Эндрю Нагорски - Охотники за нацистами

• Название: Охотники за нацистами
• Автор: Эндрю Нагорски
• Жанр: История
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-699-98452-7

Нюрнбергский процесс 1945–1946 гг. над руководством Третьего рейха должен был показать всему человечеству, что главные виновники «чумы XX века» понесли справедливое наказание. Но так ли это на самом деле? Как возможно, чтобы убийца сотен людей стал агентом американской контрразведки, а затем – консультантом президента Боливии? Почему бывший солдат вермахта смог занять пост генерального секретаря ООН, а гитлеровский пропагандист – стать канцлером ФРГ?

Эта увлекательная книга в духе добротного детектива рассказывает подлинную историю энтузиастов, поставивших целью своей жизни поиск и разоблачение нацистских преступников, избежавших наказания, – от организатора сети нацистских концлагерей Эйхмана и «Ангела смерти» доктора Менгеле до надсмотрщицы по кличке Кобыла.

Имея разные мотивы, используя различные методы и ресурсы, «охотники за нацистами» преследовали одну цель: показать, что преступления против человечества не имеют срока давности и наказание настигнет виновного даже через десятки лет.

---

Этого всегда с иголочки одетого и внешне привлекательного юриста, преподававшего заодно право в Ягеллонском университете, его подчиненные называли «профессором». И хотя это говорило об уважении с оттенком почтительности, он легко находил общий язык и с высшими кругами Кракова, и с персоналом. Его, заядлого курильщика, редко видели без дымящейся сигареты в нефритовом или деревянном мундштуке, а своим посетителям он всегда предлагал пропустить по рюмке водки. Если кто-то из сотрудников, как, например, фармаколог Мария Пашковска, притаскивал бутыль самогона, Зейн охотно присоединялся к дегустации. Частенько самогон делали прямо в институте – на вишне, клубнике, сливе и прочих ягодах, в зависимости от сезона.

Когда Зейн в ноябре 1946 года начал допрашивать Хёсса, он обращался к нему с неизменной учтивостью. Его цель заключалась в том, чтобы собрать как можно больше информации: и об Освенциме, и о личной жизни коменданта. Как и американские психологи, он хотел понять человека, ответственного за крупнейшее убийство в истории. Утром он привозил заключенного в свой кабинет, а после полудня возвращал обратно в тюрьму.

Зейн с удовлетворением сообщал, что Хёсс «охотно сотрудничал и подробнейшим образом отвечал на все вопросы».[185] Если у Хёсса и были какие-то сомнения относительно просьбы Зейна записывать свои воспоминания, они быстро испарились. Следователь предлагал темы, а заключенный каждый день после обеда (подаваемого обычно за счет Зейна) делал соответствующие записи. Если между встречами случались перерывы, записи делались уже по собственной инициативе, освещая те места, которые могли заинтересовать следователя.

Когда до рандеву с палачом осталось совсем недолго, Хёсс попросил Зейна после смерти передать жене обручальное кольцо – то самое, которое раскрыло его личность перед британскими солдатами. Следователь согласился.

«Должен сказать открыто, не ожидал, что в польской тюрьме со мной будут обращаться столь достойно и предупредительно»,[186] – заявил бывший комендант. Также он поблагодарил Зейна за идею с мемуарами. «Такая работа избавила меня от часов бесполезной и изнуряющей жалости к себе, – писал он. – Я благодарен за предоставленную мне возможность письменного труда, который захватывает меня целиком».[187]

Этот «письменный труд» вылился в автобиографию Хёсса, впервые опубликованную в 1951 году, через четыре года после его казни.

* * *

«В настоящем я хочу попробовать написать о своей внутренней жизни»,[188] – значилось на первой странице автобиографии Хёсса, которую впоследствии перевели на несколько языков. Он описал свое одинокое детство на окраине города Баден-Баден среди уединенных крестьянских дворов возле самого леса. «Моей единственной отдушиной был пони – и, как мне кажется, он меня понимал», – вспоминал Хёсс. Ему не нравилось проводить время с сестрами. Родители хоть и относились друг к другу с «душевной теплотой», однако никогда не проявляли никаких признаков привязанности.

Ходить в лес ему запрещали с тех пор, как однажды, «когда я был еще младше и один гулял в лесу, меня там встретили и украли бродячие цыгане». Но случайно попавшийся по дороге крестьянин, который знал его семью, опознал мальчика и вернул домой.

Не нужно быть психологом, чтобы понять, как часть семейной легенды, вне зависимости от ее правдивости, создает представление об опасных чужаках со злыми намерениями. На формировании личности Хёсса сказалось и то, что отец хотел вырастить из него священника. Отец был ревностным католиком, служил в Восточной Африке, затем занялся коммерцией и часто уезжал из дома. После того как семья переехала в Мангейм, отлучки стали реже. Отец проводил с сыном больше времени, воспитывал его в религиозной строгости и много рассказывал о деятельности миссионеров в Африке. На мальчика его истории производили неизгладимое впечатление: «Для меня было ясно, что я обязательно стану миссионером и отправлюсь в самые глухие дебри Африки, по возможности в непроходимые леса. Везде, где требовалась помощь, оказать ее становилось для меня главным долгом».

