Лана Ланитова - Блуждание во снах

• Название: Блуждание во снах
• Автор: Лана Ланитова
• Жанр: Эротика

«Блуждание во снах» – это третий роман эротической серии о похождениях дворянина и аристократа Владимира Махнева. (Начало серии можно прочитать в романах «Глаша» и «Царство прелюбодеев») Владимир Махнев – главный герой романа, сердцеед и развратник, волею судьбы попадает в ведомство демона прелюбодеяния. Он и не ожидал, что новая жизнь в странном потустороннем мире, мире призраков, окажется столь необычной, полной сюрпризов и новых эротических переживаний. На этот раз Владимир и его товарищи по несчастью отправлены по приказу их наставника Виктора в странные сны, которые не отличишь от яви. Похоть, страх и мистические тайны сопровождают наших сластолюбцев и в этих приключениях. Книга изобилует откровенными эротическими сценами. Категорически не рекомендуется юным читателям в возрасте до 18 лет.

---

Ладонь ухватилась за массивную ручку. Взгляд на минуту задержался именно на этой дверной ручке. Она была отлита из какого-то металлического сплава и напоминала раскрытую пасть грифона.

«Подобные ручки я видел в одном средневековом замке, в Европе. Не помню точно, где это было: в Пруссии, в Саксонии, а может и в Кракове… – вспоминал Махнев. – Одно знаю точно: уж ничего хорошего мне эта ручка и дверь не сулят. Рядом с такими ручками находятся обычно инквизиторы в черных сутанах с полным набором раскаленных на кострище клещей, с дыбами и пыточными тисками для ног и рук».

Трясясь от липкого страха, он толкнул массивную дверь – дверь со скрипом распахнулась. В глаза ударил яркий свет. Владимир зажмурился.

«Огонь ярче и жарче. Сейчас шагну, а меня подхватят под белые рученьки и начнут пытать».

Как ни странно, к нему никто не прикоснулся – а ноги ступили на что-то мягкое. Он открыл глаза и обнаружил себя в другом коридоре – вовсе не средневековом. Этот коридор скорее походил на вполне современные апартаменты в каком-нибудь министерском здании. Под ногами лежала красная ковровая дорожка, стены украшали панели из дорогого сорта дерева, в овальных нишах поблескивали серебряные подсвечники с горящими свечами. Здесь было довольно сухо и чуть торжественно. Ноздри уловили и особый аромат: казалось, пахнет сандалом и… свежезаваренным чаем.

Впереди показалась еще одна высокая, неплотно прикрытая дверь. Похоже, она вела в какую-то комнату. Послышались и чьи-то приглушенные мужские голоса:

– Нет уж, увольте-с, милейший мой Овидий! – прозвучал знакомый мужской бас. – При всем уважении к вашеству, ибо теоретические познания в различных областях у вас весьма солидные, однако, туточки я, как человек, постигающий науку посредством практики, с вами решительно не могу согласиться. 10-фунтовый единорог[21] куда более предпочтителен для ведения боя из-за редута, али навесом из-за укрытия, чем та же 12-фунтовая пушка. Намного предпочтительнее, да-с! – говоривший повысил голос. – Эх, как сейчас помню: зарядим мы с товарищами единорог гранатой или брандскугелем[22], прицелимся, да как жахнем по вольтижерам![23] Те – врассыпную на своих тонких ножках, – в этом месте послышался довольный, раскатистый смешок. – Драпала их инфантерия, как миленькая, бежали французики, словно щенки. И никаковские Грибовальские[24] пушки и гаубицы им были не в помощь!

Именно по характерному раскатистому смешку Владимир окончательно вспомнил, кому принадлежит этот голос. Это был голос обер-офицера лейб-гвардии гренадерского полка, поручика Василия Степановича Рукомойникова – того самого инвалида войны 1812 года, который совсем недавно и довольно странно материализовался в доме Махнева…

«Сколько же времени прошло с тех пор? Будто целая вечность, – напряженно рассуждал Владимир. – И как он здесь очутился? И где здесь?»

Он стал припоминать, что Виктор не вымел тогда инвалида в дальние пределы: «Ну, да! Он же спас его. Карлик Овидий забрал несчастного в замок Хозяина».

Владимир на цыпочках подошел еще ближе к двери и прислушался к разговору.

В комнате беседовали двое. Кроме инвалида Рукомойникова, там находился карлик демона, кастелян и его верный слуга – Овидий.

– Как же-с, – возражал Василию Степановичу его оппонент. – Но ведь после новшеств Алексея Андреевича и пушки стали стрелять намного приличней прежнего. Разве нет-с?

– Да кто же спорит, дорогой мой? Граф[25] столько пользительного сделал для русской армии, что я и оспаривать его заслуги не смею-с… А только единороги-то… – на этом месте Василий Степанович запнулся и умолк. Умолк и его собеседник.

– Что такое, поручик?

– Да нет… Вроде померещилось.

– Так, стало быть, вы полагаете, что личность графа оказала лишь положительное влияние на русскую армию и победу над Наполеоном?

– Вне всяческих сомнений.

