Олег Сыромятников - Поэтика русской идеи в «великом пятикнижии» Ф. М. Достоевского

• Название: Поэтика русской идеи в «великом пятикнижии» Ф. М. Достоевского
• Автор: Олег Сыромятников
• Жанр: Языкознание
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-91076-109-8

Книга обобщает наблюдения автора над связями русской идеи с творчеством Ф. М. Достоевского. Предметом исследования является последнее двадцатипятилетие жизни писателя, характеризующееся идейной ясностью и непротиворечивостью, ставшими следствием религиозных убеждений Достоевского.

Автор показывает, что осмысление бытия Божия в мире, причины отпадения и возвращения к Нему человека составляют содержание главной идеи жизни и творчества Достоевского. В неё входит и деятельный сознательный патриотизм, заключающийся в стремлении понять и выразить в слове замысел Бога о России – русскую идею. Любовь к Богу и России составляют основу мировоззрения Достоевского и определяют идейное содержание, образную систему и особенности композиции пяти романов, созданных им в период 1865–1880 гг. и получивших название «великого пятикнижия»: «Преступление и наказание» (1866), «Идиот» (1668), «Бесы» (1872), «Подросток» (1875) и «Братья Карамазовы» (1880). Изучению закономерностей и особенностей воплощения русской идеи в образности великого пятикнижия и посвящена эта книга.

---

В письме С. А. Ивановой от 1 января 1868 г. Достоевский несколько конкретизирует свою цель: «Главная мысль романа – изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь. Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только не брался за изображение положительно прекрасного, – всегда пасовал. Потому что это задача безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал – ни наш, ни цивилизованной Европы ещё далеко не выработался. На свете есть одно только положительно прекрасное лицо – Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного лица уж конечно есть бесконечное чудо. (Всё Евангелие Иоанна в этом смысле; он всё чудо находит в одном воплощении, в одном появлении прекрасного)» [28, 2; 251].

Заметим, что из этих слов вовсе не следует, что Достоевский хотел изобразить именно Христа. Скорее, напротив: христианин Достоевский относился к Христу как к Богу и понимал, что Его адекватное изображение – «безмерно, бесконечно прекрасного лица, бесконечного чуда» – средствами простого человеческого языка невозможно. Поэтому он и ставит перед собой задачу изобразить хоть и «положительно прекрасного», но – человека. В том же письме и позже, уже работая над романом, писатель оценивает подобные попытки, предпринятые ранее европейской литературой (образы Дон-Кихота и Пиквика), ставя своего героя в один ряд с ними: «Вдохновенная речь Князя (Дон-Кихот и жёлудь)» [9; 277]. В конце марта 1868 года Достоевский делится с Ивановой своими надеждами, связанными с романом: «Я ужасно боюсь за роман и минутами почти совсем уверен, что не удастся. Идея слишком хороша, а на выполнение меня, может быть, и не хватит, особенно так спеша, и за границей… <…> Идея одна из тех, которые не берут эффектом, а сущностью. Эта сущность хороша в замысле, но какова-то ещё в исполнении?» [28, 2; 291–292]. К сожалению, предчувствия писателя оправдались. Несмотря на выстроенную в первой части образную систему и фактически завершённую внешнюю идею романа, идейный синтез задерживался, и поставленная художественная задача не была решена.

Только 23 марта 1868 г. Достоевский сообщает жене: «Давеча мне хотя и мерещилось, но я всё-таки окончательно ещё не выяснил себе эту превосходную мысль, которая мне пришла теперь! Она пришла мне уже в девять часов или около, когда я проигрался и пошёл бродить по аллее. (Точно так же в Висбадене было, когда я тоже после проигрыша выдумал «Преступление и наказание»)» [28, 2; 290]. В итоге потребовалась корректировка основного сюжета и композиции последующих частей. Однако работа продвигалась медленно, что было связано с постоянными материальными и бытовыми затруднениями, беременностью жены, а затем рождением и смертью дочери Софии. В конце июня Достоевский пишет Ивановой о том, что ещё не закончена вторая часть, а «роман длиннейший и остаётся его писать еще 30 печатных листов» [28, 2; 306].

Вследствие того, что идейный синтез задерживался, основной сюжет начал дробиться, и от него стали отходить новые периферийные линии. Писатель начал расширять сюжетное пространство романа, пытаясь найти выход хоть к какой-нибудь развязке. Это происходило от того, что единое, цельное представление о романе в творческом сознании писателя появилось только к началу работы над его последней, четвёртой частью. 21 июля 1868 года

Достоевский пишет А. Н. Майкову: «Романом я недоволен до отвращения. Работать напрягался ужасно, но не мог: душа нездорова. Теперь сделаю последнее усилие на 3‑ю часть. Если поправлю роман – поправлюсь сам, если нет, то я погиб» [28, 2; 310].

Наконец к началу осени 1868 года идейный синтез полностью завершился, и 26 октября Достоевский пишет С. А. Ивановой и А. Н. Майкову: «Через 2 месяца кончается год, а из 4‑х частей мною написанного романа окончено всего 3, а 4‑я самая большая ещё и не начата. <…> Наконец, и (главное) для меня в том, что эта 4‑я часть и окончание её – самое главное в моём романе, то есть для развязки романа почти и писался и задуман был весь роман» [28, 2; 318]; «Работа меня измучила и истощила. Вот уж год почти как я пишу по 31/3 листа каждый месяц – это тяжело. Кроме того, – нет русской жизни, нет впечатлений русских кругом, а для работы моей это было всегда необходимо. Наконец, если Вы хвалите мысль моего романа, то до сих пор исполнение его было не блестящее. Мучает меня очень, что напиши я роман вперёд, в год, а потом месяца два-три переписки и поправки, и не то бы вышло, отвечаю. Теперь, как уж всё мне самому выяснилось, я это ясно вижу. <…> А между тем 4‑я часть (большая, 12 листов) – весь расчёт мой и вся надежда моя! Теперь, когда я всё вижу как в стекло, – я убедился горько, что никогда ещё в моей литературной жизни не было у меня ни одной поэтической мысли лучше и богаче, чем та, которая выяснилась у меня для 4‑й части, в подробнейшем плане. И что же? Надо спешить изо всех сил, работать не перечитывая, гнать на почтовых…» [28, 2; 320].

