Нэлли Журавлёва - Соло под аккомпанемент белой флейты

• Название: Соло под аккомпанемент белой флейты
• Автор: Нэлли Журавлёва
• Жанр: Русское современное

В книге повествуется о том, как порой амбиции молодости терпят крах при первом серьёзном испытании. Героиня красива, талантлива, с юных лет привыкшая к повышенному вниманию со стороны окружающих, одержимая мечтой о всемирной славе, пережив испытание любовью, разбазаривает свой дар, но талант побеждает. Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

Работала Аделаида в музыкальной редакции областного телевидения, где и познакомился с ней Зорин, когда был неоднократным героем телепередачи «Музыкальный мир сегодня».

Он давно остыл к Аделаиде, но она упорно напоминала о себе, теребила звонками, неожиданно заявлялась в самое неурочное время. И он часто сдавался. В результате их отношения, ни супружеские, ни любовные – лишь постельные, на бегу – продолжались, но терпение Зорина перерастало в тихую ненависть, пока, наконец, перед последней командировкой он не поставил точку, нагрубив Аделаиде и выставив ее за дверь. Казалось, насовсем.

Зорин шел домой из консерватории в приподнятом состоянии духа. Была прекрасная погода, пахло распускающимися тополями, в воздухе стоял прозрачный звон, навстречу не попалось ни одного хмурого прохожего.

Он намеревался в этот вечер отключиться от всего, «покайфовать» – как говорит сегодняшняя молодежь. Но… Бог мой! Сработал закон подлости: у дверей его квартиры, в ожидании стояла Аделаида. Все! Кайф не состоится, черт возьми!

Она заметно изменилась: на голове уже не было пакли неопределенно-серого цвета, волосы снова порыжели, даже было какое-то подобие прически, на ногах – что-то приличное. Но вид был жалкий. Доставая ключи, он прошел, как мимо неодушевленного предмета. Она кинулась к нему с умоляющим шепотом:

– Пожалуйста, ну, пожалуйста, не прогоняй меня, мне нужно о многом тебе сказать!

Пришлось впустить ее в дом, не устраивать же сцены на лестничной площадке.

Он молча, жестом, предложил ей снять плащ, сам ушел в кухню: приготовил горячие бутерброды, заварил чай, налив себе в огромный бокал, Аделаиде – в чашку с блюдцем, она не признавала бокалов.

– Вилен, я прошу тебя, не сердись… Я понимаю, что веду себя непростительно назойливо, что этим я еще более отталкиваю тебя, но… – Аделаида часто-часто заморгала, сдерживая слезы, боясь что поплывет тушь, густо, комками наложенная на ресницы, подбородок ее мелко задрожал, в лице появилось что-то детское, беспомощное, – но… дорогой, мне хочется надеяться, что у нас все поправимо… Подожди, только не перебивай меня, – воскликнула она, заметив его нетерпеливое движение, – пожалуйста, не перебивай, – добавила тише, – дай мне выговориться. Я много думала о нас с тобой… Это ужасно… Я во всем виновата, да, да, виновата, я раздражала тебя своей раздражительностью… Прости за тавтологию, но мне сейчас не до того, чтобы думать о правильности речи… Тогда, восемь лет назад, когда я тебя узнала (Семи лет еще нет, – хотел, было, поправить Зорин, но промолчал), я настолько была уверена в своей неотразимости («Не отнимешь», – подумал он), настолько была уверена, что ты тут же предложишь мне руку и сердце, что… что, – Аделаида опять заморгала… – поверь, я была бы хорошей женой, но время шло, а я так и оставалась гостьей в твоем доме… А годы уходят, здоровьем не похвастаешь, зеркало уже не радует, и… – голос ее сорвался – у меня скоро юбилей, а в моем доме даже кошки нет! – черные слезы все-таки потекли по щекам, задерживаясь в носо-губных складках и скатываясь с маленького круглого подбородка на ярко-красную блузку. Она утирала их тыльной стороной ладони. Зорин принес чистый носовой платок, Аделаида часто закивала головой:

– Спасибо, спасибо, дорогой, ты всегда такой внимательный, а я так и не научилась платить тебе тем же. Я всегда считала, что меня просто обязаны все любить, и раздражалась на то, что ты этой обязанности за собой не чувствовал.

Зорин смотрел на эту женщину и вдруг вспомнил Наташу, красивую девочку с нежным от смущения румянцем. «Неужели и с ней когда-нибудь произойдут такие же ужасные метаморфозы?» – подумал он. Вдруг пришло в голову: возможно, он виноват в том, что Аделаида в сущности из интересной, далеко не глупой женщины превратилась в такое рано постаревшее, бесформенное, унижающееся перед ним существо. Не секрет, что женщину красит счастье, а что он дал ей? Использовал для ублажения своего здоровья, никогда особо не заботясь о ее внутренней жизни. И не символично ли совпадение? Ему, Зорину, жена к юбилею показала дулю, сбежав с гастролером, он к юбилею Аделаиды приготовил такой же «подарок», правда, ни с кем не сбежав, но ей от этого не легче – дуля остается дулей. Чтобы как-то привести женщину в нормальное состояние, сказал:

– Ада, ты успокойся, поешь… Еще лучше, иди сначала умойся.

