И. Болгарин - Адъютант его превосходительства

• Название: Адъютант его превосходительства
• Автор: И. Болгарин
• Издательство: Изд. Воениздат
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1979

Роман о гражданской войне на юге России, о разгроме деникинщины моло­дой Красной Армией. Главный герой произведения – разведчик Павел Кольцов, действовавший по заданию красного командования в штабе дени­кинских войск.

Изображенные в романе события и его герой широко известны по однои­менному телевизионному фильму.

ПЕРВЫМ ЧЕКИСТАМ ПОСВЯЩАЕТСЯ

---

– И паровоз вы, значит, вели вдвоем? – загадочно спросил ротмистр, радуясь заранее расставленной ловушке.

– Вдвоем, – как ни в чем не бывало повторил Кособродов.

– Не путаете?

В комнату стремительно вошел Щукин. Сел на край стола, бросил вопро­сительный взгляд на Волина.

– Вдвоем, говорят, были, Николай Григорьевич.

– Вдвоем? – Щукин достал портсигар, закурил, затем резко обернулся к Кособродову и быстро спросил: – А третий кто был на паровозе? Пассажир?

– Никого больше не было. Я уже сказал! – твердо ответил Кособродов.

Щукин неприязненно оглядел арестованного и подал Волину какой-то знак глазами.

Волин открыл дверь, крикнул:

– Давайте!

В комнату втолкнули паренька – кочегара сто пятого-бис.

– Как зовут? – спросил Щукин.

– Меня-то? – переступая на месте ногами, часто заморгал глазами паре­нек. – Колей… Николаем.

– Так вот, Коля, скажи нам, сколько вас было на паровозе сто пято­го-бис? – со слащавой вкрадчивостью продолжал расспрашивать полковник.

– Я да Митрий Митрич… – Коля подумал, добавил: – Митрий Митрич вел паровоз. Помощник заболел. А я и за кочегара и за помощника… Да мне это не впервой…

– А был еще третий… Третий кто был на паровозе? – с хорошо разыг­ранным удивлением спросил Щукин.

– Третий?.. Третий?.. Ах, вот вы о чем! Напросился один железнодорож­ник. Подвезите, говорит, до следующей станции. Ну, мы его и взяли. Очень уж просился человек. Жена, говорит, больная, возьмите… говорит… Христа ради…

Коля бросил мимолетный взгляд на Кособродова. Хотя тот молчал, по его гневному, укоризненному взгляду Коля понял, что говорит не то. И осекся. Глотнул воздуху, собираясь с мыслями. И вдруг рассмеялся. Давясь смехом, заговорил:

– И что это я вам тут намолол?! Это же все во вторник было… Ну да! Во вторник мы пассажира везли. А вчера ж среда была?.. – Коля посмотрел на Щукина невинно-обалделыми глазами и снова спросил: – Вчера среда бы­ла, госп…

Волин коротко взмахнул кулаком – Николай отлетел к стене и, схватив­шись руками за живот, медленно сполз на пол. Глаза ему застлало слепо­той, а в горле забился, так и не сумев вызваться наружу, крик.

Щукин брезгливо поморщился и, повернувшись к Кособродову, уперся в него тяжелым взглядом.

– Семья большая? – спросил он загадочно, и злорадная усмешка косо пе­речеркнула его губы.

– Чего?

– Семья большая, спрашиваю? – продолжал странно усмехаться полковник Щукин.

Машинист молча и угрюмо смотрел на Щукина, и подбородок у него чуть-чуть подергивался то ли от обиды, то ли от недоумения.

– При чем тут семья? – хрипло произнес допрашиваемый.

– Она вас может больше не увидеть! – Щукин порывисто встал, подошел поближе и, в упор уставясь в машиниста, доверительно произнес: – Кособ­родов! Как только мы начнем вас допрашивать по-настоящему, вы скажете все, слышите? Но отсюда уже никогда не выйдете. Мы не освобождаем ка­лек… Подумайте об этом. – И, словно потеряв к машинисту и его помощни­ку всякий интерес, Щукин подошел к двери и властно позвал: – Надзира­тель!

– Здесь, ваше высокоблагородие! – Мгновенно появился на пороге надзи­ратель и, еще не успев прогнать с лица равнодушной заспанности, встал навытяжку.

– В тюрьму их! – громко скомандовал Щукин, показывая на арестованных. …Домой полковник Щукин пришел поздно ночью. Был он усталый и хму-

рый, как бы вобрав в себя всю тяжесть дня. Он чувствовал, что и в разго­воре с Кольцовым, и при допросе машиниста Кособродова он потерпел пора­жение. Но больше всего его удручали дурные предчувствия, что это только начало, что теперь он стал утрачивать власть над волей и судьбами людей. И от этого Щукин почувствовал себя одиноким и беспомощным.

Он взглянул на дверь, ведущую в Танину комнату. Под дверью лежала желтая и тонкая, как соломинка, полоска света. Щукин в раздумье остано­вился, откашлялся и постучал.

– Папа? – удивленно и, как показалось Щукину, недовольно спросила Та­ня, приоткрыв дверь. – Уже очень поздно.

– Прошу прощения, но ты ведь не спишь, – возразил Щукин. – Нам надо поговорить, Татьяна! К тому же днем мне некогда. Так что придется тебе выслушать меня сейчас.

– Ну что ж… – спокойно согласилась Таня и отступила от двери. Только сейчас Щукин заметил, что пальцы дочери выпачканы землей.