И уже непосредственно завершая работу, 11 декабря 1868 года Достоевский пишет Майкову: «Я решил кончить всё, и 4‑ю часть и заключение, в декабрьском № нынешнего года… <…> Я вдруг увидал, что я это в состоянии сделать, не портя романа очень. К тому же всё, что осталось, всё уже записано более или менее начерно и я каждое слово наизусть знаю. Если есть читатели «Идиота», то они, может быть, будут несколько изумлены неожиданностью окончания; но, поразмыслив, конечно согласятся, что так и следовало кончить. Вообще окончание это из удачных, то есть собственно как окончание; я не говорю про достоинство собственно романа; но когда кончу, кой-что напишу Вам как другу, что я думаю сам о нём» [28, 2; 327]. Это письмо Майкову неизвестно. Зато хорошо известна авторская оценка оконченного романа, данная в письме С. А. Ивановой 25 января 1869 года: «Романом я не доволен; он не выразил и 10‑й доли того, что я хотел выразить, хотя всё-таки я от него не отрицаюсь и люблю мою неудавшуюся мысль до сих пор» [29, 1; 10]. Заметим, что эта оценка со временем не претерпела значительных изменений: «Хоть «Идиот» и не удался…» [29, 1; 123] и т. п.

Следует указать на обстоятельство, имеющее особое значение для изучения творческой истории романа. Бóльшая часть подготовительных и черновых материалов к «Идиоту» не сохранилась. По свидетельству А. Г. Достоевской, из-за опасения обыска на границе перед возвращением в Россию были уничтожены рукописи романов «Идиот», «Бесы» и рассказа «Вечный муж»[89].

Окончательный текст романа состоит из четырёх частей, каждая из которых содержит неравное количество глав и главок, не имеющих заглавий. Заметно, что главы первой части (раскрывающие события от встречи Мышкина и Рогожина в поезде до отъезда Настасьи Филипповны с Рогожиным в день её рождения) отличаются стилистическим единством, экспонентной динамикой сюжета, отчётливыми контурами характеров. Между тем эта часть романа возникла и была напечатана тогда, когда ни продолжения, ни тем более финала в творческом сознании автора ещё не существовало.

Во время работы над романом русская идея постоянно находилась в поле онтологического и творческого внимания писателя. Н. Ф. Буданова замечает, что «уже ко времени работы над романом «Идиот» на основе развития «почвеннических» взглядов <…> у Достоевского складывается своеобразная историко-философская концепция Востока и Запада с её главной идеей особой роли России, призванной объединить славянский мир и нравственно обновить духовно разлагающуюся Европу»[90]. В сентябре 1867 г. писатель посетил заседание конгресса «Лиги мира и свободы», проходившего в Женеве. Он так сообщает об этом С. А. Ивановой: «Что эти господа, – которых я в первый раз видел не в книгах, а наяву, – социалисты и революционеры, врали с трибуны перед 5000 слушателей, то невыразимо! Никакое описание не передаст этого. Комичность, слабость, бестолковщина, несогласие, противуречие себе – это вообразить нельзя! И эта-то дрянь волнует несчастный люд работников! Это грустно. Начали с того, что для достижения мира на земле нужно истребить христианскую веру. Большие государства уничтожить и поделать маленькие; все капиталы прочь, чтоб всё было общее по приказу, и проч. Всё это без малейшего доказательства, всё это заучено ещё 20 лет назад наизусть[91], да так и осталось. И главное, огонь и меч – и после того как всё истребится, то тогда, по их мнению, и будет мир» [28, 2; 224–225].

Достоевский много внимания уделяет внешнему аспекту русской идеи, анализируя события европейской жизни: «Небо заволакивается облаками. Наполеон объявил, что сам уже заметил у себя на горизонте чёрные точки. Чтоб поправить мексиканский, итальянский и, главное, германский вопросы, ему надо отвлечь умы войною и угодить французам старым средством: военным успехом. И хоть французов теперь этим, может быть, и не надуешь, но война очень может быть, что и будет» [28, 2; 223]; «Что-то скажет политика? Чем-то развяжутся все эти ожидания. Наполеон как будто к чему-то и готовился» [28, 2; 228]; «Для чего Наполеон увеличил своё войско и рискнул на этакую неприятную для народа своего вещь, в такой критический для себя момент? Ч<ёрт> его знает. Но добром для Европы не кончится. <…>. Плохо, если и нас замешают. Кабы только хоть два годика спустя. Да и не один Наполеон. Кроме Наполеона страшно будущее, и к нему надо готовиться. Турция на волоске, Австрия в положении слишком ненормальном <…>, страшно развившийся проклятый пролетарский западный вопрос (об котором почти и не упоминают в насущной политике!) <…> К этому России непременно надо готовиться и поскорей, потому что это, может быть, ужасно скоро совершится» [28, 2; 281].