Лана Ланитова - Блуждание во снах

• Название: Блуждание во снах
• Автор: Лана Ланитова
• Жанр: Эротика

«Блуждание во снах» – это третий роман эротической серии о похождениях дворянина и аристократа Владимира Махнева. (Начало серии можно прочитать в романах «Глаша» и «Царство прелюбодеев») Владимир Махнев – главный герой романа, сердцеед и развратник, волею судьбы попадает в ведомство демона прелюбодеяния. Он и не ожидал, что новая жизнь в странном потустороннем мире, мире призраков, окажется столь необычной, полной сюрпризов и новых эротических переживаний. На этот раз Владимир и его товарищи по несчастью отправлены по приказу их наставника Виктора в странные сны, которые не отличишь от яви. Похоть, страх и мистические тайны сопровождают наших сластолюбцев и в этих приключениях. Книга изобилует откровенными эротическими сценами. Категорически не рекомендуется юным читателям в возрасте до 18 лет.

---

– А у нас, господа, уже полный роббер. Две партии! – камнепадом раздался густой бас карлика. – Моя дама сделала игру, козыри нынче на нашей стороне.

Именно этот возглас и отозвал нашего героя из объятий нежного Морфея. Он вынырнул из крепкого сна, будто скатился по мокрой, гладкой траве на песчаный бережок тихой речушки. И едва пальцы ног коснулись воображаемых холодных струй, как он вздрогнул всем телом, сонные веки приоткрыли мутный взор.

Перед Владимиром предстала новая картина – карточная игра четырех господ. Двое из них были ему хорошо знакомы – это были всё те же: карлик Овидий и поручик Рукомойников. А вот откуда взялись двое других? Судя по одежде, они выглядели вельможными господами начала прошлого века – камзолы, сшитые по Петровской моде, бархатные кюлоты, суженные на коленях, тонкие шерстяные чулки и огромные башмаки с квадратными, медными пряжками, светлые, напудренные парики, румяные, щекастые лица. Где он мог их видеть?

И вдруг его осенило. Это же были два джентльмена, чьи образы красовались на портретах в комнате Овидия. Владимир медленно перевел взгляд на противоположную стену – на него темными глазницами смотрели пустующие бронзовые рамы. В одной из рам зияла угольная темнота, источающая легкие струйки желтоватого, похожего на табачный, дыма. Пространство другой приютило низкий глиняный горшок с отбитой ручкой, из горшка торчал нелепый стебель какого-то желтого цветка, напоминающий обычный подсолнух.

Сонный взгляд скользнул и по лицам старых знакомцев: голова карлика теперь была без фески и напоминала собою маленькую тыкву. Угольно-черные татарские глазки лучились от удовольствия в результате карточного выигрыша. Поручик тоже скалился в довольной улыбке, его полные женские пальцы, посверкивая яркими перстнями, дергали мочку продолговатого мясистого уха, а вторая рука… И только тут Владимир смог хорошенечко рассмотреть то, что таилось от посторонних глаз в свободном малиновом рукаве шелкового халата. На столе, распластавшись малахитовой звездочкой, с бледными, загнутыми, острыми ноготками, лежала лапка какой-то диковинной рептилии – то ли ящерки, то ли крупной жабы. Именно этой лапой Рукомойников и придерживал гусиное перо, которым записывал ходы в висте.

– У меня, господа, все четко: онеры, коронки, штрафы. Да, да все четко, – скороговоркой произнес Василий Степанович. Лягушачья лапка, скрючившись каралькой, ловко нацарапала на листочке какие-то чернильные циферки.

«Господи, какой бред! Может, мне все это сниться?» – подумал Владимир и снова погрузился в сон.

Теперь ему снилось, что он плещется в собственной купальне. Словно липовый мед, тягуче и сладко течет жаркий июльский полдень. В высоком, безоблачном небе парят острокрылые серые жаворонки и черные короткохвостые стрижи. Тонкие листья плакучей ивы роняют в реку по-девичьи чистые слезы. На противоположном берегу тихонько шелестят острые стебли камышей. То тут, то там из плотных зарослей выныривают темно зеленые и синие перламутровые головки любопытных и юрких уточек. Слышится хлопотливое кряканье и слабый писк народившихся утят.

Вода приятно обволакивает горячее, упругое тело. Владимир лежит на спине, слабо перебирая вялыми ногами. Лучи горячего солнца ласкают лицо и грудь, твердеющую мурашками от приятного озноба. Светило плавится в полуденном зените – яркая синева больно режет глаза.

Он сощурился и отвел взгляд, чтобы не ослепнуть. Тонконогая водомерка по-хозяйски проскакала по зеркальной глади пруда, прозрачными, золотыми лепестками сверкнула большая синехвостая стрекоза.

Дремлющий слух выхватывает какие-то слабые звуки – плеск воды от плавников жирного склизкого карпа, жужжание настырного овода возле стебля нежной кувшинки, далекую песню деревенских баб под ливенку[29], в близлежащей рощице. Их короткие перепевки и звонкий смех, вначале тихие и слабые, внезапно переходят в иную, нетипичную и громкую тональность.

