Алексей Смирнов - Пешком и проездом. Петербургские хроники

• Название: Пешком и проездом. Петербургские хроники
• Автор: Алексей Смирнов
• Жанр: Русское современное

В сборник вошли эссе о современном будничном Петербурге – живом городе, как он есть; юмористические и печальные миниатюры; зарисовки, сделанные в петербургских автобусах, троллейбусах и метро, а также мистические рассказы.

---

Вот если бы ДК назвали в честь обычного кухонного газа, то в нашем обществе ни у кого не возникло бы никаких вопросов. Потому что газ – хорошо знакомое божество среди многих других божеств и значимостью своей превосходит всякого человека. Неплохо бы размахнуться на целый памятник, да только с воплощением незадача, мешает агрегатное состояние прообраза. Что ни построй, развалится к черту.

Ялики с ботиками в Начале Славных Дел

Не так давно я считал, что самым бессмысленным делом, которым мне приходилось заниматься, было долбление ломом русла для ледяных ручейков. Это происходило в затопленном подвале недостроенного Нефроцентра.

Потом я покопался в памяти и решил, что нет, еще бессмысленнее была подневольная уборка листьев в осеннем лесу.

А еще, совсем потом, я остановился на шлюпочном походе, организованном нашей военно-морской кафедрой.

К своему стыду, я не умею грести. Так уж сложилась жизнь: некому было меня научить, и лодки не было, и надобности в ней тоже, и желания заодно. Поэтому военно-морское распоряжение участвовать в коллективном шлюпочном походе по Большой Невке повергло меня в панику.

Военно-морская кафедра вообще была горазда на всякие штуки. Один раз велели написать реферат, и мне досталась тема «Гангутская победа русского флота». Ни о чем таком я не имел представления, и только в библиотеке, изнеможенно матерясь, узнал все подробности этого славного геополитического сражения. Написал реферат крупными буквами, с интервалом между строчками сантиметров в пять. Нарисовал цветными карандашами схему: море, корабли – вражеские и наши. Протянул алую ленточку, сплел бантик. Сдал.

И вот извольте: новая напасть – поход. В этом подходе требовалось единение, чувство локтя. Грести предстояло не в одиночку, а скопом, по шесть или семь, или восемь – не помню – гребцов с каждого борта. И я мог запросто подвести всех. Обиднее всего было то, что я напрочь не понимал связи между нашей военной доктриной и одноразовым шлюпочным проходом под Ушаковским мостом.

Бог косо посмотрел на меня с недостижимых высот, и я сделался рулевым.

Немножко неприятно было под этим мостом, ничего не скажешь, но я вовремя потянул за веревочку – или за рычаг, холера с ним – и мы прошли, не задев моста.

Так что звание лейтенанта медицинской службы мне присвоили вполне заслуженно.

Дом Творческой Задумчивости

Три года назад я предпринял безуспешную попытку вступить в Союз Писателей (я пишу эти строки в июле 2004, и уже все в порядке). Вышла моя книжка, и я ее снес в качестве верительных грамот. Но меня зарубили – вернее, подвесили, так что я вишу до сих пор. До следующей книжки. Потому что критик Лурье сказал, что вообще не видит предмета для разговора. На то он и критик, я даже в мыслях не держал ему возразить. А Галине Гампер не понравилась рожа на обложке, которую нарисовал Горчев, хотя мне самому эта рожа очень нравится, и причем тут Гампер? Не пастушку же там рисовать. Сказала, что такую книжку неприятно положить на обеденный стол. Ну, так и не клади, нечего ей там делать.

Да бог с этим. Беда только, что книжки мои писатели зажали. И мое хождение в эти самые писатели завершилось юмористическим образом.

Явился я к ним, чтобы книжки-то забрать, пригодятся. А там как раз идет какое-то заседание. Я в щелочку посмотрел: сидят серьезные люди и подавленно молчат. А кто-то один горячится и ругает, как я понял, другого критика, Топорова. Который, насколько я знаю, является давнишним писательским кошмаром. И ругали-то его в смысле, что нечего с него, дескать, взять, потому что он Член и имеет право.

В общем, я понял, что пришел не вовремя, побродил по коридору. Вспомнил вдруг, что нахлебался кофию, и завернул в Писательский сортир. А выйти не смог: дверь защелкнулась, и ручка на ней хитрая, крученая, чуть ли не с шифром. Я и так ее оглаживал, и этак – ни в какую. Тут и заседание кончилось: слышу – писатели повалили в коридор. Сейчас, думаю, ясное дело, побегут выпускать пар, а тут – я, застрявший. И скажут мне: что за наглая пошла молодежь среднего возраста; их, графоманов, гонишь в дверь, а они не то что в окно – через сортир не гнушаются!

Взвыл я беззвучно, рванулся и вырвался, весь в смятении.

Прихожу домой, звоню приятелю, который сам не писатель, но все про писателей знает.

