Генрих Сечкин - На грани отчаяния

• Название: На грани отчаяния
• Автор: Генрих Сечкин
• Издательство: Рипол Классик
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-7905-1669-6

Настоящее издание включает автобиографическую повесть `На грани отчаяния` - откровенные, шокирующие воспоминания о суровой реальности мира в тюрьмах и лагерях, где автор провел в общей сложности пятнадцать лет, и путевые заметки (`Америка с черного хода`) о малоизвестной, закулисной жизни в Соединенных Штатах Америки.

---

Моя любимая гитара была напрочь заброшена и неподвижно пылилась на гвозде. Музыкальным подопечным из самодеятельности я перестал докучать своим беспрестанным присутствием. Ставшие предельно короткими встречи с Морозом превратились в диспуты, на которых я эгоистично делился с ним своей безудержной радостью, а он, защищаясь от обидной тоски, пытался сразить меня циничными замечаниями типа «так ты еще не пошворил ее?». Я в ярости бросался на него с кулаками, и он, сдаваясь, заявлял, что пошутил.

Как все сметающий ураган по лагерям пронеслась весть - амнистия для малолеток!!! Всех, кто был арестован несовершеннолетними - освобождают! Это свобода!!!

В тот вечер наши чувства выплеснулись наружу. Произошло то, что давно должно было произойти. Все мои опасения оскорбить Женино целомудрие были мгновенно сметены шквалом счастья. Мы утонули в неописуемом блаженстве. Время остановилось. В зону я попал только под утро.

- Ну что, Сечкин, отгулялся без конвоя? - посочувствовал мне дежурный надзиратель. - А тут уже тревогу объявили. Телефонограмму дали. Взвод занарядили. В общем, наделал ты дел!

- Неужели теперь меня закроют? - с тоской спросил я.

- Как пить дать! - ответил надзиратель. - Но ты сильно не горюй. Послезавтра комиссия по малолеткам приезжает. Ты же несовершеннолетним сел? Может, освободят. Тогда и бесконвойка ни к чему. А сейчас дуй в контору к начальнику на ковер.

- Можно, гражданин начальник? - приоткрыл я дверь.

- А, это ты, Сечкин? Заходи, - раздался не предвещающий ничего хорошего голос «хозяина».

Наш майор, заложив руки за спину, раздраженно ходил по кабинету.

- Как прикажешь понимать твои фокусы? Ведь все условия для тебя создали. И расконвоировали, и заработать даем, и спишь ты отдельно! Ну что еще-то надо!

Я угрюмо молчал. Оправдываться бесполезно. Да и не в моем это характере. Только почти физическая боль пронизывала мозг. Что будет с Женей, когда завтра она не увидит меня на привычном месте. Зная ее ранимую, чуткую душу, мне даже страшно было подумать, что станет с ней в эту роковую минуту. Да еще после того, что произошло между нами!

Майор внимательно оглядел меня с ног до головы изучающим взглядом. Мне показалось - он все понял без слов. Подойдя ко мне вплотную, он задвигал носом.

- Трезвый? - спросил он.

- Да, - понуро ответил я.

- Тогда все понятно. Сам когда-то молодым был. Ну ладно. Прощаю. Но, чтобы это было в первый и последний раз! Иди!

На другой день вся зона узнала, что ликование по поводу досрочного освобождения было преждевременным. По лагерям действительно курсирует комиссия, которая, согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР, рассматривает дела несовершеннолетних осужденных, но освобождает только «вставших на путь исправления» с маленьким сроком. У «вставших» с большим сроком сбрасывает пять-десять лет, а лица, имеющие тяжелые статьи Уголовного кодекса, а также «не вставшие», популярностью у комиссии не пользуются. Горькое разочарование усугубилось полученной из Москвы телеграммой от отца: «Поздравляю освобождением немедленно выезжай Москву нетерпением жду целую папа».

Убитый горем, я стоял посреди зоны, машинально теребя в руках телеграмму. Бедный, несчастный мой отец. Он, как и другие близкие находящихся в заключении людей, каждый незначительный слух об амнистии или очередном послаблении воспринимают как манну небесную, совершенно не вдаваясь в подробности происходящего, поддаваясь всеобщему порыву вспыхнувшей надежды. Наверняка не знает отец, что статья 59-3 УК РСФСР, которой наградил меня спецлагсуд, не подлежит никаким амнистиям и послаблениям. Все, у кого в приговоре числилась эта статья, квалифицирующая разбой, не попали под амнистию пятьдесят третьего года и остались сидеть в лагерях. То же самое, очевидно, будет и сейчас. Так размышлял я, постепенно приходя к мысли, что идти на комиссию мне бесполезно. А в это время через проходную будку во главе с начальником лагеря в зону входили неизвестные люди в форме и штатском.

- Сечкин! - раздался голос старшего надзирателя, держащего список в руке. - Давай на комиссию!

- Не пойду, - мрачно ответил я, - нечего там делать.

- Да сходи, может, сбросят пяток лет!

