Александр Матяш - По обе стороны добра и зла. Трансцендентальная алхимия мифа

• Название: По обе стороны добра и зла. Трансцендентальная алхимия мифа
• Автор: Александр Матяш
• Жанр: Религиоведение

Что такое миф об Адаме и Еве? Почему имена его древних персонажей до сих пор у всех на слуху? Как глубоко в бессознательное уходит смысл этого мифа? Почему мы все до сих пор ощущаем на себе последствия этой Эдемской истории? И каков их характер? Каким образом события, случившиеся в Эдемском саду, повлияли на всю последующую историю? Ответы на эти и многие другие вопросы читайте в книге психолога Александра Матяша «По обе стороны добра и зла. Трансцендентальная алхимия мифа».

---

В: Такой алхимический пинок…

А.И: Для того, кто сможет его преобразовать, он будет алхимическим, а для того, кто не сможет – кармическим. К сожалению, большинство людей разрушаются под воздействием таких ударов, причем именно в силу их непринятия из-за кажущейся несправедливости. Несправедливость, и особенно несправедливость того, что происходит конкретно с нами, – очень разрушительное переживание. И трудно избегаемое, к сожалению. Недаром способность к его преодолению ценится в православии очень высоко и носит весьма почетное название – смиренномудрия. Эта способность включает целый ряд высочайших духовных добродетелей: и готовность принять как заслуженное то, что на первый взгляд не заслужил, и упование и Вера в Силы Небесные там, где видится лишь слепой рок и чужая злоба, и неотделимость личного смирения и готовности к капитуляции от этой самой Веры… И лишь в том случае, если испытание на устойчивость Веры и Смирения проходит успешно, возможно и обретение плода – открытие того тайного и доселе сокрытого смысла удара судьбы, понимание которого становится возможным лишь после того, как душа выдерживает испытания на стойкость и мужество. Понимание это и есть та самая мудрость, сокровенное зерно которой, собственно, и составляет змеиный укус. Это понимание всегда обладает алхимической ценностью lapis philosophorum63, так как возникнув однажды в результате вышеупомянутых духовных усилий, оно магическим образом преображает и внешние обстоятельства64, и самого человека.

Таким образом, фигура змея оказывается символически глубоко наполненной и обоснованной: далеко перерастая чисто психологическую интерпретацию лукавого рассудка, она представляет собой максимально внешнюю по отношению к нам часть реальности в ее дуалистическом расщеплении, и максимально внутреннюю в ее истинном облике, которая таким образом с нами заговаривает, так же, как змей начал беседу с Адамом и Евой в Эдемском саду. Ту часть реальности, которая, будучи максимально овнешненной на своем поверхностном уровне, таким же видимым, кажущимся образом выступает как отщепленная часть нашего сознания, так же, как мифический змей, мудрость которого мы можем увидеть только в преодоленной дуальности, кажется, что подвигает Адама и Еву на расщепление их личности65. Эта «гадкая» и «коварная» часть, тем не менее, отщеплена от нас лишь внешним образом, внутренне же она находится полностью в русле недуальности, то есть создана Господом Богом так же, как и змей. И тогда то, что внешним образом воспринимается как расщепление сознания в результате нарушения Божьей заповеди, в своей внутренней, эзотерической части является не чем иным, как экспликацией, разворачиванием и воплощением уже имевшихся в душах перволюдей имплицитных, скрытых потенций к расколу и отпадению от Бога. С одной стороны, да, они возникли в результате сделанного выбора, ответственность за который с них нельзя снимать, ибо это будет означать лишение права на внутреннюю свободу, которой они изначально были наделены. С другой стороны, эти потенции, в силу своей невоплощенности и неосознанности (а в данном случае это почти одно и то же) никак не могли быть отработаны и переплавлены. И именно поэтому они нуждались в воплощении, обнаружении любым возможным способом: либо через преодоление соблазна, либо через впадение в него – в обоих случаях это был бы шаг вперед по сравнению с той инфантильной невоплощенной дремой, в которой покоились незрелые (именно по этой причине) души Адама и Евы. Ибо даже ситуация падения (а именно она и произошла), в конечном счете оборачивалась потенциальной возможностью, шансом, шагом вперед к обретению принципиально новой целостности через покаяние, раскаяние, через практику умаления. Здесь мы видим полное совпадение символики змея и сути процесса, который был запущен им через соблазнение Адама и Евы.

Змей, в отличие от Адама и Евы, был искушенным. Откуда у змея познания – вопрос, который интересовал Святую церковь почти с самого начала. Мы уже упоминали здесь о том отождествлении Эдемского змея с Сатаной, которое встречается в раннехристианском учении. Согласно святым отцам, в змея вселился дьявол. Падший Люцифер вошел в его телесную оболочку и использовал то запредельное трансцендентное знание, которым он обладал, будучи ангелом. А Господь, зная и понимая, что произошло и кто за кем стоял, свое проклятие разделил: Люцифер был низвергнут в преисподнюю, а змей за то, что позволил в себя вселиться Люциферу, попал в пыль и прах. Такой взгляд делает миф значительно более удобным66. Но! – фраза «Змей был самым хитрым (умным) из всех зверей, созданных Господом Богом» – не позволяет удовлетвориться таким объяснением. Мне захотелось посмотреть не туда, куда все смотрят, а на то, к чему мы стоим спиной. И тогда, кстати, становится понятнее и то, на что мы смотрим.