– Да, да, спасибо, дорогой, я сейчас… ты, как всегда… – она умылась, причесалась и, казалось, успокоилась.

– У тебя чай совсем остыл, – он налил ей свежего горячего чая, достал из тостера бутерброды.

– Ты так замечательно готовишь бутерброды… Я, конечно, плохая хозяйка, но, согласись, у меня тоже кое-что получается. Например, … например, блины…

Он равнодушно кивнул.

– Ты знаешь… глупо, конечно, с моей стороны, но… я совершенно не могу без тебя… нет, нет, можешь не отвечать, я готова к любому ответу… только…

– Ты стала сентиментальной.

– Стала? Может быть… просто я очень много передумала… Дорогой, я никогда не верила в старость, но сейчас порой становится страшно… Кажется, нет ничего страшнее одиночества в старости…

– Напрасно ты… Тебе до старости еще далеко.

– Наверное, если бы ты мне изменил, – продолжала Аделаида, будто не слыша его, – мне, наверное, было бы легче… я могла бы обвинить тебя, и мне не было бы так обидно…

«О, Господи! Что я несу, ну что я несу?!» – подумала Аделаида. От сильного ли волнения, оттого ли, что понимала бессмысленность своего прихода, она спешила все высказать, но никак не могла собраться с мыслями.

– Можно и вдвоем быть одинокими, – произнес он банальную фразу.

– Да, да… ты всегда мастерски умеешь разбивать намысленное мною, и мне бывает трудно вернуть мысль в свое русло.

«Хм, намысленное…» – Зорин впервые за все время разговора улыбнулся: его всегда умиляла способность Аделаиды к детскому словоизобретательству.

В ее глазах сверкнул светлый лучик на улыбку Зорина. Она, облокотившись на стол, подперла подбородок руками, снова напомнив ренуаровскую героиню, только постаревшую, расплывшуюся:

– Хочешь, я тебе стихи прочту… свои… совсем немного?

– Стихи начала писать, значит, что ни делается, все к лучшему? – взгляд Сокольского потеплел.

«Боже мой, – подумала Аделаида, – он говорит „к лучшему“! Он даже не понимает, как это жестоко! Как же может быть к лучшему, если я оказалась брошенной?». Не ожидая его согласия, она начала неуверенным, плавающим голосом:

У природы весна,
Тополей кружева
свежей зеленью
разметалися.

Только мне не весна,
слезоточит душа,
хмурой осенью
разрыдалася.

Зорин не выносил слезливых женских стихов, ему становилось неинтересно и скучно. И сейчас он тоскливо подумал: «Ну к чему вся эта мелодрама? Ведь неглупая женщина, зачем же так откровенно предлагать себя? Этим можно только окончательно разрушить остатки чувств, если бы они были».

Аделаида продолжала читать:

Я другою весной
расцвету под окном,
белой кипенью —
залюбуешься.

Зорин, поддавшись чувству вины за то, что впустив Аделаиду в дом, невольно дал ей пусть призрачную, но надежду, глухо проговорил:

– Прости, Ада, я сделал тебе больно, но мы не вольны в своих чувствах. Вы, женщины, тоньше, у вас все сложнее, построено на интуиции, а у нас… Ну, перегорело у меня, понимаешь, и переступить через себя я уже не могу. Прости.

Он отправил Аделаиду на такси, сунув в лапу таксиста приличный куш, внутренне надеясь на искупление своей вины перед женщиной.

Вернувшись домой, он дал волю размышлениям о странностях жизненных коллизий: пылкие, романтичные встречи с будущей женой и ее предательство почти через двадцать пять лет совместной жизни, ее покаяние и его непримиримость. Знакомство с Аделаидой сулило внести покой в его дом. Никаких пылких чувств он не испытывал, хотя она была симпатична ему, – пикантная в то время внешность, не глупа, профессиональные интересы почти на его уровне, – но, оказывается, штамп в паспорте для нее решал все, и не получив желаемого, она начала опускаться, а для Зорина внешность и настроение женщины были не на последнем месте. В результате – какой-никакой союз распался уже по его вине.

Снова вспомнилась Наташа, ее способность смущаться, покрываясь нежным румянцем на скулах, раскосые оливковые глаза, опушенные не накрашенными ресницами. Вероятно, кому-то она будет хорошей женой – чудный романс, посвященный ею Пушкину, она пела с таким чувством, с таким состраданием великому гению, что верилось в то, что она способна быть «женою нежной, подругой, матерью, сестрой», великой русской женщиной-жертвенницей. Другую бы только музыку к этому романсу. Может, Костик уже «развернулся»?