Жильбер Синуэ - Порфира и олива

• Название: Порфира и олива
• Автор: Жильбер Синуэ
• Издательство: ACT: ACT МОСКВА: Транзиткнига
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-036589-6: 5-9713-2209-5: 5-9578-3983-3

От смерти и Воскресения Спасителя нашего прошло всего двести лет, а в христианской церкви, еще гонимой и преследуемой, уже наметился раскол!

Чтобы примирить враждующих, вернуть веру сомневающимся и принести христианству НОВУЮ СИЛУ И СЛАВУ, наследие Святого Петра должен принять НЕОРДИНАРНЫЙ ЧЕЛОВЕК.

Но он, похищенный из родной Фракии римскими легионерами и проданный в рабство, еще не предчувствует своего грядущего величия...

Так начинается история Калликста I — загадочнейшего Папы раннего христианства...

---

— Мой муж никогда не утверждал этого указа, о котором ты говоришь.

Калликст растерялся, подумал, что плохо расслышал.

— Нет, — повторила Юлия Домна, — указа никогда не было.

— Однако же...

— У Севера действительно было намерение запретить прозелитизм, но мы с племянницей его отговорили.

Она выдержала паузу, потом продолжила:

— Христиане, евреи, поклонники Кибелы, Секмета или Ваала — у императора никогда и в мыслях не было впутываться в этот лабиринт вероучений. Если бы те, кто приписывает ему этот указ, были бы получше осведомлены, они бы знали, что император суеверен, это одна из основных черт его характера. Так вот: суеверный человек никогда не станет объявлять войну богам, каким бы то ни было, даже самым немыслимым.

— Но тогда как же?.. Все эти расправы...

— Обратись к истории. Народу Рима всегда требовались козлы отпущения. Твои друзья-христиане во всех отношениях подходят. Перед лицом смерти замирают, перед поношениями безответны, о мщении не помышляют. Короче, идеальные жертвенные агнцы. Правители с удовольствием этим пользуются.

— Годы проходят, творится кошмар, и никто даже не пытается его остановить. Значит, император ничего не имеет против этого недоразумения?

— И снова тебе скажу: твои вопросы — ребячество. Ты смотришь на жизнь Цезаря с точки зрения сегодняшнего дня. Те, кто придут позже, не станут задавать вопросов такого рода. Ты хоть понимаешь, за какое дело он взялся? За всю историю этой властительной Империи он — первый правитель, который заинтересовался судьбами бедняков, их надеждами на равенство в этом мире, где столь долго царствовали государи и богачи. Стало быть, невелика важность, если ради достижения подобных целей он должен позволить некоторым болванам-проконсулам закусить удила. Он зачинатель династии, его предназначение в этом, а не в каких-то юридических крючкотворствах. Так что твои христиане...

Сбитый с толку всем тем, что только что узнал, Калликст почувствовал, как его душу захлестывает гневный протест:

— Жизнь христианина, вообще жизнь какого бы то ни было человека стоит больше, чем все мечты о величии Цезаря! С этой несправедливостью надо покончить!

Императрица резко повернулась к нему:

— Надо? Да кто ты такой, что смеешь говорить в подобном тоне?

— Я человек, Юлия Домна, существо из плоти и крови, как и ты.

Молодая женщина внимательно разглядывала своего собеседника. На лице опять проступила улыбка, словно он ее смешил. Она подошла, запустила пальцы в шевелюру фракийца, дернула:

— Выходит, христиане состоят из плоти и крови...

И так как Калликст молчал, она продолжала мягко:

— А знаешь, ты хорош, христианин. Красив и дерзок. В мужчине это мне по душе.

Теперь он почти уже чувствовал, что их уста вот-вот соприкоснутся.

— Почему ты это делаешь, Домна? Вся Империя знает, какова сила твоих чар. Тебе не нужно, словно какой-нибудь плебейке, искать этому подтверждения...

Тело молодой женщины дрогнуло и напряглось, будто от ожога. Одним прыжком она достигла маленького столика из розового мрамора, схватила лежавший на нем кинжал и метнулась к Калликсту:

— Никто, ты слышишь, никто так не говорит с императрицей!

С этими словами она уперла острие кинжала в щеку фракийца и проворковала:

— А теперь где он, твой Бог?

Сохраняя невозмутимость, Калликст устремил на молодую женщину пристальный, немного печальный взор:

— Если то, что ты возьмешь мою жизнь, может продлить дни моих братьев, я дарю ее тебе, Юлия Домна.

Императрица нажала посильнее, и на щеке заалел вертикальный порез.

— Сама видишь... Кровь у меня того же цвета, что твоя, — продолжал Калликст по-прежнему бесстрастно.

— Прочь отсюда, христианин! Исчезни! И нынче же вечером возблагодари своего Бога за мое бесконечное терпение! Вон!

Фракиец склонил голову и медленно направился в сторону парка. Но в последнее мгновение оглянулся, обратив к императрице свое окровавленное лицо:

— Не забудь... С несправедливостью надо кончать.

