Эвандро Агацци - Научная объективность и ее контексты

• Название: Научная объективность и ее контексты
• Автор: Эвандро Агацци
• Жанр: Философия
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-89826-481-9

Книга философа с мировым именем посвящена детальной разработке реалистической концепции философии науки. Автор исследует проблемы объективности научного знания, референтов наблюдаемых и не-наблюдаемых объектов, структуры и динамики научных теорий, проблему истины в науке, вопросы этики науки, социальных измерений научной деятельности, взаимоотношения науки и технологий, науки и метафизики. В рамках своей позиции Э. Агацци анализирует практически все основные проблемы современной философии науки и даёт подробный критический разбор различных реалистических и анти-реалистических концепций. Автор формулирует ряд оригинальных идей и предлагает свою концепцию семантики эмпирических теорий. Книга предназначена для специалистов в области эпистемологии, логики, философии и истории науки.

---

4.1.1. Смысл и референт

В области методологии и философии науки семантика чаще всего понимается как выполняющая задачу приписывания «интерпретации» «бессмысленным» выражениям некоторого данного языка. Эта интерпретация в свою очередь рассматривается как приписывание некоторых подходящих референтов, или объектов (индивидов, множеств индивидов и т. д.), разного рода символам, которые, как предполагается, таким образом получают значение (meaning) и становятся осмысленными (meaningful). Этот подход стал стандартным для семантики формальных систем и составляет основную точку зрения, на которой в математической логике основывается теория моделей; на этом подходе основываются также практически все современные работы по семантике эмпирических теорий[164].

В противовес этой точке зрения мы утверждаем, что задача семантики, безусловно, состоит в том, чтобы обеспечить значение (meaning) языковым выражениям, но она отличается от задачи придать этим конструкциям референты, поскольку в качестве предварительного условия она требует придать им некоторый смысл (sense). Эти две задачи аналитически различны, хотя и строго связаны. Есть разница между тем, чтобы упомянуть о (refer to) вещи, и тем, чтобы сказать что-нибудь (say something) об этой вещи. Эта разница особенно очевидна в тех случаях, когда о референте можно говорить в различных истинных высказываниях (причем он остается тем же самым референтом), или в тех случаях, когда один и тот же смысл может законно высказываться о различных референтах в истинных высказываниях, когда меняется только денотация референта. Это различение было давно выработано схоластической логикой как различение между intentio и supposition и сохранилось как различение Sinn и Bedeutung у Фреге, о котором мы будем говорить в дальнейшем. В результате далеко не очевидно, что когда мы даем «интерпретацию» формальной системе, связывая ее выражения с определенными референтами, мы даем этим выражениям «полное» значение (т. е. включающее смысл). Конечно, мы можем обеспечить их также и смыслом, но для этого требуется связать их другими такими смыслами, а не с референтами, как мы скоро увидим.

Это сопротивление смешению значений с референтами имеет долгую традицию в истории философии. Оно кроется, например, во всякой критике так называемого онтологического аргумента в пользу существования Бога; и оно коренится в тезисе Канта, что какое-то «синтетическое» (т. е. эмпирическое) условие должно иметь место, чтоб высказывание могло считаться дающим знание, поскольку это все равно что сказать, что даже вполне «осмысленная» мысль или предложение не гарантирует существования соответствующего референта. Но его можно также найти и в источнике современного подхода к семантике, который, однако, не начинается с явного введения, или кодификации, термина «семантика» в технический словарь современной философии, обычно прослеживаемого до разделения Чарльзом Моррисом семиотики (общей теории знаков) на синтаксис, семантику и прагматику, где семантика имеет явно референциальную коннотацию[165]. Действительно, если рассматривать семантику как исследование значения вообще, мы, конечно, не можем утверждать, что только в 1930-е гг. к этой проблеме подошли в «современном» духе. Действительно, согласно широко принятой исторической реконструкции, «современный» подход к проблеме значения начинается с Фреге, который для каждого языкового выражения, или знака (Zeichen) предложил различать смысл (Sinn) и референцию (Bedeutung)[166]. И смысл, и референция включены в семантику Фреге. Больше того, если учесть, что его главной философской интенцией было исследовать мысль в смысле «содержаний мысли» (Gedanken) и что он был твердо уверен, что такое исследование возможно не на психологическом уровне, а через исследование языка, можно заключить, что основной упор его семантики был направлен на такие (понимаемые объективно) содержания мысли, т. е. на смысл[167]. Это настолько так, что он утверждал, что референты можно определить только через смысл, и потому приписывал смысл даже собственным именам – типичным языковым знакам, имеющим референтами индивидов. Но эта трехуровневая семантика (знак, смысл и референт) утратила промежуточный уровень уже у Рассела, и значение языковых знаков свелось к их референтам, или денотатам, несмотря на то, что семантика Рассела в некоторых отношениях оставалась фрегевской. Эта тенденция была усилена экстенсионалистской семантикой формальных языков, введенной Тарским, и развилась в теорию моделей в математической логике. Как станет ясно в дальнейшем, мы также намерены отстаивать тезис о «трехуровневой семантике», по существу в том же самом духе, и потому предлагаем рассматривать значение как сложный объект (entity), состоящий из смысла и референции; соответственно, мы принимаем общее понимание семантики как теории значений языковых выражений, но в то же самое время указывая при этом, что проблема референции выходит за рамки лингвистического анализа и требует введения в рассмотрение внелингвистического практического измерения (а именно операций).