Владимир поежился, ошеломленный нелепостью и дисгармонией женского смеха, долетевшего из зеленой рощи. Этот смех походил на грубый мужской гогот. К нему присоединился чей-то назойливый шепот, возня и звонкие шлепки.

Махнев вздрогнул. Пруд исчез, плеснув на прощание пригоршней прохладной, свежей воды. По вялым ногам хлестнули ивовые ветки, откуда-то, из-за уха, с противным жужжанием вылетела здоровенная муха. Владимир поперхнулся, ушел под воду с головой, а когда вынырнул, то обнаружил себя сидящим на шелковом диване. Рядом с его носом теперь летала не одна, а несколько зеленых, с бронзовым отливом мух.

«Откуда их столько?» – рассеянно подумал он и брезгливо отмахнулся.

Игра в карты закончилась, закончилось и долгое чаепитие. Господа в напудренных париках возвратились назад, в родные картины. Обеденный стол тоже куда-то испарился. Старые знакомцы теперь восседали на другом шелковом диване. Хохотал Василий Степанович.

Владимир присмотрелся и обнаружил довольно странное обстоятельство: короткая ладошка карлика, растопырив мощные пальцы, лежала на…

Владимир прогнал остатки сна и окончательно пришел в себя. От неожиданности происходящего, он чуть не подпрыгнул на месте.

Одна из ладоней Овидия лежала на заголившейся толстой и бугристой ляжке поручика Рукомойникова, другая уверенная ладошка крепко держала полную, холеную ручку, увенчанную блестящими перстнями. Деревянный костыль и лягушечья лапка были отодвинуты на второй план. Овидий тискал Василия Степановича с таким жаром, как будто перед ним сидел не старый, обезображенный вояка, а обольстительная и знойная красотка.

– Ох, Васенька, полюбил я тебя всем сердцем, – страстным шепотом пояснял карлик. – Вот погоди, новую ножку и ручку разыщем тебе, и без колясочки своей ходить начнешь. И такая у нас с тобой любовь закрутится.

Липкие губы тянулись к усатому рту инвалида. Герой войны только жеманно и задорно похохатывал, но не отстранялся от бурного натиска извращенца. Овидий ловко перехватил вялую, женскую ладонь поручика, отвел ее в сторону и решительным движением полез за полу халата, поближе к ремню. Штаны Рукомойникова оттопырились внушительным шерстяным комом.

«Ну нет, господа, это уже выше моих сил, – пробормотал Владимир. – Упивайтесь вашими содомскими штучками, только, пожалуйста, без меня!»

Он попытался вскрикнуть и соскочить с дивана, но его собственные руки и ноги будто налились свинцовой тяжестью. А из горла раздалось удушливое шипение. Он поперхнулся и закашлялся. Зато гудение назойливых мух усилилось. Похоже, одна из них залетела ему прямо в ухо, а другая в рот.

«И главное, каков поручик! А еще рассказывал о своих амурных похождениях… Говорил, сколь много женщин к нему на Гороховую хаживало. Врал? Лицемерил? Как же так?» – Владимир пытался отогнать от себя крылатых нахалок.

Меж тем оба сладострастника, изувеченные судьбой и природой, пытались снять одежду, их нелепые, полуобнаженные тела слились в жарких объятиях. Более обнаженным, на счастье, выглядел Овидий – неизвестно какое бы впечатление произвел на Махнева голый торс инвалида войны. Он с трудом представлял себе анатомические подробности его нового тела.

На карлике же остались лишь тонкие восточные шальвары, кряжистый торс с выпуклой, желтоватой спиной покрылся испариной. Он походил на ловкую обезьяну, прицепившуюся к стволу широкого дерева. В один из моментов он повернулся к Владимиру боком. Прозрачная восточная ткань прилипла к разгоряченному телу и обнажила контуры внушительного орудия… Овидий в эти минуты походил на древнегреческую статуэтку Приапа – карликового роста с непомерно развитым детородным органом.

– Господи, да когда же закончится весь этот бред?! – вскричал ошеломленный Владимир. И в этот самый момент одна из мух укусила его прямо в мочку уха.

Владимир чертыхнулся и вскрикнул от боли.

– А ровно тогда, дурашка, когда ты привыкнешь! – услышал он знакомый голос, идущий, откуда-то сверху. Это был голос Виктора. – Чего это ты так переполошился? Я смотрю, в моих владениях ты стал таким непорочным, что аж меня затошнило. Нет, решительно здешние места на иных грешников плохо влияют. А? – невидимый демон расхохотался. – Володя, друг мой, неужто ты забыл о том, как сам вначале предпочитал женские мягкие и знойные прелести? Ну а потом, совершенно, впрочем, внезапно пристрастился к тонким шейкам смуглых юношей и к тощим ягодицам. А? Голубчик, ведь на вкус и цвет…товарища не сыщешь. Но ежели фортуна выпадет такого отыскать, резон я вижу с ним свою пристрастность испытать.

Теперь демон хохотал так, что со стены в комнате Овидия упал портрет одного из важных господ в светлом парике, недавнего поклонника виста, и странным образом раскололся на куски. Так, словно он был написан не на холсте, а на овальном зеркале или каменном полотне. В одном из неровных осколков вращался и поблескивал чей-то изумленный карий глаз.