– Вообрази, – говорю, – побывал я у писателей в их Доме. И как ты думаешь, что там произошло?

А он деловито спрашивает:

– В сортире, что ли, застрял?

Оказалось, что эта ручка – тамошняя достопримечательность. Про нее уже всем известно. Но я ж не в системе, не разбираюсь в мелких секретах ремесла.

Котильон, или Болдинские Танцы

«БалдИнские!» – поправляет дочка.

Они с мамой побывали в концерте, где исполнялись танцы пушкинской поры – котильон и радостная шарабанда.

Кавалер:

1. Берет даму за талию.

2. Подпрыгивают с нею в руках.

3. Зависнув, ТРОЕКРАТНО бьет в воздухе щиколотку о щиколотку (свою о свою).

4. Приземлившись, ударяет себя задней ногой по заднице (фалде-фраку).

5. Дама умеренно, до румянца под пудрой, взволнована, пассивна. Ни черта не делает, созерцает гостей в лорнет.

Застрелиться можно в 37 лет. Страшная николаевская эпоха.

Графула

Раз гимназия, да еще и Русский музей – подымай планку.

На сей раз третий класс, где дочка, ставил Красную Шапочку. Декорации изготовил профессиональный декоратор, спектакль поставил профессиональный режиссер, вполне заслуженные подарки дарили профессиональные родители, и только моя жена, непрофессиональная в роли шляпного дела, кройки и шитья, две ночи шила восемь полосатых жилеток и шапочку. Впрочем, шапочку сделали все. Там все парижанки были в красных шапках (см. Э. Фромм, «Сочинения»). А вот жилетки вытянула Ирина, как рязановский персонаж из страшного фильма, из шапки, последним, потому что не была на собрании. Может быть, это и развивает у взрослых мелкую моторику, но потом очень страдает бессонная крупная.

По мнению режиссера, все юные парижане, когда не защищают Коммуну и не пишут на стенах гадости, носят полосатые жилеты и красные капоры.

Ну, пускай. Я не буду издеваться над постановкой, она и вправду вышла довольно приличной. Немного, правда, настораживал Волк. В прошлом году, во втором классе, на таком же спектакле он играл какого-то графа. Так что вполне заслуживает имени Графулы, из-за чего в него сразу влюбилась половина всех присутствующих, если не все, кроме меня, потому что я уже укушенный.

Волк, полагая, будто грассирует, по-ленински картавил, а в лесу опять-таки представлялся графом Доберманом. Стихи, вложенные ему в уста режиссером, показались мне несколько подозрительными. Графула, напоминая Гумберта Гумберта, ходит и строит планы:

Поболтать с ней немножко,

Ягодой угостить,

И знакомой дорожкой

Далеко заманить.

Вообще, поведение Волка было не пищевым: приглашал кого-то за мельницу и обещал свезти в Париж. А пирожки, объяснил Волк бабушке, он «испек с мамой».

Далее наступает черед Бабушки, для которой я уже сочинял слова сам, прямо на спектакле: «Кто это там так громко стучит? Двери ломает? Fucking shit!…»

Волк съел бабушку, накрыв ее алым кумачом, тем превратив ее в бурдюк бургундского красного. Когда же явилась Шапочка, он повел такую речь:

– ЩеколдА там! Ты дерни ее… Я так изменилась – плохая совсем…

Перед развязкой Шапочка обращается непосредственно к Шарлю Перро, и тот ее отпускает в обмен на клятву прочитать все его книги. А волку Шарль Перро сказал:

– Иди, ты еще наешься.

Еще режиссер – сомнительного, между нами, вида – ввел в либретто двух птичек. Вероятно, это случилось в минуту особого наития при расслабления после репетиции. Они выполнили неясную функцию.

Когда все закончилось, я хотел уйти, но меня выудили из массы пальцем и заорали:

– Мужчина, помогите унести декорацию!

Я помог. Пронес ее шагов двадцать за дверь, я услышал:

– Куда вы понесли декорацию, черт побери? Пусть стоит, где стояла!

Стоит, где стояла. Обошлось без перемены декораций. Надо ставить Чернышевского – тогда не обойтись, ее унесут.

Судьба бабушки осталась туманной. Ее никто не вынул, и она плавно вступила в обмен звериных веществ и инстинктов.

Гоголь-Моголь, или как я придумал новое матерное слово

Дочке сделали в гимназии подарок: билет на Диво-Остров (Крестовский) с аттракционами, где два часа можно кататься на любом, штук пятнадцать на выбор. И еще несколько билетиков на один, тоже по выбору.

Ура, у нас каникулы. Мы пошли. Она полностью фанатеет от этих качелей и горок – в отличие от меня.

Петушиный год начался для меня по-петушиному: из меня приготовили коктейль, то есть cock-tail, петушиный хвост, если читатель не из команды Знатоков.