Антология - В координатах мифа

• Название: В координатах мифа
• Автор: Антология
• Жанр: Поэзия
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-00025-075-4

«Антология Живой Литературы» (АЖЛ) – книжная серия издательства «Скифия», призванная популяризировать современную поэзию и прозу. В серии публикуются как известные, так и начинающие русскоязычные авторы со всего мира.

---

Когда мне было пятнадцать лет

Когда мне было пятнадцать лет,
Такой короткой казалась жизнь.
Казалось, могут «оставить след»
Ну, разве кетчуп и рыбий жир.
А кто постарше – проеден ржой,
И сорок с лишним – уже конец.
И «в общем, близкий» всегда чужой.
И «в общем, честный» всегда подлец.
Когда мне было пятнадцать плюс,
Я шла на казнь к девяти утра.
Когда на мамино «я боюсь»
Я отвечала: «а мне не стра…».
Таким ужасным казался мне
Мой бледный профиль, а также фас.
И непонятно, по чьей вине
Разрез японский еврейских глаз.
На Дом печати цепляли флаг,
По главной улице тек народ.
Но запах «Явы» читался как
Обетованье иных широт.
Метель сжигала сухие лбы,
И ветер горькие рты кривил,
Но наш вокзал у базара был
Обетованьем иной любви.
И перемерзшие поезда —
Обетованьем любви иной.
И это то, что спасло тогда,
И это то, что еще со мной.

«Не надо трясти архивом…»

Не надо трясти архивом.
Давно никаких бумажек,
Ни фоток, ни даже писем,
Не прячу и не храню.
Но памяти наших сборищ
Остался короткий список.
Тогда отмечали что-то.
Скорее всего, фигню.
Салат «Оливье» – Марина.
Марине чего попроще.
Марина опять влюбилась
И всюду сплошной разлад.
Доверишь картошку чистить
И прячешь подальше ножик —
Марина отрежет палец
И кровью зальет салат.
Любые закуски – Оля.
Пусть делает, что захочет.
Она – вегетарианка,
Совсем ничего не ест.
А Олю едят все время —
Коллеги, соседи, мама.
И Оля молчит и терпит,
Мол, надо нести свой крест.
Горячее. Лень возиться.
Пусть будет Наташка – рыба.
Наташка мечтает замуж
И смотрит программу «Смак».
И что-нибудь вроде торта,
И что-нибудь вроде чая.
Ну, это на всякий случай.
Вдруг что-то пойдет не так.
Последняя строчка: Слава —
Джин-тоник, портвейн, пиво.
Какое, почем и сколько?
Но Слава – знаток и спец.
А может быть, это значит —
Вино и хлеба́ отдельно,
А глория, то есть слава,
Появится под конец?
Ты помнишь, я отвечала
За встречу гостей в подъезде,
Курение на балконе
И выпивку тет-а-тет,
За вымытую посуду,
За фразу «А я останусь?»,
Но нет меня в этом списке.
И в памяти тоже нет.

«От первого снега омского…»

От первого снега омского —
До первого света осени —
Двора с одинокой шавочкой,
Сменились не только шапочки,
Не только фасон и выделка,
Еще – объектив и выдержка.

Мы словно бы тут и не жили,
Не нас берегли и нежили.
Привычные к вечной копоти,
Не мы запирались в комнате.
Не мы вырывались в праздники,
Не все запивалось красненьким.

Мы до смерти в счастье верили,
В окно выходя ли, в двери ли —
В никем никогда не житое,
По мерке особой сшитое.
В глазок допотопной оптики
Его вычисляли оттиски.

По рельсам в морозном крошеве
Уехало наше прошлое.
Внезапным прощаньем скованы,
Никто не кричал: «До скорого!»
И память в подтеках окиси
Уже не составит описи.

Мне ясен, не надо паники,
Распад серебра и памяти.
Все кончится, стукнет форточка.
Останется только фоточка —
Где все так размыто, смазано.
Не высказано. Не сказано.

«От прогорклой крепости до крыльца Никольского…»

От прогорклой крепости до крыльца Никольского
Черною зимой
Я ходила тропочкой, узкою да скользкою,
В школу и домой.
Ну, была я девочкой, ну ходила в кофточке,
Купленной в Москве.
Все, что было дорого, будто навью косточку,
Пряча в рукаве.
От казачьей ярмарки до колбасной фабрики
Остановок пять.
Разве только бабушка называла зябликом.
Некому сказать.
Сладость чая мятного, одеяла ватного,
Вещего тепла.
Что я из прощального шепота невнятного
Вспомнить не смогла?
Все гадала-думала, кто ко мне наклонится,
Кто коснется рук?
Что ж меня так запросто оплетайки-кровницы
Выпустили вдруг?
От меня до крепости – только что не просека,
Донник да паслен.
Ну, какая просека? Что-то вроде прочерка
В перечне имен.

