В. Шлыков - Память прошлых других. Как трансцендентальная экспликация историчности: к онтологии исторического сознания

• Название: Память прошлых других. Как трансцендентальная экспликация историчности: к онтологии исторического сознания
• Автор: В. Шлыков
• Жанр: Философия

В монографии исследуется широкий круг вопросов, связанных с философией истории. Что такое история и историчность, что значит помнить и традировать смысл, в чем онтологическая особенность прошлого, каковы структуры мифологического сознания. Предлагается оригинальная трактовка роли другого (других) для истории, решается извечная проблема взаимодействия мира и сознания. Впервые вводится в философию концепт анцестральной памяти, восстанавливается в своих философских правах старинное понятие судьбы.

---

Хотя, безусловно, любая конкретная монада «я» имеет априорную возможность бесконечного исторического опыта, который, в свою очередь, – и в этом его высокая миссия – образует «универсальное историческое пространство», конституирующее telos интерсубъективного сообщества; этот опыт, как никакой другой, способен генерировать и пробуждать многообразные смыслы, поскольку сам есть смысловой горизонт par excelence [Хестанов. Трансцендентальная феноменология и проблема истории, с. 74]. Для Гуссерля также очевидно, что уникальность европейского способа рефлексии, европейского типа ментальности, которая и позволила осуществиться феноменологическому дискурсу от Декарта к Канту и далее, сама есть следствие определённых исторических предпосылок, плохо или вообще не поддающихся рациональной интерпретации цепочек событий, связанных общим telos’ом разве лишь в идеально ре-конструируемом смысле. Если и возможно обнаружить в историческом движении Европы некую общую духовную цель, то только как «руководящую идею, как бесконечную интенциональную задачу» [там же, с. 74]. Впрочем, Гуссерлю этого более чем достаточно, ибо уже позволяет говорить об историчности, как об «исчезновении конечного человечества в становлении человечества бесконечных задач» [там же, с. 74]. Вот только подобная историчность более не есть результирующая внутренних историчностей отдельных культур и индивидов, но, как мы уже отметили, производная от универсальных темпоральных структур самотрансцендирующего Ego.

Таким образом, подобно тому как теория интерсубъективности, несмотря на её детальнейшую разработку Гуссерлем, всё же справедливо была воспринята как неуклюжий довесок к чистой феноменологии и сразу потребовала своего пересмотра (Сартр, Левинас), так и анализ историчности сознания оказался движущимся чужими для него путями теории внутреннего времени-сознания. Дальнейшая перспектива тематизации историчности была продиктована необходимостью не только радикального вопроса о бытии исторического сознания, не затронутого ещё отвлекающей редукцией, но и пересмотра самого понятия «исторического сознания», специфический опыт которого никогда ещё не рассматривался в полной и самодостаточной мере, но, по большей части, служил лишь исходным фоном для методических процедур чистого сознания – как редуктивных, так и конститутивных (см. [Хайдеггер. Пролегомены к истории понятия времени, сс. 117—121]).

1. 1. 4. Хайдеггер: историчность как временящая временность Dasein

Это и было предпринято Хайдеггером в двух его наиболее крупных работах 20-х годов: «Пролегоменах к истории понятия времени» и «Бытии и времени». Центральной темой здесь выступает понятие Dasein (вот-бытие, присутствие), которое, хотя и сохраняет свои исходные феноменологические установки (интенциональность, горизонтность, региональность), но содержит их в принципиально ином виде (как бытие-в-мире)13, что, в свою очередь, позволяет радикально изменить направление феноменологического анализа: не от, но к естественной установке, скрытой от нас по большей части нерефлективной псевдо-очевидностью или научной псевдо-объективностью.

