Андрей Пелипенко - Избранные работы по теории культуры

• Название: Избранные работы по теории культуры
• Автор: Андрей Пелипенко
• Жанр: Культурология
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-906613-02-8, 978-5-906709-02-8

В книге публикуется монография «Культура и смысл», в которой разворачивается авторская смыслогенетическая теория культуры, основанная на понимании феномена культуры в широком междисциплинарном синтезе как явление общей эволюции материи, но более всего – эволюции психики человека.

Книга предназначена для ученых-культурологов, преподавателей культурологии, докторантов и аспирантов, ведущих исследования по проблемам культурологической науки и образования.

---

Здесь напрашиваются многочисленные факты из биологии, но я всё же приведу пример из области культуры: мустьерские технологии в большинстве ареалов сменились не верхнепалеолитическими (ориньякскими), порождёнными точечным вертикальным скачком, а так называемыми пост-мустьерскими, продолжавшими горизонтальную линию традиций мустье. И доживали они очень долго, постепенно вытесняясь заимствованными уже извне более «продвинутыми» технологиями. Нет никаких оснований полагать, что в случае отсутствия таких заимствований они сами по себе вырвались бы на уровень ориньяка. Такая же картина наблюдается и на более ранних эволюционных развилках. Например, «внезапность» ашельской технологической революции, основанной на совершенно иных, нежели олдувайские, технологических принципах, никоим образом не выводится «по горизонтали» из олдувайских, т. е. её нельзя рассматривать как кумулятивный результат постепенных и отдельных изменений.

И ещё один пример из области антропогенеза. В своё время В.П. Якимов [290, c. 27–42] писал о поздних (классических) неандертальцах как о существах, чья морфофизиологическая организация была приспособлена для выживания в приледниковой зоне (холодный климат, обилие крупных хищников) и потому поддерживалась естественным и половым отбором. Но эта эволюционная линия оказалась побочным направлением антропогенеза. У поздних неандертальцев имело место лишь увеличение массы мозга без каких-либо качественных структурно-функциональных трансформаций. Наращивались участки коры, связанные с ориентацией в среде (главным образом, «афеллированные» с правым полушарием), что не имело никакого отношения к вертикальному (в традиционной терминологии, прогрессивному) направлению эволюции, породившей на очередном витке сапиенсов. Однако ни В.П. Якимов, ни другие авторы не делают никаких теоретических выводов о не-тождестве или хотя бы локальном несовпадении адаптациогенеза и «прогрессивной» эволюции.

Ещё одна эволюционная ситуация: коэволюционист Р. Фоули [253] в развитии австралопитеков увидел два альтернативных пути: специализацию и генерализацию. Первый путь, что характерно, завел в эволюционный тупик[69], второй наследующими австралопитекам гоминидами открыл дальнейшие эволюционные возможности. Строя свой анализ исключительно на эмпирическом материале, Р. Фоули в данном случае не выходил за пределы анализа межвидовых взаимодействий и локальной конкуренции и потому не увидел стоящей за ситуационными процессами глобальной дихотомии эволюционных направлений. Для нас же важно подчеркнуть, что эта и многие другие эволюционные развилки, при всей важности каждой из них, суть, прежде всего, воплощения фундаментальной двунаправленности эволюционного процесса, иллюстрации её проявления в наиболее значимых пунктах генезиса.

Если перепрыгнуть через несколько эволюционных развилок, то аналогичную ситуацию можно наблюдать и на примере зарождения государства. Первичные государственные образования возникают опять-таки как результат вертикального скачка, т. е. не выводятся из системы горизонтальных эволюционных трансформаций стадиально предшествующих социальных сообществ: племён, племенных союзов, вождеств и т. п. Горизонтальное эволюционирование могло преобразовать первобытные сообщества в постпервобытные – не первобытные, но и не государственные. Причём все эти продукты горизонтального направления, не уступая раннему государству в общем уровне сложности, с ним могли конкурировать. Тем более, что эволюционные преимущества государства, как это всегда бывает в случаях вертикального скачка, обнаруживают себя далеко не сразу, но лишь в достаточно долгой исторической перспективе. Но вот качественное отличие государства от разного рода квазигосударственных образований, проявляющееся, разумеется, не только в параметре сложности, обнаруживается и действует сразу. Хотя современниками это, конечно же, не сознаётся[70].

Системы, разделённые вертикальным переходом, живут в разных темпомирах, и потому концепции, согласно которым продуктивное эволюционирование в системе бесконечно, вряд ли верны [см., напр.: 68, c. 333].

