Алексей Смирнов - Пешком и проездом. Петербургские хроники

• Название: Пешком и проездом. Петербургские хроники
• Автор: Алексей Смирнов
• Жанр: Русское современное

В сборник вошли эссе о современном будничном Петербурге – живом городе, как он есть; юмористические и печальные миниатюры; зарисовки, сделанные в петербургских автобусах, троллейбусах и метро, а также мистические рассказы.

---

Южный директор лишал Юру премии, каждый месяц. Тот, русская душа, кое-как терпел. Но под конец года лишился 13-й зарплаты. А он ее очень хотел и пошел разбираться к этому мамаю. Постучал: тихо, никого нет. Вошел, снял шапку. Спросил на всякий случай: Можно? Вдруг директор спрятался. Никто не отзывается. Юра притворил за собой дверь, стал осматриваться. Видит – зеленая дорожка до самого стола, при дверях – вешалка. А под вешалкой – новые валенки с новыми галошами. У Юры же валенки были уже дважды подшитые, как и сам Юра. И продырявленные. Он их снял, задыхаясь от них. Поставил директору, взял новые, примерил: в самый раз, даже удивительно.

В кочегарке Юра валенки спрятал, надел свои летние, с позволения выразиться, ботинки.

Пришел директор на обход, несет перед собой юрины валенки: «Какая сука подменила мои новые валенки, да? Только купил, да?»

Юра: «Не знаю! Я к вам не хожу. Это только вы к нам ходите, лишаете людей премии».

Директор: «На тебе!»

И кинул ему старые валенки.

Так что вот. Налицо противодействие реакции. Сегодня нас снова думают затолкать в старенькую шинель, да не выйдет, лопнет она. Пуговицами в ряд.

Король эстрады в массе

Один раз мой покойный тесть рассмешил Аркадия Райкина. Тот еще в Ленинграде жил.

Приехал мой тесть, но тогда еще не мой и не тесть, на своем желтеньком жигуле в скромный дворик на улице Мира. Или где-то еще. У него там водился приятель. Остановился он в этом дворике и стал приятеля ждать. А там еще одна машина стоит с шофером, новенькая черная Волга.

Приятеля нет и нет. Тесть вылез, пошагал к черному ходу. Тут дверь распахивается, выходит Райкин и с легкой одышкой направляется к Волге.

– Здрасте, – мрачно сказал ему тесть.

– Здрасте, – отозвался довольный Райкин. И залез в машину. И не выехать им. Потому что жигуль им дорогу перегородил.

– Мешаю? – возвращается тесть.

– Да наверное! – опускает стекло Райкин. Ну, тесть подвинулся. Собрался снова выйти. Посидел, подумал, снял зеркало, сунул в карман и пошел.

Райкин захохотал:

– Вы что же, не доверяете мне?!

– А кто вас знает, чего вы там.

В театре

Попал я в театр, в Александринку. На «Ревизора».

Вещь любопытная, но поставлена так себе. Лучше всего поставили бутерброд в буфете, я даже крикнул «Браво!» А представление не понравилась.

Во-первых, там все время орут и ходят на четвереньках. Во-вторых, там городничья жена беспричинно хватает Осипа за причинное место. А тот стоит в штанах и пальто нараспашку, а под пальто – волосатая грудь.

Еще меня удивило, что распоясавшийся Ревизор поворачивается к залу задом, а к кулисе – передом. И ссыт. Струя деликатно не обозначена, но сделан намек на пар. Я не особенный ретроград и ничего не имею против, чтобы поссать со сцены – да хоть в царскую ложу. Но я не вижу в этом нового прочтения «Ревизора». Городничий же вместо того, чтобы держать, как все нормальные люди, свечку, когда Ревизор оседлал его дочку, поднял его за ноги и стал качать, как насос.

И еще мне не понравился оркестр: молодые люди, занявшие ложу, которая ближе к сцене. Судя по всему, это был маленький церковный хор, подрядившийся играть музыку ртом. Они подражали разным звукам, в том числе физиологическим, и плавно переходили на «пум-бам-пам, пум-бам-пам». Эта кишечно-полостная музыка вызвала недоумение даже у публики. Плохой спектакль. Хотя говорят, что он есть признак возрождения Александринки. Вполне возможно. Больные, когда из комы выходят, тоже, бывает, несут черт-те что, даже нецензурное.

Да и совокупное лицо театральной публики постепенно меняется.

Мой родственник, например, с которым я туда сходил, явился с длинным шрамом через весь лоб: ударился в новогоднюю дверь. Но шрам был вполне благороден. Во всяком случае, не скажешь, что это фонарь или там асфальтовая болезнь. Зато о зрителе, обернувшемся к нам с переднего ряда, можно было сказать именно это. Алый белок глазного яблока а-ля джонатан. Предгрозовое кожное окружение: синее с желтым. Навел этот глаз на окрестных дам, за неимением лорнета. Не пришла ли, часом, графиня N., которая приложила ручку?