Хайдеггер постоянно вопрошает о бытии Dasein, причем так, что эта онтологическая проясненность сущностно зависима от онтической самопонятности. Иначе говоря, то ближайшее, которое «всегда есмь я сам» [там же, с. 159], становится для меня понятным не после длительной редукции и рефлексии, но сопровождает в качестве пред-понимания все мои, сколь угодно изощренные и абстрактные, акты сознания. Что бы я ни делал, о чем бы ни думал, избавиться от себя невозможно, наоборот нужно, набравшись смелости, опуститься до самых глубин самости, к «истокам» того, что фундирует обнаруживающиеся на поверхности акты переживания, впечатления, осознавания. Так, если переживания организуются в темпоральную последовательность моментов «теперь» и эта организация воспринимается нами как внутренняя целостность, то это не потому, что только таким образом они могут быть доступными сознанию, но потому, что присутствие (Dasein) уже имеет целостным образом свое «протяжение между рождением и смертью» [Хайдеггер. Бытие и время, с. 373], даже точнее, оно и есть «бытие-целым» «между рождением и смертью» [там же, с. 374]. Протяжение Dasein, опять таки, отлично от внутреннего сознания времени, ибо является результатом «простирания» или «экзистирования» присутствием самого себя так, что все события его бытия «присутствиеразмерно взаимосвязаны» [там же, с. 374]. Именно события рождения и смерти проясняют сказанное основополагающим образом: если для Гуссерлевого времени они полумифические, внутренне противоречивые моменты «теперь» – без ретенции один и без протенции другой, – ничего не проясняющее поэтому в понимании временности, то для Хайдеггера они, напротив, – два онтологических центра, временение которых (одного – из прошлого, другого – из будущего) только и конституирует время и жизнь присутствия. Нельзя также не отметить, что, описывая темпоральные структуры сознания, Гуссерль более всего прибегает к опыту воспоминания, то есть обращения к уже прошедшему, но репродуктивно воссоздаваемому, хотя принципиального приоритета не имело для него ни одно из темпоральных направлений. Хайдеггер в соответствии со своей генеральной задачей выявления подлинных экзистенциальных характеристик Dasein смещает центр философского внимания на способность присутствия заступать, то есть быть впереди себя и лишь таким образом собственно быть. Заступающее бытие, к которому исходно принадлежит бытие-к-смерти, есть временение присутствия, чей «первичный феномен – будущее» [там же, с. 329]. И даже как брошенное, как уже-бывшее, присутствие может повернуться, собственно вернуться, к своему прошлому только «заступая», принимая на себя возможность «в будущем так само для себя настать, чтобы вернуться в себя» [там же, с. 326].

Важно, что, ближайшим образом определив временность присутствия, Хайдеггер тут же озабочен необходимостью анализа собственного и несобственного «временения временности» [там же, с. 332], каковое временение он и называет историчностью. Этот анализ приводит его к следующим выводам: а) «присутствие экзистирует всегда как собственно и несобственно историчное» [там же, с. 376], б) несобственная историчность присутствия тематизируется как повседневность [там же], в) собственная (аутентичная) историчность присутствия тематизируется как «судьба» [там же, с. 385]. С повседневностью в модусе das man, скрывающей присутствие от самого себя, все более-менее ясно, но что Хайдеггер намерен сказать, употребляя такое «нефилософское» понятие, как судьба? Генеалогически оно, бесспорно, восходит к понятию «жизненной взаимосвязи» Дильтея, ибо схожим образом обозначает то нередуцируемое целое, к которому одновременно сводятся: а) «неразрывное единство человеческой самости и окружающего мира» [Роди. Жизненные корни гуманитарных наук, с. 17], б) синтетическое единство всех жизненных энергий человека (мышления, чувства, дыхания, роста) и в) временящее единство индивидуальных перспектив и вызовов эпохи. Хайдеггер, тем самым, определяя судьбу как: «заключенное в собственной решимости исходное событие присутствия, в котором оно, свободное для смерти, передает себя себе самому в наследованной, но все равно избранной возможности» [Бытие и время, с. 384], лишь «драматизирует» с точки зрения живого присутствия то, что у Дильтея было «бесстрастно» высказано с позиций «исторического разума». Но в этой «философской драме» нужно усматривать не только и не столько экзистенциальную ноту, сколько желание более последовательно и строго соответствовать тому «историческому мировоззрению», «борьба» за которое и была начата Дильтеем.

1. 1. 5. Анализ собственной историчности и герменевтический круг изначальной временности

Рассмотрим чуть подробнее «логику» собственной историчности. Во-первых, «„жизненная взаимосвязь“, в которой присутствие постоянно держится, конституируется событием присутствия» [Конев. Критика способности жить, с. 159]. При этом, «событие в фундаментальной онтологии нельзя понимать в качестве исторического факта, оно есть бытийное основание историчности присутствия. Историчность присутствия является истоком мировой истории, где уже возможно то, что классическая историография называет историческим фактом» [там же, 164]. Событие есть то, как присутствие сбывается, простирается «между рождением и смертью», организует себя как целое, о-собляется. И на вопрос «как?» Хайдеггер отвечает: решительно заступая. В решимости присутствие встает перед лицом смерти и принимает на себя то сущее, которое оно есть в своей брошенности. Причём, если в неподлинном модусе присутствие пассивно заброшено в мир, то в подлинном оно само бросает себя, «размыкая всякий раз открывающиеся фактические возможности исходя из наследия, которое оно как брошеное принимает» [Бытие и время, с. 383]. Принятие наследия есть, стало быть, целиком дело выбора тех возможностей, которыми бы присутствие могло передавать «себя себе самому». Этот-то свободный выбор и эти «наследуемые, но всё равно избранные» возможности и становятся судьбой присутствия. Однако, поскольку всё это свершается в-мире и в модусе фактичности, присутствие не в состоянии отдалиться от со-присутствующих, напротив, оно и их также должно включить в собственную экзистенцию, выбрать как со-бытийствующих и со-возможных. Тогда судьбоносность присутствия впервые замыкается в полноте своего события, определяясь как со-бытие на историческом пути [Бытие и время, с. 384—385].