Жильбер Синуэ - Порфира и олива

• Название: Порфира и олива
• Автор: Жильбер Синуэ
• Издательство: ACT: ACT МОСКВА: Транзиткнига
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-036589-6: 5-9713-2209-5: 5-9578-3983-3

От смерти и Воскресения Спасителя нашего прошло всего двести лет, а в христианской церкви, еще гонимой и преследуемой, уже наметился раскол!

Чтобы примирить враждующих, вернуть веру сомневающимся и принести христианству НОВУЮ СИЛУ И СЛАВУ, наследие Святого Петра должен принять НЕОРДИНАРНЫЙ ЧЕЛОВЕК.

Но он, похищенный из родной Фракии римскими легионерами и проданный в рабство, еще не предчувствует своего грядущего величия...

Так начинается история Калликста I — загадочнейшего Папы раннего христианства...

---

Жильбер Синуэ Порфира и олива

Приношу особую благодарность Даниэлю Кирхеру за бесценное сотрудничество и советы.

«Я послан только к заблудшим овцам».

Матф. XV-24.

ПРОЛОГ

Наверное, сегодня над фракийскими горами такое же небо.

Калликст продолжал наблюдать покатые извивы Целиева и Эсквилинского холмов за старой крепостью Сервия Туллия, и дальние подступы к Альбанским горам, где отвесные утесы отчетливо выступали в утреннем мареве на линии горизонта.

Адрианаполь, Сардика... Имена городов, где сонно протекло его детство, звучали в Риме как-то по-варварски.

Сорок лет он не возвращался в родные места. Сорок лет... Между тем он ничего не забыл из прошлого, хранил в памяти каждый изгиб той длинной дороги, что привела его в сегодняшний день.

Он отошел от окна, сделал несколько шагов к ложу, с которого только что восстал, и поймал свое отражение в бронзовом зеркале на стене. Глаз все еще такой же ярко-синий, столь же живой, а черты лица словно подернуты пеплом. И еще тот глубокий шрам вдоль правой щеки, что просвечивает под седеющим ожерельем бороды.

Пятьдесят шесть лет.

Фракия далеко, а детство — где-то на другом краю света.

Осталось всего ничего до того мига, когда обнародуют эдикт, над которым он трудился несколько последних месяцев. Там взвешена каждая фраза, каждое слово. Теперь уже и в нем не осталось сомнений, все, что он постановил, — справедливо и добродетельно. Церковь грядущих веков, несомненно, сохранит об эдикте память — уверенность в этом была крепка, хоть и не наполняла душу тщеславием. Документ станет посланием надежды, дорогой из мрака. Печатью нежности, коей отмечены люди и Бог. Пусть даже ныне кое-кто видит в подобном деянии провокацию и чуть ли не ересь. Он подумал об Ипполите. О нем и о тех, кто с ним.

«Никому не дано безнаказанно препятствовать спокойному течению рек».

Внезапно распахнулась дверь, и Калликст очнулся от мечтаний, а зеркало отразило силуэт Иакинфа. С изумлением он отметил про себя, как истончал священник со времен их первой встречи, там, в сардинских шахтах.

— Святой отец, нас ждут.

— Святой отец... Забавно: вплоть до сего дня прошло пять лет после моего провозглашения главой Церкви, а я с трудом смиряюсь с этим титулом...

— Пора бы и свыкнуться.

— Уповаю, что так и будет. Когда-нибудь.

В памяти мгновенной вспышкой молнии полыхнула цепочка воспоминаний, череда следовавших друг за другом невероятных происшествий, приведших фракийского сироту, Орфийского выученника[1] к престолу наместника Петра.

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава I

Как всегда вскоре после восхода солнца на форуме Траяна кипела толпа, попирая ногами белоснежные мраморные плиты, поблескивающие под косыми лучами.

Изнемогая от жары, пышущей от земли, сенатор Аполлоний с облегчением проскользнул под монументальные своды триумфальной арки и приготовился мерным шагом выступить на широкую эспланаду перед ней, а для этого надо было аккуратно уложить складки тоги. Но почти тотчас его поглотило и стиснуло разноплеменное скопище суетливых людей, заполнявших обширный четырехугольник под аркой. Он замедлил шаг, давая дорогу носилкам с задернутыми занавесями, несомыми четырьмя чернокожими исполинами. Шедший позади сенатора носильщик ткнулся головой ему в спину, выругался и едва удержал на плече бочонок, который куда-то нес. А мгновение спустя Аполлоний вынужден был уклониться от лошади офицера преторианской гвардии. Какая-то сирийка с подведенными сурьмой глазами сначала уперлась лбом ему в плечо, а уж потом на смеси латинского с греческим сделала весьма непристойное предложение. Он отпихнул ее и одновременно замотал головой, отказываясь от услуг торговца колбасками: запах переносной жаровни с разогретым маслом, в котором плавали колбаски, вызвал у него тошноту. На лбу появились крупные капли пота, тяжелые одежды обленили тело, словно предварительно их окунули в липкий жир. Губы сенатора приоткрылись, из горла рвались хрипы. Пришлось ему укрыться в тени колонны и перевести дух.

