Виктор Оден - Летопись Тэлы

• Название: Летопись Тэлы
• Автор: Виктор Оден
• Жанр: Альтернативная история

Художник лежит на полу земляном, обедая корочкой хлеба. Зияющий в крыше прогнившей проём заполнен вращением неба. Вальсирует Син за кружащимся Ра. В безудержном звездовороте Плеяды и Сириус, как мошкара. Рождаются, гаснут в полёте светила и птицы. И нет ни на миг возможности остановиться. Художник задумчиво смотрит на них. Его голова не кружится.

---

34

Как-то во вторник во время обеда,
пока граждане кушали всласть,
Пермунгункул, второй сын Брэда,
коварно хихикая захватил власть.

Книга спрятана. Совет распущен.
Заняты почта и телеграф.
Над Аквилоном сгустились тучи
диктатуры и попрания прав.

Жестоко подавлены очаги сопротивления.
Введён круглосуточный комендантский час.
На всех остановках висят объявления:
«Кто не с нами, тот против нас».

Очнувшись от послеобеденной дрёмы,
зевая, граждане протёрли глаза
замутнённые снами: «Действительно, кто мы?
Что есть против и что есть за?»

Пермунгункул задумчиво хмыкнул
и задумался: «Вот вопрос!»
Под кроватью тирана рыкнул
и зачесался любимый пёс.

Вот и ответ: тех, кто думает много,
искать и, нашедши, давить как блох.
«Прерогатива власти вопросы строго
задавать» – сын Брэда сурово рёк.

Взяли умников скопом в среду
и увезли куда-то вдаль.
По слухам, поближе к тому свету,
за недосягаемую горизонталь.

35

«Чтобы мысли мозг не грызли,
мразь не портила страну,
чтобы граждане не кисли,
мы придумаем войну».

Так решили два визиря
Пермунгункула, и вот,
зло вперёд глазами зыря,
люди тронулись в поход.

По долинам и по взгорьям
войско прёт в далёкий путь.
Подерёмся и повздорим
с кем-нибудь и как-нибудь.

Поле ровное цикуты,
и река без берегов.
У реки трухлявый хутор.
Завоюем же его!

Подготовились к сраженью,
встали в ровные ряды.
А навстречу ворожея
им выходит из воды.

Пальцем тонким покрутила
у красивого виска:
«Ну-ка вон пошли, мутилы!»
Чуют хлопцы – смерть близка.

И для скорости сандали
с онемевших скинув пят,
подвывая, убежали
душегубцы дружно вспять.

36

Стремглав они скрылись из виду.
Красавица в водах исчезла,
нырнула в игривую выдру,
а та в тот же миг унесла

в холодные сумерки, в омут,
в пещере сакрального чрева
белеющий камушек оникс.
Он, кстати, сердца согревал

того многосердого карпа
по имени Псевдоевгений,
хранителя твёрдого кофра
с количеством круглых гиней,

с лихвой превышающим десять,
в квадрате Малевича чёрном,
откуда летит за пределы
белеющий камень орлом,

в прожилках затейливых перьев,
несущим не-сущего знаки,
те, что не использовал Пырьев
и Коля Крючков, мастаки

шагать с камарадами в ногу
под чёс комариных укусов,
арканя упругую Нюру,
водя по кратчайшей курсор

великого чёрного камня,
сплочённого гибкой стремниной,
события пробные помня,
прожилки пружины иной.

37

Пёстрой лентой войска возвратились домой.
«Как вы смели, несчастные, взад
без трофеев вернуться?», сказал головой
оглядев, Пермунгункул, солдат.

«Да пошёл ты!», ответил какой-то старик.
«Неча нам с зиккурата пенять!»
И поднялся такой ужасающий крик,
что ни слова нельзя разобрать.

Зря тиран предъявлял золотую печать,
обещал дать зарплату в четверг.
Непреклонный народ, продолжая кричать,
Пермунгункула знатного сверг.

Два визиря тогда улыбнулись хитро,
и, пока Аквилон ликовал,
Ботифона-юнца посадили на трон,
чей тотем карезубый кабан.

На ветру развиваются флаги везде
с некрасивым лицом кабана.
Непрерывно хиреет в порочной узде
нежелательной власти страна.

Закрома опустели, налоги растут,
цены взвинчены, близок дефолт.
А визири какую-то ересь несут,
и кивает малец Ботифон

про какой-то неведомый доблестный труд
за «спасибо» с утра дотемна.
Развиваются флаги пестро на ветру
с некрасивым лицом кабана.

38

Гипотенуза разрухи.
Квадратные катеты стычек.
Царапают стёкла старухи
ногтями визжащих отмычек.

Прямые углы эпидемий.
Катангенс жестокого стресса.
Венчальным пунктиром на темя
летят маслянистые бесы.

Гнетущий диаметр смерти.
Тетраксис разгульных погромов.
Объятые пламенем черти
застенки крушат ипподромов.

Взметают окружности воплей
октаэдр прежнего мира,
размазав истошные сопли
по месту недавнего пира.

Волтузит Эвклид Пифагора
косой параллельной прямою.
В оскале предсмертного ора
лицо Пифагора кривое.

Все грани народного гнева
стекаются в жирную точку.
Туда же откуда-то слева
влетает, как птичка заточка.

На фоне ночного пожара
мелькают тенями фигуры
с колами, камнями, ножами
по телу забитой культуры.