«Зимой замечаешь, с каким трудом…»

Зимой замечаешь, с каким трудом
Сознанье выходит из темноты.
Стираешь? Стираю. Дурдом-дурдом.
Стареешь? Старею. Как ты? Как ты?
Субботняя стирка, варум-варум.
Как раньше хотелось на юг, на юг!
Последние вещи спустились в трюм.
Ударила рында, задраен люк.
Ты знаешь, как круто любой урок
По старой привычке принять в штыки.
Ты помнишь черемуховый пирог?
А запах черемуховой муки?
Как будто внезапно среди монет,
Как будто внезапно среди молитв —
Заплатка от кофты, которой нет,
От песни, не знаю про что, мотив.
Ну как я напомню… та-ра-та-там…
Ну, надо же, господи, как живуч!
Я где-то забыла ключи, а там —
От маминой двери ненужный ключ.
Как время подходит – почти стык в стык,
Как мы непохожи – ни боже мой —
На этих отстиранных горемык
Наладивших робкую связь с зимой.

«Усатые дядьки кричат: «Красавица!»…»

Усатые дядьки кричат: «Красавица!»
Ее это будто и не касается.
Красавице восемь лет.
Она, загребая слегка сандалиями,
Идет под магнолиями-азалиями,
Под грузом забот и бед.
Ей бабушка пишет: «Смотри за матерью,
Она неумеха, а ты внимательна».
Кудрявые кружева.
Еще. С ней не хочет дружить Ковригина,
Которая те же читала книги и…
И, видно, она права.
А самое главное – все кончается.
И ветки под ветром сильней качаются,
И листья шуршат в траве.
Сентябрь скарлатиновый приближается
И можно сейчас умереть от жалости,
А можно потом, в Москве.
Останется дерево прирученное,
Ученая кошка и море Черное,
Монеты в сыром песке.
Черешневых пятен уже не вывести,
И чтобы не плакать, читает вывески
На выцветшем языке.

Прага

Неужели по нашей вине мы
Оказались в такой передряге?
С точки зрения Влтавы, мы – небо
В этой зимней заснеженной Праге.
Наша нежность засыпана прахом,
Ключ от дома на Черны потерян,
Догорает закатная Прага
Тихо, как освещенье в партере.
Мы достигли трамвайных окраин,
А за нами дрожали и плыли
Темно-синие тени пекарен,
Паутина из веток и шпилей.
И луна появлялась не чаще,
Чем далекий спасительный бакен.
И глазами, как чайные чашки,
Провожали чужие собаки.
Хоть бы мы повернули обратно,
Хоть бы мы постояли недолго.
С точки зрения снега, мы – пятна,
Что чернеют без всякого толка.

Ноябрь

Что за ноябрь, небо в густой пыли.
Где бы мы жили, если б вообще могли.
Чтоб заливали цинковый водосток
Мысли о жизни, но с расширеньем doc.
Чтобы сплошная правда, какая есть.
Где бы мы были, если б не жили здесь?
Где просыпались бы, засыпали бы?
Или землей засыпало б наши лбы?
Или, вот это лучше уже, заметь,
Мы бы купили город за нашу медь,
Литерный город, ладно, пускай, не весь.
Метра четыре, только уже не здесь.
Что-то не верю в тайный какой-то смысл.
Текст, мол, написан, только волною смыт.
Типа – читай пока что, поймешь потом,
Что прочитала плохо и не о том.
Здесь, где глаза от пыли опять сухи,
Ненастоящие эти мои стихи,
Чтобы сказать не меньше, чем ничего,
Я начинаю с имени твоего.

Обстоятельства времени Александр Буланов. г. Москва

От автора:

Я родился в 1989 году в Москве, стихи начал писать по непреодолимым жизненным обстоятельствам в 23 года. Осенью 2013-го вступил в знаменитую литературную студию Игоря Волгина «Луч», где до сих пор являюсь активным участником литературного процесса, длящегося уже почти полвека. В свободное от сочинительства, работы и семейных дел время занимаюсь организацией литературных мероприятий и телепередач. Кроме того, веду собственный видеоканал на YouTube, посвященный современной поэзии.

© Буланов Александр, 2016

В какой стране

В какой стране, на улице иль в доме
Меня настигнет, оглушит рассвет
И я сойду за гения, но кроме —
Окончен гейм, и матч, и сет —

Сказать смогу сухую благодарность
Или упрек неведомо кому?
Авось судьба – бессмысленная данность
И ничего не виснет на кону.

Авось не буду бесконечно злиться
И благо есть, кому сказать прощай.
Лихая жизнь на градусы кренится,
На благовест, в неведомый мне край.

Не выросла душа, но легче стала,
Не довела до седины волос,
А я пришел уже на край канала,
Где нет домов, и улиц, и берез.

В такой рассвет срастаются обломки
И корабли на байковой волне,

Внизу стоят и предки, и потомки:
Они видны, но недоступны мне,

Конец ознакомительного фрагмента.