то все разные! Милиция встрепенулась городская. А в итоге выяснилось, что упомянутые жуткие детали наш пьяненький служитель морга из саночек вывалил и потерял; попутно выяснилось, что Бодяга предназначенные для анатомирования члены трупов не на трамвае в специальном ящике с морской базы у Витебского на сухопутную у Финляндского возил, а через две реки по городу на саночках, а трамвайные деньги утаивал, чтобы втайне от Бодячихи на казенные выпивать. Пить он вообще был не промах, постоянно черпал и пил спирт с формалином, в котором плавали части трупов и сами трупы. Прожил он мафусаиловы веки, а когда помер в одночасье, при вскрытии выяснилось, что внутренности у Бодяги черные: он заживо за долгие годы проформалинился насквозь.

Стрелки все стояли на без пятнадцати, как прилипли. Садовник стал рассказывать про известнейшего ларинголога Воячека, как тот в любую погоду ходил пешком через Литейный мост, а коли спрашивали генерала - что же он под таким дождем идет, тот отвечал: «А я между капелек, голубчик».

Про Воячека он вообще рассказывал довольно много, про его приходы на юбилеи, например; легендарный травматолог однажды подивился, почему это Воячек пришел на его чествование, да еще и в первый ряд сел: «Мы ведь ноги лечим, а вы - горло, связи никакой». - «Не скажите, не скажите, - отвечал Воячек. - Ежели, голубчик, ноги промочите - горло болит, а коли горло промочите - ноги не ходят». Самому Воячеку с юбилею якобы подарили огромный муляж уха, а в слуховой проход вмонтировали фотографию Воячека и торжественно, с цветами, преподнесли, на что тот сказал: «Как хорошо, что сегодня юбилей мой, а не Фигурнова!» Фигурнов-то заведовал кафедрой (и клиникой) гинекологии.

Я услышал, как в Самарканде, куда была эвакуирована Военно-медицинская, помешавшийся на жаре в ожидании смотра Барков перед честным народом в выстроенном (курсанты поначалу в струнку стояли, потом стали прихлопывать) каре «барыню» плясал, про штатские замашки вольнонаемных профессоров, про полевых хирургов и главных терапевтов, про Вайнштейна, поздравившего своего шефа с днем рождения в час ночи (задержался возле больного, сделав тяжелую операцию, послал телеграмму в девять, а доставили ее далеко за полночь) и в три ночи по телефону выслушавшего от поздравленного Гиргалава: «Сердечно благодарю за поздравление, Владимир Георгиевич», про блистательного хирурга Триумфова и про многих других.