39

Взошёл на трон Хефус любимец плебса,
глава бунтовщиков, плечистый воин,
что девой найден был на поле рапса
и ею же откормлен и напоен.

Прозванье Биодизель Достославный
он заслужил за всякие деянья,
за драки, похвальбу, за своенравный
характер без налёта покаянья.

Былую слабосильную элиту
из почвы Аквилона вырвал с корнем.
Иные, как положено, убиты.
Иные за границу мыкать горе

отправились подальше от террора.
Наместники Хефуса дивно круты.
Опасная прожорливая свора.
Чернильные заманчивые спруты.

Быкует грубый босс в апофеозе
впритирку окуляром наезжая.
А пахари стоят в неравной позе
на ниве непростого урожая.

На всякого трудягу есть по десять
смотрящих исподлобья за порядком.
Блатует распустившаяся плесень,
бродя во всеоружии по грядкам.

А если, мля, не выполнена норма,
и если, мля, товар тобой не сдаден,
то, выпростав сухой язык из горла,
пойдёшь висеть на реях перекладин.

40

Шёл по улице отряд —
триста гопников подряд.
А навстречу шёл монах —
иероглиф на штанах.

История Бесподобного Мо

Ох, давно, в былую пору,
двести с лишним лет назад
он один ушёл на гору,
а ведь был весьма богат.

На ухоженных равнинах
ели рапс его стада.
Пели нежно херувимы.
Шелестела борода.

Много жён, рабов и злата
в доме было у него.
Быть здоровым и богатым
это, братцы, о-го-го!

Всё в порядке. В неге тело.
Добрый ангел за плечом.
Но всегда ему хотелось
«и чего-нибудь ещё».

Что другим души отрада
и услада для очей…
А ему чего-то надо
непонятного. Зачем?

Вот он в горы и убёг.
Острой щепкою намёк
больно голову свербил
изо всех оккультных сил.

***
А в горах открываются виды.
Повсеместные кедры растут.
Забываются боль и обиды
только тут, только тут, только тут.

А в горах не шныряют проныры.
Не играет над ухом гобой.
Только звёзды и чёрные дыры
над тобой, над тобой, над тобой.

А в горах дефицит кислорода
и пригодных для жизни пространств.
И течёт в океан небосвода
дым костра, дым костра, дым костра.

А в горах вероятность большая
всесторонний подъём испытать,
и вокруг, никому не мешая,
полетать, полетать, полетать.

А в горах-колыбелях истоки,
и отсюда сквозь тысячи стран
H2O попадает в итоге
в океан, в океан, в океан.

А в горах, как ни глянь, панорамы.
Там, за кончиком носа лица
исполинские снежные храмы
созерцай, созерцай, созерцай.

А в горах всё вам нужное рядом:
лунный холод и солнечный свет.
И знакомое что-то от взгляда
ускользает-ользает-зает…

***
Вот в таких непригодных условиях
оказался баловень смутной судьбы.
Свёл покрытые инеем брови: «Эх,
не скопытиться бы.

Для начала шалашик построить бы надо
возле этой пещеры вот,
в которой укроюсь от камнепада
и прочих невзгод.

Знал бы Крейцнер, он же товарищ Крузо,
какова жизнь над уровнем моря,
соскользнул бы медузой в лузу
паники, страха, тоски и горя.

Здесь, конечно, тоже есть козы,
но поди на склонах щербатых поймай их.
Вон они нюхают воздух,
круторогие, как трамваи.

Каждый дурак может сидеть под пальмами,
пить ром, есть кокосы
с попугаем в компании
перьеволосым».

Такие мысли не могли роиться
в голове героического ушедца,
потому, что Робинзон ещё не родился.
На высотах некуда деться

от себя. Только ты и шалашик,
и простор, утыканный шпилями,
и орлы приветственно машут
тебе специальными крыльями.

***
Посиди и подумай,
а когда надумаешь,
можешь спуститься
с гор на ружу

иного трюма,
на манеж
зрителям лица
париком рыжим

осветить.
А пока попрей-ка,
мыслям назойливым
ставя блоки.

Не финтить!
Ты ж не канарейка.
Подотри сопли.
Возьми себя в руки.

Неудобно
сидеть на скалах?
Замерзает
пятая точка?

Твой автобус
придёт не скоро.
Что мерцает?
Не электричка.

Так что ждать не имеет смысла,
как и вдаль шкандыбать по шпалам.
Посиди, вспоминая риса
вкус, ставший твоим кошмаром.

***
Металась в суетах икра
теряясь в различиях тел.
Внизу проходила игра.
Но он за игрой не смотрел.

С высоких нагорных трибун
аскет не судил, не болел,
подобно большому грибу
широкою шляпой белел.

Две сотни прошло уже лет,
как зимний урезанный день,
мелькнули лучом в хрустале.
Когда ты никто и нигде —

от времени освобождён,
живёшь под присмотром светил.
С полуторным посохом он
по кручам бесстрашно ходил.

Тропа вдоль скалы, а с торца
не стёрта потоком годин:
«Здесь был Человек, сын Творца
(порядковый номер один)»

– красивая надпись. Стоял
аскет, протирая глаза.
В синице зенита сиял
орёл, как в ресницах слеза.

Со скал, никуда не спеша,
отшельник немедленно слез.
Спокоен, лишён багажа,
спустился на землю с небес.

41