– А вас, поручик, не смущает, что граф прослыл «любителем муштры», без меры жестоким, хитрым и тщеславным человеком? Да, наконец, не он ли колотил солдат палкою и вырывал у них усы?

– Наговоры, любезный мой Овидий. То наговоры завистников.

– Вы полагаете?

За дверью повисла тишина. Послышался настороженный шепот: «Нет…Там определенно кто-то есть!». Быстрые шаги.

Через секунду дверь распахнулась, чуть не ударив Владимира по лбу – он едва успел отскочить.

– А вот и ваш старый знакомец, – ниже пояса Махнева нарисовалась большая голова, увенчанная красной феской. – Василий Степанович, смотрите, кто к нам пожаловал – Владимир Иванович Махнев – твой барчук, собственной персоной.

– Да какой же он мне знакомец? – раздался взволнованный голос поручика из глубины комнаты. – Он, можно сказать… почти отец мой родной. Хотя…

– Проходите, господин Махнев, – несколько официально и сухо пригласил Овидий. – Нехорошо стоять и подслушивать чужие разговоры.

– Я, право, не подслушивал, – оправдывался Владимир. – Я только подошел…

Он шагнул в комнату. Ее обстановка напомнила ему дворянские покои, где-нибудь в сельской местности. Похожая комната некогда была у его матушки, в фамильном имении. Удобные бархатные диваны с множеством расписных подушек покоились возле оклеенных на английский манер, высоких, полосатых стен. Тут же висели картины. Из овальных и прямоугольных массивных, бронзовых рам на посетителей поглядывали располневшие, щекастые физиономии каких-то придворных вельмож в густых, напудренных париках. В комнате разместилась пара шкафов с книгами, секретер с пачкой желтоватых писчих листов, чернильница, множество перьев, жестяная баночка с сургучом и тройка металлических печатей, скрепленных гарусным снурком.

К одной из стен был приколочен персидский ковер яркой расцветки. На ковре висело несколько казацких сабель, янычарский ятаган, штук пять булатных кинжалов, два килича, инкрустированные тонкой резьбой вблизи елмани – кровавые рубины и темно синие горящие сапфиры щедро обсыпали их булатные рукояти. Ниже, на небольшой этажерке, покоились две старинные многоствольные пистоли; два немецких пуффера с шаровидными прикладами; а также раскрытая деревянная коробка, в зеленом бархате которой поблескивали начищенные пистолеты знаменитого оружейника Карла Ульбриха. В самой коробке и рядом с ней располагались пороховница, шомпол, молоток, десяток пуль и множество бархоток для полировки стволов.

При виде булатных кинжалов Владимир вздрогнул, поежился – горло свела неприятная, щекочущая судорога. Он поймал себя на мысли, что лицезрение булата не вызывает в нем ни прежнего интереса, ни должного пиетета. Но странное дело: глаза будто приклеились к острым, словно бритва клинкам. Ему стало холодно и одновременно тревожно. Во рту появился сладковатый привкус. Он машинально схватился за горло: меж пальцев заструилось что-то теплое. Это была кровь. «Что за чертовщина? – лихорадочно думал он. – Виктор же сказал, что рана затянулась».

Его замутило, дыхание сбилось, казалось, что рот и горло наполнились чем-то инородным: колючим и шерстяным. Он закашлялся, пошатнулся и присел. Кашель усилился, после тягучего спазма изо рта вылетело несколько темных птичьих перьев.

«Какая гадость!» – вяло подумал он и сплюнул остатки птичьего пуха.

Постепенно все прекратилось. Пропали перья, дыхание снова сделалось ровным, исчезла и кровь. Дурнота отхлынула от него, словно морская волна с высокого пирса. Он выпрямился и огляделся.

В комнате царил легкий беспорядок. За китайской шелковой ширмой, разрисованной аляповатыми малиновыми цветами и черными глянцевыми иероглифами, на плюшевом кресле, высился ворох сброшенной как попало одежды: пестрые шальвары, кафтаны, парчовые халаты, две золотистые чалмы с легкими, светлыми перьями и белый шерстяной бурнус. Судя по размеру, одежда принадлежала карлику Овидию.

Взгляд Владимира привлекли еще несколько странных предметов, валяющихся прямо на полу. Это были – кружевной женский корсет, довольно приличного размера, веер из перьев фламинго, маскарадная маска и… шестиконечная кожаная плеть.

Посередине комнаты расположился овальный стол, застеленный светлой скатертью. На столе высился медный самовар. Рядом, в живописном беспорядке были расставлены фарфоровые чашки, вазочка с вишневым вареньем и тарелка с кренделями. Но, пожалуй, самое главное лакомство располагалось на серебряном подносе – в густом сахарном сиропе томились шафранные ромбики восточной пахлавы и палочки яркой, ежевичного оттенка, яблочной пастилы.

– Владимир Иванович, вы прибыли к месту назначения чуть раньше положенного срока. Ваша группа еще не вернулась со своих уроков, – с неприязнью произнес Овидий и смерил Махнева строгим, высокомерным взглядом.

– Овидушка, благодетель ты наш, а пущай барин, покуда не позвали его, с нами посидит. Авось не помешает. А? – несколько заискивающе пролепетал инвалид Рукомойников.