Лесли Блюм - Все себя дурно ведут

• Название: Все себя дурно ведут
• Автор: Лесли Блюм
• Жанр: Биографии

Лесли М. М. Блум – признанный журналист и автор бестселлеров New York Times. В настоящее время Блум специализируется на историях об историко-культурных достижениях и задокументировала основополагающие моменты в карьере Джексона Поллока, Трумэна Капоте и Эрнеста Хемингуэя, среди других великих людей. 7 июня 2016 года компания Eamon Dolan Books / Houghton Mifflin Harcourt выпустила новую книгу Блум «Все себя дурно ведут: правдивая история за шедевром Хемингуэя», чтобы отпраздновать 90-ю годовщину выпуска романа «И восходит солнце» в 1926 году. Книга стала бестселлером вскоре после ее публикации. «Все себя дурно ведут» – первая книга, рассказывающая полную историю самого раннего опубликованного романа Хемингуэя и того, как он привел его к международной известности. Она отобрала бесчисленные письма, интервью, эссе, давно ушедшие из печати мемуары, архивы и опросила десятки потомков прототипов персонажей, которые сыграли важную роль в воплощении в жизнь романа «И восходит солнце» – включая членов семьи и друзей Хемингуэя, – оракула джазовой эпохи Ф. Скотта Фицджеральда, грозного редактора Максвелла Перкинса, юмориста Дональда Огдена Стюарта и многих других. В глубине души все ведут себя дурно – это история о том, как Хемингуэй стал Хемингуэем.

---

Какими бы многообещающими и захватывающими для посвященных ни были его тонкие книжечки, изданные Робертом Макэлмоном и Биллом Бердом, они практически не укрепили материальное положение Хемингуэев, которые едва сводили концы с концами теперь, когда ко всему прочему прибавились расходы на ребенка. Парижские книги Хемингуэя не произвели фурора и среди крупных американских издателей и критиков. «В наше время» вышел в свет в марте 1924 года; Берд планировал издать эту книгу тиражом 300 экземпляров, но примерно треть тиража оказалась испорченной, а это означало, что для продажи пригодно лишь 170 экземпляров[272]. (Справедливости ради следует отметить, что Берд первым признал: книгоиздательство для него лишь хобби). То есть теперь у Хемингуэя было две изготовленные практически кустарным способом книги общим тиражом 470 экземпляров – мало по любым меркам, особенно для того, кто всеми силами стремится к коммерческому успеху. Лишь немногие критики в Штатах заметили появление этих книг. Критик из нью-йоркской «Herald Tribune» счел обе книги в целом вторичными с редкими проблесками оригинальности, что, вероятно, было хуже, чем если бы он всецело игнорировал их.

«Бертон Раско сказал, что в сборнике „В наше время“ ощущается влияние кого бы вы думали? Ринга Ларднера и Шервуда Андерсона», – жаловался Хемингуэй Эзре Паунду[273]. Уже не в первый раз его стиль сравнили со стилем Андерсона. Это раздражало Хемингуэя, ведь еще во времена Чикаго он критиковал прозу Андерсона.

И как будто настойчивое стремление преуспеть было недостаточно сильным, на Хемингуэев снова обрушилась беда – на сей раз, весной, ее мишенью стал скромный трастовый фонд Хэдли. Супруги пришли к выводу, что их трастовая компания слишком консервативна, и передали фонд в управление мужу подруги Хэдли. Этот эксперт не только ополовинил капитал фонда, но и оставил Хемингуэев совсем без дохода на несколько месяцев. Хемингуэй терял драгоценные часы, пытаясь выяснить судьбу потерянных средств, но в итоге супруги оказались в полной растерянности и почти разоренными.

«Тогда у меня был период „полной нищеты“», – позднее рассказывал Хемингуэй другу. По его уверениям, денег не хватало даже на молоко для ребенка. «Я выпрашивал наличные у приятелей. Даже одолжил тысячу франков у своего парикмахера. Приставал к иностранцам. По-моему, в Париже уже не осталось ни единого су, на который я бы не позарился»[274].

Хемингуэй начал реже есть. Париж – пытка для голодного, особенно если он предпочитает работать в кафе. Позднее он признавался, что даже ловил голубей в Люксембургском саду и нес их домой, к семейному столу.

Известие о бедности Хемингуэев облетело весь город. Ходили слухи, будто Бамби укладывали спать в ящике комода[275]. В поисках еды подешевле Хэдли обходила весь город – ежедневная задача, вероятно, особенно угнетающая из-за протертых до дыр подошв. Новые подметки были непозволительной роскошью. Семья пользовалась общественной баней у реки. Чувство вины не покидало Хемингуэя, который мог бы облегчить положение семьи, вернувшись к журналистике, но он хранил верность своему замыслу. Хэдли никогда не жаловалась, и от этого Хемингуэй ощущал себя еще более виноватым.

«Того, кто занимается своим делом и получает от него удовольствие, бедность не угнетает», – говорил он[276].

Семья отказывалась принимать жесты милосердия. Жена Билла Берда заказала своей портнихе платье для Хэдли, одежда которой превратилась в лохмотья. От смущения Хэдли разрыдалась и не стала носить новый наряд[277]. Они с Хемингуэем не считали себя бедными или ущербными: позднее он писал, что в действительности они ставили себя выше более состоятельных сверстников, кто по своей глупости не подозревает о простых радостях жизни. В отличие от них Хемингуэи искали роскошь в самом необходимом, наслаждались сытной крестьянской едой и теплом друг друга ночью под одеялом.