Он собрался удалиться. Но его остановил голос Домны:

— А это? Тоже несправедливость, не так ли?

Шагнула к нему, рывком обнажая грудь. Растерявшись, Калликст уставился на нее, не понимая, тогда она приподняла на ладони одну из грудей и показала:

— Смотри, христианин! Полюбуйся па печать смерти! А мне и сорока еще нет...

Миг первого ошеломления прошел, теперь Калликст увидел лиловое вздутие, уродующее сосок, большое, словно под кожей вырос каштан.

— Гален, несомненно самый уважаемый врач, какого знала Империя, только и смог, что признать свое бессилие перед страшным недугом, который поселился во мне и растет. Я умираю, христианин... И это тоже несправедливо...

Она произнесла это с неподдельным отчаянием. И Калликст, поневоле взволнованный, заговорил тихо, проникновенно:

— Юлия Домна, ты только что расспрашивала меня о христианской вере. Знай же, что для тех, кто живет в ней, смерти не существует. Назареянин сказал: «Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную...».

Немного усталая улыбка промелькнула по лицу императрицы. Она прикрыла свою нагую грудь и пробормотала:

— Ступай, христианин... иди... ты поэт, а может быть, просто безумец...

В течение следующих месяцев можно было ко всеобщему удивлению заметить, что в образе действий местных правителей произошел крутой внезапный поворот. Хотя никто не находил этому объяснения, расправы постепенно сходили на нет, так что в конце концов все стало ограничиваться отдельным случаями где-нибудь в Каппадокии или Фригии.

После девяти с лишним лет потрясений Церковь, наконец, обрела покой...

А полтора года спустя, 4 февраля 211 года, в Эбораке[72], под частым британским дождем, изнуренный подагрой Север скончался, оставив порфиру в наследство сыновьям Юлии Домны — Гета и Каракалле. Желая властвовать безраздельно, Каракалла поспешил подстроить убийство брата, и несчастный испустил дух практически на руках у императрицы.

Глава LX

Апрель 215 года.

Зефирий назидательно направил свой перст в сторону Калликста и Астерия:

— Притворство бесполезно, я знаю: вы меня осуждаете за чрезмерную терпимость к этим еретикам, число которых в нашей общине все умножается. И все же я не перестаю верить, что нельзя предпринимать ничего, опасного для единства Церкви. Вот уже прошло около четырех лет с тех пор, как умер Септимий Север. Четыре года с тех пор, как умолкли стоны наших истерзанных братьев. На христианский мир готово снизойти умиротворение, а вы хотите, чтобы я сеял раздор суждениями, не знающими уступок?

Астерий в смущении покосился на Калликста.

— Почему вы не отвечаете? — продолжал Зефирий. — Выскажите прямо все, что у вас на уме.

— Я считаю, — заявил Калликст, — что необходимо осудить людей, искажающих нашу веру, тех, чья единственная цель — навязать Церкви свою собственную доктрину. Мне кажется, такое осуждение скорее способствовало бы единству, чем расколу.

— Полагаю, ты имеешь в виду Савеллия?

— Именно так.

— Я устал от этих вечных споров о доктринах, от теологических дрязг, в которых каждый воображает, будто владеет истиной. Адоптианцы, монтанисты, а теперь еще и савеллианцы!

— Однако они не перестают распространять эту нелепую теорию насчет Троицы. Вы не хуже меня знаете, что она извращает Священное Писание. Должен ли я вам напоминать тезисы Савеллия[73]? Что Христос является самим Отцом небесным, каковой страдал и умер на кресте! Это ли не ересь?

— Суть задачи по-прежнему в том, чтобы определить связь между Богом-Отцом и Христом, Сыном Его. Так вот, чтобы с точностью их установить, у нас нет иных средств, кроме цитат из Евангелия, дающих полную свободу всем мыслимым толкованиям. Как можно при таких условиях сурово карать инакомыслящих? Допустимо ли осуждать этих людей, которые тоже уверены, что владеют ключом к тайне? Не наказывать надо, а разъяснять.

Астерий, до сих пор только слушавший, рискнул вставить слово:

— Святой Отец, тебе надобно принять во внимание, что Ноэт, родоначальник савеллианства, был отлучен от своей церкви в Смирне. По какой причине мы должны здесь, в Риме, терпеть заблуждения таких его последователей, как Савеллий, хотя наши братья в Азии отринули их?

— К тому же, — уточнил Калликст, — теория, ищущая оправданий для этих людей, в корне противоречит самым основам нашей веры: покорности Иисусу, преданному, исполненному любви повиновению воле Отца. Противоречит его молитве, его жертве, всем его трудам искупления. Кроме того...

Он с особой пристальностью уставился на Зефирия, будто взглядом предостерегая его, и продолжал:

— Наши собственные братья не одобряют нас. Упрекают в недостатке твердости.

— Когда ты говоришь «наши братья», точнее было бы прямо назвать священника Ипполита? Ведь это о нем речь?