«Видно, возится по ночам с цветочными горшками. Какая блажь!.. Вот так и мать ее блажила… – подумал он с досадой. И внезапно сухо и сдер­жанно сказал дочери:

– Вчера ваш знакомый капитан Кольцов ввязался возле ресторана в пьяную драку. Из-за женщины.

В широко раскрытых глазах Тани мелькнуло удивление.

– Дрался?.. Из-за женщины?.. Тут какая-то путаница. Ошибка…

Таня не могла поверить в то, что обычно сдержанный и обходительный Кольцов может ввязаться из-за какой-то женщины в драку. А если это слу­чилось, значит, Павел Андреевич вынужден был поступить именно так.

– Нет, Таня, никакой ошибки, – стоял на своем Щукин. – Поговорим спо­койно.

Дочь присела, безвольно уронив руки на колени. И этот мертвенно-по­корный жест и медленно каменеющее Танине лицо вызвали в Щукине глубокую жалость, но он усилием воли отогнал ее и сказал дочери все, что считал нужным сказать.

– Вспомни, Таня, маму, – воззвал Щукин к самой чувствительной струне ее души, настойчиво подбирая проникновенные, убедительные слова. – Ты уже взрослая, Таня, и должна понять, что мы с твоей мамой были очень разные люди. Да-да, разные! Но разве я ей запрещал жить по ее разумению, воспитывать тебя так, как она считала нужным? Я уважал ее склонности и взгляды. Точно так же и с тобой… – Он выразительно взглянул на дочь – Таня смотрела прямо перед собой, и глаза ее были странно недвижны, лицо

– необыкновенно красивым и чужим. «Откуда у нее эта безбоязненная отчуж­денность? – на мгновение испугался Щукин. – Не от слабости же! Тогда от­куда? От любви? Неужели?» Но вслух, храня на лице маску строгого отцовс­кого благодушия, продолжил: – Да, я никогда не стеснял твоей свободы. Долг – это не гнет. Мой долг и перед тобой, и перед Россией, и перед всеми – это мой выбор… И все же есть вещи, которые невозможно допус­тить. Понимаешь?.. И вот твои взаимоотношения с Кольцовым как раз я до­пустить никак не могу. Ибо этого я не боюсь сказать, – Щукин глубоко вздохнул, – он человек низких душевных качеств. Ты знаешь мою жизнь, мой характер, наконец. Мне всегда была ненавистна в людях распущенность.

Таня быстро подняла голову, на ее лице вспыхнуло упрямство.

– Он не может быть распущенным, папа! – горячо заговорила Таня. – Это не так, это не так, уверяю тебя. Ну, пожалуйста, поверь мне. – Не вста­вая со стула, Таня вся подалась к отцу: – Позволь мне самой поговорить с Павлом Андреевичем. Я уверена, он передо мной ничего не утаит.

– Нет! – с силой произнес Щукин. – Я готов еще раз повторить, что ни­когда ничего тебе не запрещал, что вмешивался в твою жизнь лишь в край­них случаях. А ныне я категорически запрещаю тебе видеться с Кольцовым. Если ты нарушишь этот запрет… ты уедешь отсюда. У меня нет иного выхо­да. – Голос Щукина стал странно хриплым, губы плотно сжались, и теперь перед Таней сидел не отец, а чужой человек с белыми, злыми, глазами…

Таня сидела молча, опустив голову. Щукин несколько раз прошелся по комнате. Гнев его прошел, и сейчас он испытывал к дочери только жалость.

– Таня! – Он подошел к Тане и с опаской, бережно тронул ее за плечо, но она отстранилась. – Поверь мне, моей любви к тебе, моему знанию жизни и людей. Когда-нибудь ты скажешь мне спасибо, я уверен в этом… Спокой­ной ночи! – Он пошел к двери и, уже выходя, обернулся.

Таня сидела, все так же опустив голову. Лица – не было видно, а поза выражала бессилие. И все же Щукин не был уверен, что одержал победу над дочерью. Ему показалось, что он потерпел в этот густонасыщенный события­ми день третье поражение…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Большая луна мягко светила в окно кабинета, и, наверное, от ее света лицо Фролова казалось усталым и изможденным. Заложив руки за спину, он отошел от окна, склонился над столом. Снова бросил тревожный взгляд на недавно полученное от Кольцова донесение. Он перечитывал его много раз, знал уже наизусть и все же упорно продолжал искать скрытый смысл. Что-то его настораживало, чего-то он не мог понять в этом тексте:

«Динамит доставлен по адресу: Киев, Безаковская, 25, Полякову Петру Владимировичу. Взрывы назначены на двадцать седьмое. После операции не­медленно уходите».

Вчитываясь, Фролов настойчиво снова и снова разлагал сообщение на ко­роткие и логически последовательные фразы – так легче было из каждой вы­удить скрытый смысл.

«Динамит доставлен… Полякову Петру Владимирович у…» Значит, сооб­щение адресовано не Полякову. У Полякова лишь хранится динамит, и кто-то, получив это сообщение, должен взять его и затем произвести взры­вы. Или взрыв… «Взрывы назначены на двадцать седьмое»… «назначены… «. Вполне вероятно, что динамит доставили не только к одному Полякову. И человека, который каким-то образом связан с Поляковым, ставят в извест­ность, что все взрывы назначены на двадцать седьмое, то есть в этот день контрреволюционеры предполагают провести в городе крупные диверсии.