Однако голод продолжал терзать Хемингуэя круглые сутки. Даже когда им с женой удавалось поужинать, ощущение голода не исчезало. Не пропадало оно и после того, как пара предавалась любви в темноте. Голод будил Хемингуэя по ночам, когда Хэдли мирно спала рядом с ним, озаренная лунным светом.

Его голод имел мало отношения к еде, и он был утолен, лишь когда Хемингуэй достиг цели.

Подобно небольшим издательствам, литературные обозрения стали модным увлечением в кругу парижских экспатов. Большинство этих публикаций были, как выразилась Сильвия Бич, «увы, недолговечными, но неизменно примечательными»[278]. В январе 1924 года этот список пополнился еще одним пунктом – журналом «transatlantic review», которым руководил британский писатель и литературный редактор Форд Мэдокс Форд, прибывший из Лондона[279].

Форд и Эзра Паунд были давними приятелями и соратниками в борьбе во имя модернизма, и теперь Паунд помогал Форду войти в парижское «сборище», пока издание готовилось к выпуску. «Я никогда не читал [Форда], – вспоминал Роберт Макэлмон, – но был готов поверить словам Эзры Паунда о том, что он „один из нас“»[280].

Вести о приближающемся выпуске первого номера нового издания дошли до Хемингуэя минувшей осенью, когда он еще надрывался, работая в Торонто. Хемингуэй написал Паунду и предложил к публикации текст, озаглавленный «О, Канада». (Тема предлагаемой публикации – насколько в Канаде «дерьмово»)[281]. Паунд в свою очередь уговаривал Хемингуэя вернуться в Париж и занять пост главного редактора нового издания. После возвращения Хемингуэя он познакомил его с Фордом в своей студии. Хемингуэй произвел на Форда яркое впечатление тем, что прошел к месту их знакомства, изображая бой с тенью, как вспоминал Форд, а тем временем Паунд объяснял, что Хемингуэй – автор стилистически лучшей в мире прозы[282]. Пораженный Форд назначил Хемингуэя на должность своего заместителя в «Transatlantic Review».

Это сотрудничество с самого начала было чревато проблемами. Во-первых, Форд не платил Хемингуэю, и данное обстоятельство почти гарантировало острое недовольство. Во-вторых, хотя Форда и чтили как писателя, он тем не менее мог быть бесспорно смешным. Казалось, Форд был обречен стать персонажем язвительной пародии Хемингуэя[283]. Из-за полноты и светлой щетки волос, свисающей на нижнюю губу, Форда часто сравнивали с моржом. Попасть в его объятия было все равно, что оказаться «тостом под яйцом-пашот», по словам одного писателя[284].

Все эти насмешки, похоже, не оказывали негативного влияния на самооценку Форда. Подобно Гертруде Стайн и Эзре Паунду, Форд видел себя в роли руководителя современной литературы и наставника молодого поколения. «Он всегда был щедр, особенно по отношению к молодым писателям, зачастую даже слишком щедр», – вспоминал Шервуд Андерсон[285]. И как Стайн, Форд не упускал случая провозгласить себя гением[286]. Отучить его от пристрастия к самовосхвалению не представлялось возможным: «Издатели и редакторы рвались работать с ним, – объяснял Андерсон. – Просыпаясь утром, он заставал их в количестве не меньше дюжины, ожидающих на его крыльце. В воображении Форда они действительно располагались там лагерем»[287].

«Воображение» Форда являлось причиной бурных споров среди членов «сборища». В городе он быстро приобрел известность своей постоянной ложью[288]. «Форду повезло вообще не иметь памяти: он ничего не помнил так, как было на самом деле», – рассказывал один экспат[289]. В большинстве случаев выдумки Форда были причудливы и безвредны. Шервуд Андерсон вспоминал, как однажды Форд приглашал его в один из своих домов в Пенсильвании: «Он подробно описывал дом – вид с террасы, сад, яблони на склоне ближайшего холма… красивое убранство и целую свиту слуг»[290]. Единственной загвоздкой было то, что этот дом не существовал, а если такой и был, то принадлежал не Форду. Вечером Форд предложил Андерсону погостить еще в двух вымышленных домах – во Флориде и в Калифорнии.

Нового заместителя Форда ничуть не забавляли его фантазии. Впоследствии Хемингуэй утверждал, что Форд лгал и в денежных вопросах, а это было немаловажно для начинающего автора, с трудом сводившего концы с концами. Эта склонность, продолжал Хемингуэй, подпортила их отношения, хотя некоторые фантазии Форда были безобидными – например, когда он пытался убедить Хемингуэя, будто однажды пересек юго-западную часть территории Америки вместе с пумой[291].

Редакция «Transatlantic Review» занимала тесную галерею в помещении издательства Билла Берда «Three Mountains Press» на набережной Анжу. Потолок возле рабочего места Форда возвышался над полом всего на полтора метра; Форд и его секретарь постоянно ударялись об него головой. Хемингуэй редко втискивался в это пространство, и не только потому, что оно было тесным, но также из-за дыхания Форда, «более смрадного, чем в фонтане кита», как сетовал Хемингуэй. Вместо того, чтобы сидеть в редакции, он редактировал рукописи на берегах Сены. Это вполне устраивало Форда, который с подозрением относился к своему заместителю.