Генрих Сечкин - На грани отчаяния

• Название: На грани отчаяния
• Автор: Генрих Сечкин
• Издательство: Рипол Классик
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-7905-1669-6

Настоящее издание включает автобиографическую повесть `На грани отчаяния` - откровенные, шокирующие воспоминания о суровой реальности мира в тюрьмах и лагерях, где автор провел в общей сложности пятнадцать лет, и путевые заметки (`Америка с черного хода`) о малоизвестной, закулисной жизни в Соединенных Штатах Америки.

---

Внезапно дверь распахнулась от резкого удара ногой. В проеме появился Крот с автоматом в руках. Очередь резанула вдоль коридора и через секунду по кухне. Следователи, прошитые пулями, попадали на пол. Двое понятых в ужасе забились в угол.

- А вы, ребята, посидите пока тут. И не дай Бог вам в течение получаса выглянуть на улицу!

Обложенные пятью трупами, понятые, хватая ртами воздух, как выброшенные на берег рыбы, нисколько не усомнились в серьезности сказанного.

Крот закрыл изнутри дверь квартиры и выпрыгнул в окно со второго этажа. Бросив автомат, он растворился в густой листве палисадника. А возле противоположной стены дома у подъезда стоял милицейский «воронок», за рулем которого дремал водитель.

Когда приехавшие сотрудники уголовного розыска вскрыли внутренний сейф, он оказался пустым, а в туалете в стенном шкафу был обнаружен искусно замаскированный тайник для оружия с хитроумным механизмом для автоматического его выбрасывания.

После этого случая в следственных кабинетах тюрем были вывешены типографским способом отпечатанные плакаты: «Товарищ! Будь бдителен!…» И далее печальный пересказ событий.

Начало войны застало Крота в Брянске. Во время оккупации он успешно чистил магазины, ставшие немецкими, и ни разу не попался. Зато после войны ему крупно не повезло. В 1947 году в Москве Крот спешил на встречу с одним из своих посредников. По дороге он увидел большую толпу любопытствующих, окружившую горящий трехэтажный дом. Пожарных еще не было. Из открытого окна на третьем этаже сквозь треск разгорающихся деревянных перекрытий слышался отчаянный детский крик. Окно находилось рядом с водосточной трубой. Не долго думая, Крот по ржавой, ломающейся под его тяжестью трубе, как кошка, вскарабкался на третий этаж и юркнул в охваченный пламенем проем окна. Через несколько секунд он показался в проеме с девочкой лет четырех на руках. Одежда и волосы на нем дымились. Одной рукой он держал девочку, другой цеплялся за трубу. Внезапно труба обломилась, и Крот вместе с девочкой полетел вниз. Девочку подхватила толпа, Крот же шмякнулся об асфальт. Через несколько минут горящая кровля с грохотом рухнула. Толпа шарахнулась в разные стороны.

Очнулся Крот в больнице весь в бинтах. Над ним склонился мужчина в белом халате. В руках он держал авоську с проглядывающими сквозь сетку фруктами и другими дефицитными продуктами. Это отец девочки пришел благодарить его за спасение своего ребенка. Где-то Крот уже видел этого человека. Напрягая память, он вспомнил кухню. В углу два перепуганных насмерть человека. Округленные от ужаса глаза. Да, это был один из понятых, присутствовавших во время расстрела следователей. По внезапно оторопевшему выражению лица посетителя Крот понял, что тот его тоже узнал…

Через час возле палаты Крота был выставлен милицейский пост, а спустя два месяца он был переведен в больницу тюрьмы, известной в Москве под названием «Матросская тишина».

Кроту очень повезло. Случись все это несколькими месяцами раньше, он за убийство пяти сотрудников прокуратуры неминуемо получил бы расстрел. Но теперь по инициативе Сталина расстрел был отменен, и суд ограничился в отношении Крота сроком в двадцать пять лет…

- Сека, сделай, если не трудно, что-нибудь для души! - попросил подошедший вместе с Морозом Крот.

- Дайте позаниматься! Мне еще полчаса гаммы гонять! - недовольно пробурчал я.

- Ну не все ли тебе равно - гаммы гонять или «Таганку» сделать? - канючил Мороз. - Пальцы-то все равно работают!

- Работают, да не так, как надо, - сопротивлялся я.

- А мы тебе тут спиртяги притащили, - выволок из широченного кармана бутылку Крот. - Рванешь стакашку?

- Не могу. Мне еще наряды ночью заполнять.

- Ну ладно, Сека, чего тебе стоит? - упрашивал Мороз.

- У тебя так душевно получается! - вторил ему Крот.

- Хорошо, уговорили, - сдался я и заиграл обожаемую ими «Таганку»

- «Опять по пятницам пойдут свидания, и слезы горькие моей семьи», - с надрывом приятным баритоном запел Крот.

Все. Вечер пропал. Друзья долбанули по стопарю, потом еще, и больше от них отделаться я не смог. До отбоя мы пели блатные песни, и, когда попадалась особенно душещипательная, у урок на глаза наворачивались слезы.

Утром ко мне заглянул Яков Моисеевич:

- Доброе утро, Генрих! Там около вахты новый этап принимают. Не хотите подойти? Может, кто из музыкантов пришел! Нам так не хватает хорошего ударника!

- Пожалуй, надо сходить. Спасибо, Яков Моисеевич!

- Не стоит благодарности, - мягко прикрыл он дверь.