Я склоняюсь к тому, чтобы использовать в анализе мифа принцип Оккама67: не следует преумножать количество сущностей сверх необходимого. Вселение дьявола в змея – нарушение этого принципа, необходимое церкви лишь для того, чтобы полностью перечеркнуть хтоническую часть мифа. Это и понятно: Господь не должен быть злым и несправедливым.

Но… – без учета хтонической части мифа не происходит алхимии! Целые пласты мифа выпадают и перестают быть понятными. Накладки, нестыковки и вытеснение темной стороны мифа, с одной стороны, делают его восприятие плоским и поверхностным, а с другой стороны, не позволяют осуществить его трансценденцию*. Хтоническая часть мифа должна быть обнаружена и проработана. Это не значит, что ее, вслед за Ницше нужно выпячивать. Ницше нравилось эпатировать публику, чего он и добился, но он не увидел главного – того, что пришествие Христа и христианская теодицея являются прямым продолжением синтеза с этой хтонической частью мифа. Он не увидел его алхимичности и амбивалентности, хотя ему и казалось, что он совершил Бог весть какое открытие.

Элементы алхимии (слияния добра и зла) как будто бы даже присутствовали, потому что злые силы все-таки служат силам добра («Я часть той силы, что вечно хочет зла, но вынуждена служить добру»68), но при этом окончательной интеграции все-таки не происходило. Не осознавались главные смысловые составляющие – неслучайность падения, его необходимость, его алхимичность – этого осознания не происходило, а потому не было и принятия. А без принятия невозможно постижение той глубины смысла, которую мы сейчас вскрываем. Эта глубина включает понимание того, что изгнание из рая и вся последующая история человечества возникли не потому, что Адам с Евой познали добро и зло, а потому, что они его познали не до конца. Таким образом, причина изгнания и страдания полностью противоположна общепризнанной (как среди рядовых христиан, так и среди богословов), а стало быть, прямо противоположными должны быть и следствия. Любовь Бога к нам, Его благость и промысел заключаются не в том, чтобы человек беззаботно и инфантильно наслаждался жизнью, испытывая постоянное счастье, но также и не в том, чтобы он жил в парализующем всякие внутренние движения страхе Божьего Гнева, боясь нарушить многочисленные запреты, а в том, чтобы дать ему возможность расти и развиваться, преодолевая расщепленность и внутри и снаружи, взращивая в себе внутреннюю целостность и свободу (вот в чем главное отличие от доалхимического восприятия мифа), а уже через нее, и только через нее – блаженство единства со всем мирозданием. Развитие как подготовка души для бытия в ином статусе – послесмертном – заложено в православии. В иудаизме, несмотря на некоторую специфику представлений о посмертном бытии (которое в основном мыслится как воскресение из мертвых, более буквально, чем в православии), такой подготовке также уделяется большое внимание. И Бог, как жаждущий от нас какого-то совершенствования, все-таки мыслится – а это уже появление алхимического принципа и начало его становления.

Таким образом, если попытаться охватить единым взглядом и сам миф, и различные версии и уровни его интеграции и понимания, можно прийти к удивительному выводу: миф полностью воспроизводит структуру падшего человеческого сознания – вот самая главная его глубинная особенность. Причем в данном случае и сам миф и его интерпретации неотделимы друг от друга – ибо миф провоцирует именно такие интерпретации у именно таких уровней сознания, подобно змею обнаруживая в этих толкованиях их собственную латентную расщепленность. У обыденного сознания, базово обремененного комплексом вины, эдемская ситуация не может вызвать ничего, кроме как его (комплекса) активизации и инспирируемого им же сожаления, в рамках которого алхимической компоненте нет и не может быть места. При таком положении дел оно не может обойтись без расщепления на сознательную и бессознательную составляющие, которые связаны между собой и которые находятся в состоянии нарушенной целостности. В рамках этой нарушенной целостности Адам и Ева вызывают раздражение и досаду своей бестолковостью, змей вызывает ненависть и гнев своим иррациональным (в рамках демонической проекции) стремлением причинять зло, Господь поражает своей суровостью и безжалостностью (тоже в рамках проекции, но на сей раз тиранической). В целом с такой позиции вся история воспринимается как иррациональная и жестокая («злая сказка»), при этом привнесение этой иррациональности из бессознательного ее читателем даже близко не допускается. Эмоции также делятся на допустимые и недопускаемые (змея клеймим, поскольку в него вселился Сатана, Господь… э-э-э… ну, в общем, сами виноваты, и т.д.). В итоге получается густой замес из чувства вины, вытесненной (и невытесненной) агрессии и свирепствующей цензуры суперэговых фильтров69. Будучи вроде как реакцией на миф, этот замес, как ни странно70, отражает саму структуру падшего сознания, в силу такого распределения болевых точек в мифе, что идеально очерчивают его (падшего сознания) контуры. И в этом также заключается гениальность этого мифа71. Для того, чтобы преодолеть эту самую структуру падшего сознания, необходимо сначала извлечь из мифа проекции на него (для последующей интеграции с ними), после чего становится возможным извлечение из бессознательного вытесненных содержаний, как психических, так и мифологемных. Обе части (амбивалентно – и воспринимающего сознания, и воспринимаемого мифа) – осознаваемая, фиксируемая и отторгаемая, отрицаемая – должны между собой объединиться для того, чтобы родилась новая целостность. И это является самым глубоким уровнем психологического смысла анализируемого нами мифа, наделяющего его алхимическими особенностями и свойствами.