Однако предсказуемо наступил момент, когда Хёсс разочаровался в религии, и он вспоминает о нем так, как будто бы он может объяснить всю его последующую жизнь. Во время драки он «случайно» столкнул одноклассника с лестницы, и тот сломал лодыжку. Хёсс задумался: ведь многие, как и он сам, не раз падали с этой самой лестницы, но крупно не повезло только одному. На исповеди он во всем честно признался священнику. Однако тот дружил с его отцом и в первый же вечер рассказал ему о проступке сына. Следующим утром отец сурово его наказал за то, что он скрыл случившееся.

Юного Хёсса безмерно потрясло «невообразимое вероломство» духовника, ведь тайна исповеди – краеугольный принцип католицизма. «Глубокая детская вера была разрушена», – писал он. Год спустя отец умер, вскоре разразилась Первая мировая война, и Хёсс, несмотря на юный возраст, решил тайком отправиться на фронт. В шестнадцать лет он записался в армию добровольцем и попал сперва в Турцию, затем в Ирак. В первом бою с британскими и индийскими войсками он был «охвачен ужасом»: однополчан косили пули, а он ничего не мог поделать. Когда же индийские солдаты подошли ближе, Хёссу удалось преодолеть страх и застрелить одного из них. «Мой первый убитый!» – горделиво записал он с восклицательным знаком. Хёсс также отметил, что более никогда не испытывал страха перед смертью.

Не окажись это исповедью будущего массового убийцы, в такой истории не было бы ничего примечательного. И в этом вся суть. Хёсс вел себя как обычный подросток, которому пришлось слишком быстро повзрослеть на войне, где его дважды ранили. Из-за ранения, кстати, он преодолел свой детский инстинкт сторониться «всяческих знаков нежности». Медсестра, которая за ним ухаживала, сперва смущала юношу «своими нежными прикосновениями», однако позднее все изменилось. «Эта встреча стала для меня переживанием волшебным, небывалым во всех значениях этого слова, вплоть до полового сношения, которым оно завершилось», – писал он.

Хёсс признавался, что для первого шага ему «никогда не хватило бы мужества» и что «первое любовное переживание во всей своей полноте любви и нежности на всю жизнь стало путеводной нитью». Он писал: «Я никогда не мог болтать о таких вещах, половые сношения без любви стали для меня немыслимы. Таким образом я уберегся от любовниц и борделей».

Впрочем, Хёсс о многом и умалчивал, если это противоречило создаваемому им образу. В Освенциме, например, он уделял особое внимание австрийской узнице Элеоноре Ходис.[189] Элеонору арестовали за подделку нацистских документов, и она работала прислугой на вилле Хёсса. Однажды он ее поцеловал, но она испугалась и заперлась в туалете. Вскоре узницу отослали обратно в лагерь и поместили в камеру для допросов. Хёсс стал тайно ее навещать. Элеонора поначалу сопротивлялась, но в конце концов сдалась. Вскоре она забеременела, и ее заперли в подвале, в крошечной камере, голой и практически без еды. Выпустили Ходис лишь на шестом месяце и по указу коменданта сделали аборт.

Конечно же, в мемуарах об этом грязном эпизоде Хёсс не упоминает ни слова. Оглядываясь в прошлое накануне казни, он упорно цеплялся за свои идеалы, считая себя человеком принципиальным, консервативным и даже немного романтичным. Он с гордостью пишет о том, что в восемнадцатилетнем возрасте командовал тридцатилетними зрелыми солдатами и был награжден Железным крестом первого класса. «Благодаря войне я и внешне, и внутренне намного опередил свой возраст».

Его мать умерла, пока он воевал на фронте, с оставшимися родственниками он быстро рассорился, особенно с дядей, который был его опекуном и все еще хотел, чтобы Хёсс стал священником. «Полный гнева на самоуправство родственников» и отказавшись от своей доли наследства, Хёсс ушел из дома и решил присоединиться к фрайкору – добровольческому корпусу, вооруженному формированию, поддерживавшему прогерманский режим на территории Прибалтики. Его соратниками теперь стали «солдаты, которые не могли найти себе места в гражданской жизни», как он выразился. Также в 1922 году он вступил в нацистскую партию, всецело «разделяя ее убеждения».

Хёсс всячески оправдывал действия фрайкора, зачастую незаконные. «Каждое предательство каралось смертью. Многие предатели так и были наказаны», – писал он. Несмотря на общее беззаконие того времени, когда многие политические убийства оставались безнаказанными, в 1923 году Хёсса осудили за участие в одном из таких преступлений, приговорив к десяти годам каторги. Хёсс не раскаялся, твердо убежденный, «что тот предатель заслужил смерть».

С явной тоской он писал об отбывании срока в прусской тюрьме, которое «воистину оказалось не отдыхом на курорте». Он жаловался на строжайшие правила и наказания за любую провинность. Однако, управляя Освенцимом или другими лагерями, он ни разу не задумался о том, что условия прусской тюрьмы не шли ни в какое сравнение с тем, как содержались его узники.