Приключение

Я вышел из дома в ночь за диетическим яйцом. Из почтового ящика торчала предвыборная газета с большим заголовком: «Приказано убрать».

Едва я прошел шагов двадцать, загремели очереди. Это были не простые петарды-хлопушки, это была настоящая канонада. Сильно напоминало автоматный расстрел иномарки.

Последствия такого расстрела я уже видел году в 92-м, возле метро.

Я присел и заметался, решая, куда бежать, чтобы не схватить пулю. Кружным путем выскочил на проспект, где сверкали вспышки.

В небе распускались цветы. Толпился и улыбался народ. Оказалось, что это просто местный, средней руки салют в мою честь.

День дельфина

В петербургском дельфинарии выступили морская львица Варя, четыре дельфина с простыми русскими именами и белый кит Михей.

Животные, как я и думал, были на высоте.

Но и само представление запомнилось.

Начали с предупреждения: дельфины не рыба. Потом прочли маленькую лекцию голосом середины прошлого века. Я снова с удовольствием узнал, что у нас с дельфинами разные мозги. Мы засыпаем и не контролируем себя, или наоборот: не контролируем себя и засыпаем. И спим в любом случае совершенно распущенно. А дельфины себя всегда контролируют и никогда не засыпают окончательно.

В конце лекции по рядам пошел торговец воздушными шариками по восемьдесят рублей: дельфинам на овес, разумеется.

Потом объявили львицу Варю. Несчастная звериная стихия уже давно ревела за кулисами, не кормленная весь день, и была готова исполнить все, что от нее потребуют. Что и потребовали. Что и исполнила на-ура.

С дельфинами вышло вот что: не вполне натуральным голосом ведущая объявила, что они, оказываются, умеют рисовать. Беднягам сунули в рот кисточки с разными красками, и те поочередно создали полотно. Я, между прочим, встречал такое и в людском исполнении: деталей не разобрал, далеко было, но что-то там присутствовало от импрессионизма, однако не без кубизма. А дальше ведущая объявила аукцион: кто хочет эту картину получить, пусть называет цену. При стартовой в пятьдесят рублей. И картина ушла за четыре тысячи – на овес, конечно.

– Ну-ка, поблагодарим наших артистов!

Но по-настоящему благодарны были истинные артисты, скромно и неприметно дрессировавшие художников рыбой. Ведущая проговорилась: в сутки дельфин съедает десять кило рыбы, потому что сам не рыба, так вот за все представление им явно не дали десяти килограммов. Я понимаю, что сразу нельзя, но там и кило не было.

Картину выиграла женщина Таня с двумя сыновьями, которые громко сказали, что их зовут Джи-Пи и Микки.

Чтобы окончательно пустить молодых людей по миру, им подарили конверт с приглашением на презентацию круиза (подробности внутри, сказали). Маме, женщине взрослой, конечно, положено знать эти подробности и в конверт не заглядывать.

Я хотел на прощание погладить кита Михея, но как-то не сложилось. Мне просить не захотелось, я заглянул ведущей в глаза и решил не просить ни о чем.

Большой Стадион Возмужания

Где познакомиться с запретными явлениями жизни, когда ты еще слишком мал, чтобы пойти и протянуть руку для ответного пожатия?

Мы знакомились с ними на Большом Стадионе, который пролегал между моим прежним домом и детским садиком, куда я ходил.

Вообще, стадион был спортивный, и там иногда наблюдался спорт. Но ближе к вечеру, в тенях и кустах, прилегавших к изуродованной ограде нашего садика; в те часы, когда трудовой будень уже заканчивался, а мамы и папы еще не приходили за нами, на стадионе наблюдалось другое, сугубо локальное мероприятие в структуре малой спартакиады одного народа. Ну, двух или трех максимум. В этих кустах, близ нашего детского садика, собирались толпы черных мужчин с коричневыми лицами. Они о чем-то тихо, но как-то взлаивающе, беседовали и пили из бутылок напиток, напоминавший по цвету их лица, но – в просветленной версии. Нас не трогали и нас не замечали. Некоторые эти мужчины лежали, слабо перекатываясь под ногами других мужчин; все это освещалось садившимся солнцем и запрещало недоступную траву, к которой никак нельзя было подобраться: во-первых, из-за питонов, а во-вторых, из-за ограды.

Мы часто играли в шпионов: рассматривали в щели забора улицу и говорили: вон тот дядька, в синем плаще и берете – он точно шпион. Нет, возражали другие, шпион идет следом, а этот – наш разведчик. Мы много такого кино смотрели. Но этих, за оградкой, взрослых, мы никогда не подозревали в шпионаже, потому что они занимались уже совершенно непостижимым для нас, космическим взрослым делом. Нам было непонятно, чем они заняты и почему там. Мы украдкой ловили их запахи, и они неприятно кружили нам головы.