Я нехотя побрел в штаб. В кабинете начальника за длинным столом сидели члены комиссии и лагерная администрация. В центре - седой, грузный человек. Я отрапортовал по форме.

- Ну что, Сечкин? - начал «седой». - Долго еще будешь продолжать свои художества? Сколько тебе сейчас, двадцать три? Как же ты умудрился столько судимостей нахватать?

Я промолчал.

- Как он себя ведет, Константин Иванович? - спросил «седой», повернувшись к начальнику.

- Да ничего, - ответил майор, проснувшись. - От воровской жизни отошел, расконвоировали мы его, самодеятельность хорошую организовал.

- Ну что, может, сбросим ему пять лет? Как ты думаешь, Константин Иванович? Статья, правда, очень тяжелая!

- Можно и сбросить, - поддержал майор.

- Короче, парень ты, видно, неплохой. Сбрасываем тебе пять лет и «поражение». Почти четыре ты по последнему приговору отсидел. Останется одиннадцать лет. Еще молодой выйдешь! Правда, Константин Иванович? - развеселился «седой».

- Правда, - уныло ответил полусонный майор.

- Спасибо, - угрюмо буркнул я, разворачиваясь к выходу и бросив на стол скомканную телеграмму от отца.

- Постой, постой! - «седой» расправил и прочел телеграмму. - А откуда твой отец знает про комиссии?

- Так ведь он сам их распределял в Верховном Совете, - зло пошутил я.

- Вот ведь как бывает, - почесал за ухом «седой». Отец хороший, порядочный человек, а сын - бандит! Ну что, Константин Иванович, как он себя ведет-то?

- Да вроде нормально, - вновь проснулся майор. - От воровской жизни отошел, расконвоировали мы его, самодеятельность организовал.

- Ну так, может, отдадим его на поруки отцу?

- Можно и отдать, - зевая, ответил майор.

Как азартный игрок, которому внезапно пошла масть, хватаясь за спасительную нить, я выплеснул словесный поток в лица членов комиссии. Забыв об упомянутой мной деятельности отца в Верховном Совете, я выпалил, что он - тяжело больной пенсионер, что приехать за мной на Колыму он не в состоянии, что я буду обречен вечно ждать его здесь, что хочу учиться - ведь начинается учебный год.

- Ну что вам стоит? - взмолился я, - Освободите «по чистой»!

- Мысли-то у него вроде неплохие, - задумчиво произнес «седой» Учиться хочет. А как он себя ведет, Константин Иванович?

- Как будто бы неплохо. - От воровской жизни отошел, расконвоировали мы его, самодеятельность организовал.

- Может, освободим его «о чистой»

- Можно и освободить, - согласился майор, протирая носовым платком красные от бессонницы глаза.

- Освобождаем тебя, Сечкин. Снимаем все судимости. Давай езжай в свою Москву!

Еле перебирая вдруг ослабевшими и негнущимися ногами, я выбрался из кабинета.

- Ну что? - окружили меня очередные соискатели свободы.

- Не знаю, кажется, освободили…

- Не может быть!!!

Из восьмидесяти претендентов освободили всего шесть человек. Дурные от счастья, мы получали справки об освобождении в спецчасти и без умолку делились своими планами на будущее. Я объявил, что завтра женюсь и останусь на полгода поработать на прииске, скоплю деньжат, а уж потом махну с женой к отцу в Москву. Жену устрою в институт, а сам буду работать и обязательно поступлю в вечернюю музыкальную школу по классу гитары. Мне объяснили, что я полный идиот, что столько лет мечтал о свободе, а теперь вздумал оставаться, что жизнь вольнонаемного на Колыме почти не отличается от жизни заключенного, что красивых баб в Москве - хоть пруд пруди и я потом неоднократно пожалею, что притащил с собой колымчанку. Друг друга мы убедить не сумели и на этом разошлись.

Часть ребят побежала доставать из загашников спирт, часть принялась готовить стол. Не обмыть такое выдающееся событие было бы тяжким преступлением - ведь мы уже вольные граждане, правда, до завтрашнего дня лишенные права выйти из зоны. Я представил себе безудержную радость своей подруги, когда завтра она узнает о происшедшем.

- Генрих, я слышал, вам даже очень сильно повезло, - зайдя в клуб, обратился ко мне Яков Моисеевич. - Как такое могло случиться, представить себе невозможно. И с вашей нехорошей статьей! Что вы себе обо всем этом думаете?

- Я думаю, что их перепугала телеграмма моего отца, - ответил я. - Он послал телеграмму председателю комиссии, чтобы тот немедленно меня освободил. Иначе грозил увольнением. Ну, председатель и сник. С одной стороны - статья не позволяет, с другой - отец накажет. Но статья - это простой текст, а отец - живой, очень эмоциональный человек. Может не только уволить, но и по голове наколотить. Кого председатель должен бояться?

- Вы знаете, Генрих, я завидую вам хорошей завистью. У вас еще хватает себе энергии так шутить! Я на вашем месте уже давно бы умер от инфаркта.