Утирая обильный пот, он машинально окинул взглядом колонну Траяна, мраморные фризы которой, блистая сверкающими красками, прославляли как виктории римского оружия, так и всепобедительное мастерство имперских ваятелей.

Он снова зашагал к Ульпиевой базилике[2], обогнул заклинателя змей, затем на развилке улиц повернул направо, одолел с десяток ступеней. Два игрока в бабки при его приближении застыли в поклоне, в их глазах мерцал испуг: в Риме азартные игры были под запретом, и они могли опасаться, что на них донесут ночной страже. Аполлоний, храня бесстрастие на челе, прошествовал мимо них и очутился на обширном немощеном дворе. Сердце в груди забилось шумнее, и он был вынужден снова остановиться. И ухмыльнулся печально: «Старость — расплата, которую Господь насылает в отмщение непутевой молодости».

Тут на его плечо легла рука.

— Ты что, заблудился, Аполлоний?

— Карпофор! Какая удача, что я тебя застал!

— Это мне впору удивляться. Редкими стали теперь дни, когда ты покидаешь свой дворец. Расстаешься с его полными золота чердаками и подвалами.

— Золото на чердаках? От тебя ли, Карпофор, мне слышать подобные шутки? Не у тебя ли дом на Эсквилине, а другой на холме Дианы? Да еще и корабль, больше которого нет во всем нашем флоте, и роскошное владение где-то под Остией, не говоря уже о всех прочих неведомых мне богатствах. Мои золотые чердаки... Ну же, ты так и не повзрослел за эти годы.

— Клянусь Геркулесом! Послушать тебя, так выходит, что сенатор из нас двоих — я, а ты — лишь простой всадник!

Если наши приятели и казались людьми одного возраста, то во всем прочем было полное несходство. Аполлоний тени не отбрасывал, Карпофор — осанист и в теле. Худоба Аполлония, его впалые щеки, всегда залитый бледностью лоб свидетельствовали о хрупком здоровье. Тогу Карпофора распирала телесная мощь. Мясистое лицо, голый череп: Карпофору нравилось бриться наголо, и солнце било прямо в темя, словно в дорожный булыжник. Аполлоний нашелся, что ответить:

— Всадник сирийского происхождения, притом близкий к семейству Цезаря в наши дни будет богаче сенатора.

— Может быть, может быть... Но пурпурный латиклавий, окаймляющий твою тогу, и в наши дни продолжает пользоваться большим почтением, чем всадническое кольцо. Но ладно, поговорим серьезно. Почему ты здесь в этакую жару?

— Фаларид, мой старый служитель, помер несколько дней назад. Мне нужно кем-то его заменить.

— Вот мы и приехали: ты вопишь в уши всякому, кто не успел их заткнуть, что нет в мире другого такого ярого противника рабства, но стоит твоему рабу помереть, как ты бросаешься покупать нового.

— Карпофор, друг мой, владеть множеством декурий рабов[3] совсем не то же самое, что располагать горсткой верных людей.

— Хорошо, хорошо. Бессмысленно возвращаться к этому сюжету, мы уже по сотне раз успели обговорить тут каждый поворот. Прими, однако, единственный совет: выбирай с осторожностью. Хорошие рабы — все большая и большая редкость. Прошли те времена, когда за шесть-семь сотен денариев можно было позволить себе что-нибудь стоящее. Ныне тех, кого доставляют сюда из Сирии или Вифинии, допустимо определять только в конюшню. Качество по существу — не то, что раньше. Кроме Делоса, где еще можно раскопать двух-трех стоящих невольников из Эпира или Фракии, все остальное — дешевка.

— Ты без сомнения прав. При всем том работа, которую придется выполнять новичку, не требует каких-либо исключительных качеств. Но коль скоро ты сам заговорил о Фракии, мне как раз передали, что из Сардики привезена новая партия рабов.

На мгновение характерный свист и шипение гигантской клепсидры, возвещавшей время в Ульпиевой базилике, перекрыл гомон форума.

— Пятый час[4], — прокомментировал Карпофор. — Тебе везет. У меня есть еще немного времени перед визитом к цензору Манцину Альбе. Я бы с удовольствием уклонился от этой встречи, подозреваю нашего доброго знакомца в намерении облегчить мой кошелек от лишней тягости и выцедить толику сестерциев.

Им понадобилось не так много времени, чтобы добраться до эспланады, расположенной на южной стороне форума. Там, на помосте они обнаружили кучку мужчин, женщин и детей с выбеленными ногами и металлическим обручем на шее, там же болталась медалька, на которой предстояло выбить имя будущего владельца.

Утирая крупные капли пота, продавец тыкал в невольников, называя их имена: Эрос, Феб, Диомед, Каллиопа, Семирамида, Арсиноя... Казалось, он говорит о государях или бессмертных звездах. В действительности несчастных всего лишь лишили собственных имен и наделили другими, связанными с мифологией, астрономией или местом, где их пленили.

«Рабов считают по головам и право на них не распространяется», — утверждают законники. Главный признак личного достоинства, первейшее свойство индивидуальности — имя человеческое. Его-то в первую очередь и лишен раб.