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Конечно, некоторые философы науки отрицают, что наука заслуживает того, чтобы ее рассматривали как источник объективного знания, и даже утверждают, что понятия научного метода и научной строгости фиктивны. По их мнению, наука есть просто социальная практика, не имеющая никаких признаков, которые ставили бы ее выше или даже четко отличали ее от других социальных практик. Мы рассмотрим позднее в этой книге некоторые из этих утверждений и покажем, насколько они необоснованны и ошибочны. Однако мы не начнем это обсуждение сейчас по двум причинам: во-первых, потому что мы хотим сначала рассмотреть гораздо более здравый и гораздо шире принятый (особенно среди ученых) взгляд, согласно которому наука действительно дает объективное знание. Во-вторых, потому что критическая оценка противоположного тезиса будет более точной после того, как мы разъясним, что на самом деле понимаем под научной объективностью.

2

Я дал набросок обсуждения этого вопроса в других местах, напр. в Agazzi (1961), (1966), (1978c), (1978d), (1994) и (1997), утверждая, что чисто формалистический подход не улавливает природы формальных наук, в которых тоже присутствует определенное «содержание». Совсем недавно я собрал наиболее значимые из своих статей на эту и связанные с ней темы в Agazzi (2012).

3

Говоря точнее, Бойль, Гук и почти все новые экспериментаторы теоретизировали по поводу причин открываемых ими явлений, но не заботились об «окончательных причинах». Это можно понять, осознав, что поиск причин находится в сердцевине любого объяснения, и даже Галилей (как мы увидим позднее) не отказывался от этого основного условия познания. Соответственно, вопрос сводится к тому, «какого рода причины» мы готовы допустить, и здесь смысл «окончательных» причин может несколько уточниться. Например, Дж. С. Милль (который в этом вопросе по существу сходится с традицией британского эмпиризма) говорит: «Я не произвожу изысканий относительно последней или онтологической причины чего бы то ни было… Для теории индукции нужно единственно только такое понятие о причине, какое может быть получено из опыта». (Милль 1881, с. 236 [Рус. пер. с. 267]). Утверждение Милля отражает его общую позитивистскую установку, предполагающую отказ от всякой онтологии и сводящую причинность к простому единообразию (хотя такое сведе́ние неявным образом предполагает «онтологическое» принятие принципа единообразия природы). В случае Галилея и других ученых XVII столетия причины наделялись онтологическим статусом, но этот статус, как мы увидим, «ограничивался» теми «механическими свойствами», которые, по их мнению, были единственными релевантными для естествознания.

4

Механистическая философия природы была влиятельной и широко распространенной уже в XVII в. Однако эта философия представляла собой метафизический взгляд, не порождавшийся и не подсказывавшийся новой физической наукой, а скорее (во всяком случае, до известной степени) способствовавший ее рождению. Более того, было бы, возможно, преувеличением даже назвать ее метафизикой в собственном смысле слова, поскольку многие из принимавших ее ученых не претендовали на то, что механистический подход адекватен для интерпретации всех природных явлений. Например, Ньютон и Бойль открыто утверждали, что явления жизни выходят за рамки механических объяснений, а также что в области неживой природы электричество и магнетизм не обязательно должны в них включаться. С другой стороны, механистическое мировоззрение XIX в. было подлинно метафизическим взглядом на вещи, родившимся из широко распространенных успехов науки механики, постепенно поглощавшей различные области физики, порождая тем самым убеждение, что все явления природы можно объяснить механически. Подробнее об этом см. Agazzi (1969). С. 23–26.