Быстро одевшись, я направился к вахте. Около двери толпилось человек двадцать вновь прибывших. На ходу вглядываясь в лица, я вдруг оцепенел. Из толпы на меня печально смотрели знакомые глаза моего бывшего бригадира и учителя.

- Иван! Ты?

- Я, Сека, я! - отозвался Иван.

- А как же твои тамбовские дела? Мать, Манька, детишки?

- Все кончено, Сека. Никогда мне больше их не видать.

- Да что случилось-то? За что загребли? Дома хоть побывал?

- Не доехал даже до материка. На пароходе взяли.

- За что?

- Там у них прибор какой-то хитрый, - рассказывал Иван. - Рыжья я немного с собой прихватил. Думал, приеду, на первое время пожить хватит. Ночью на пароходе дернули. Шмон. Кисетик нашли. Ну и с этим же пароходом под конвоем обратно. В Магадане следствие и суд быстро прошли. Четвертак навесили. Посмотрели по делу, с какого лагеря освобождался и, сюда! Там всех берут. Одна бабка песочек в банку варенья закатала. Нашли! По старости червонец дали. Но все равно не доживет.

Эх, Иван, Иван! Страшно подумать! Десять лет он считал дни до конца срока. И в первый же день свободы потерял всю свою оставшуюся жизнь из-за нескольких щепоток золота. Странно! Его мне жаль, но ведь и у меня была подобная ситуация. Правда, я не сидел перед этим десять лет. Да и успел побыть несколько дней на воле. Может, поэтому и не переживал так, как он. Да и жены с детьми на свободе у меня не было. Не только жены, вообще никого, кроме отца. И жизни еще не вкусил. Что такое женщина, впервые узнал в зоне. Вроде бы нечего терять. А может, я просто твердолобый? Иначе отчего такая слабая реакция на происходящие со мной катаклизмы?

- Ты, Иван, просись в мою бригаду. У нас все же зачеты день за три идут! - советовал я.

- Не нужны мне зачеты. Да и вообще ничего не нужно. Вот если кто-нибудь убил бы! Сам в Магадане попробовал - не получилось. И страшновато самому!

- Да брось, Иван! Наверняка такие же мысли во время первой посадки в голову приходили! - пытался успокоить его я. - Потом-то все прошло! Здесь тоже можно неплохо жить. Ты вот на других зонах не был, поэтому и не ценишь. А я сюда как в санаторий попал.

Вечером после ужина Иван пришел ко мне в клуб.

- Сека, я посижу с тобой? - вопросительно посмотрел он на меня.

- Ну, конечно! - ответил я. - Какой разговор? Садись!

- Ты занимайся, не обращай внимания на меня. Чуток посижу и пойду в барак спать.

- Иван, ты бы занялся чем-нибудь! Хочешь, на гитаре учить буду?

- Нет, ничего не надо. Посижу и пойду.

- Ну, как знаешь.

Через полчаса Иван поднялся и, ни слова не говоря ушел.

Утром ко мне заглянул Яков Моисеевич.

- Генрих, вы уже тут сидите и ничего себе не знаете!

Когда Яков Моисеевич волновался, он начинал говорить с еврейским акцентом.

- А что случилось?

- Что случилось, что случилось! Ваш бывший бригадир сегодня ночью взял себе и повесился! Зачем, ну? Он подумал, наверное, что ему уже будет легче на том свете! Ну так это не так! Никто еще не сказал, что там хорошо. А если и сказал, то я ему не верю. Вы же побывали там! И не сказали, что хорошо, ну! Я еще не был, но уже думаю: Яков, когда ты уже туда попадешь, то этот лагерь покажется тебе Раем! Как вы себе думаете?…

Весь день я провел под впечатлением свершившегося. Самоубийство! Человек убивает себя сам! Как страшно, когда на жизненном пути наступает такой момент, когда смерть становится предпочтительнее жизни. Но еще страшнее, когда приходится убивать себя самому. И не столь ужасно умереть (умирают все), сколь выбрать способ своей казни. И еще мучительнее сомнения: а вдруг не удастся? Мне кажется, что нет на земле человека, который хотя бы раз не задумывался над этой проблемой. Если он еще не подумал об этом до сегодняшнего дня, то обязательно подумает потом. Потом, когда близка станет естественная смерть. Потом, когда в голову начнут приходить мысли: а как, собственно, эта смерть станет овладевать телом? Или сразит моментально? Или будет точить постепенно, годами заставляя обезумевший от нечеловеческих страданий, впавший в детство, сгнивающий заживо полутруп медленно превращаться в мутанта и молить Бога как можно быстрее послать ему конец?

В наши дни человека окружает развитая до немыслимых размеров система обслуживания. Прачечные стирают ему белье, транспорт развозит, учителя учат, врачи лечат. Перечислять можно до бесконечности. Одну лишь службу человек стесняется создать - службу смерти. Службу, которая помогла бы жаждущему спокойно и безболезненно уйти из жизни. Множество факторов заставляют с гневом отвергать эту мысль. Тут и критерий нравственности, и религия, и многое, многое другое. Очевидно, это мораль людей, сидящих дома в кругу своей семьи и пьющих чай, глядя на экран телевизора. Но стоит только попробовать представить себе мысли человека, летящего в свободном полете с балкона многоэтажного дома, подготавливающего инструменты для вскрытия вен, бросающегося под колеса поезда, и ощущение несправедливости начинает точить, как червь. Это страшные мысли. И не дай бог появится им у вас.