Ещё один существенный аспект переходности – вопрос о паллиативных формах. Всякий переход – это, в известном смысле, устойчивая бескачественность. Принцип типологизма[71], восходящий, по-видимому, ещё к античности оказывается, хотя и с некоторыми оговорками, справедливым для всех уровней глобальной эволюции, ибо отражает дискретно-итерационный и ритмически пульсационный характер эволюционного движения. Чем локальнее уровень процессов, тем мягче и незаметнее переходы. Однако их механизмы одни и те же и в вертикальном, и в горизонтальном направлениях эволюции. В ином случае нам бы пришлось искать формы, переходные между детьми и родителями.

В то же время, если в биологии решение вопроса о том, где и как провести границу между типами, опирается вроде бы на твёрдую объективную почву, то в культуре дело обстоит сложнее. Здесь вопрос о типах и переходных между ними формах рискует перейти в чисто эпистемологический план, т. е. зависит прежде всего от масштаба рассмотрения того или иного отрезка эволюции. Считать ли переходными, например, культуры архаических народов, «застрявших» на полпути между первобытностью и неолитом, если на этой стадии они остановились и никуда более не переходят? В каком смысле считать переходными такие, например, культуры как критская или финикийская? Если с макроисторической точки зрения в них можно увидеть черты паллиативности, «неполнокачественности», то сами по себе они обладали бытием не менее полноценным и внутренне завершенным, чем античность, к которой и был устремлён переход. А что уж говорить об участниках драмы антропогенеза! Прав ли антрополог, принимая обезьяну и человека за крайние позиции зоны перехода – чистые, совершенные формы, между которыми располагается ряд «эйдетически» неполноценных и незавершённых паллиаций? И это невнятное «ни то, ни сё», проходя отмеренную ему дистанцию развития в пределах видовой конфигурации, эволюцией безжалостно выбраковывается. Такого рода рассуждения можно было бы вполне принять, если бы кто-то обосновал, хотя бы ротблизительно, критерии переходности. Но поскольку критериев нет, возникает соблазн спросить: а на каком основании замыкающими переход «назначены» именно эти виды (формы, структуры)? Нет ли здесь натяжки, аберративного искажения картины в пользу установки «я – центр всего», да ещё с лёгким привкусом эстетства? Ведь как хочется себя вынести за скобки эволюционного фатализма! И хотя границы как межсистемных, так и внутрисистемных переходов, всё же могут быть выявлены объективно, всякий раз возникает множество сложных вопросов. Некоторые из них будут рассматриваться в ходе исследования.

Кроме того, линейное понимание переходности оказалось существенным образом переосмысленным в связи с тем, что современный неоэволюционизм метафору эволюционного процесса видит не столько в кладогенезе (дерево с отходящими ветвями), сколько в фамногенезе (куст с коротким общим стволом и многими отходящими от него ветвями). Не то чтобы общее направление перехода перестало обнаруживаться: куст ведь тоже растёт снизу вверх. Просто саму прогрессию перехода невозможно стало представлять в виде выстроенной «в затылок» цепочки типов. Эволюционные судьбы последних оказались более сложными и прихотливыми, да и общий контекст сосуществования параллельно развивающихся разных – в том числе и в стадиальном отношении – линий существенно отличается от той картины, которую рисовал классический эволюционизм.

Вертикальные и горизонтальные силы ГЭВ на всех без исключения уровнях эволюционирования проявляются в неразрывном единстве. Можно сказать, что ни вертикальное, ни горизонтальное проявление ГЭВ никогда одно другим до конца не подавляются. Речь может идти лишь об амплитуде количественных соотношений: на раннем этапе самооформления новой системы, наступающем после вертикального перехода, горизонтальное направление господствует почти безраздельно. Напротив, в периоды вертикальных эволюционных скачков «расползание вширь» максимально подавляется.

Амбивалентность действий ГЭВ в отдельных локусах системы обнаруживается в несовпадении ответов на их вызовы со стороны «объектов» воздействия. Например, универсально распространённые в культуре практики ИСС (изменённые состояния сознания) выступают, обобщённо говоря, и одной из главных стратегий адаптации в культуре, и едва ли не как основной способ трансцендирования, т. е. путь бегства из культуры [см.: 192]. Если же присмотреться к конкретным культурным ситуациям, то можно понять, какими характеристиками должны обладать те или иные субъектные группы, чтобы посредством ИСС стать агентами вертикальной эволюции. Одно дело, когда ИСС просто притупляет нервное перевозбуждение и помогает приглушить фон психического отчуждения от травматического воздействия дуализованного мира. И совсем другое, когда подготовленному сознанию ИСС открывают путь к считыванию новых психических паттернов – смутно мерцающих провозвестников ещё не сформировавшихся, но лишь предсуществующих культурных форм, утверждение которых в среде наличной культурной системы явно не имеет ничего общего с адаптацией в ней. Скорее, напротив, системой они с той или иной мерой жёсткости отторгаются вместе с субъектной группой-проводником. Потому и статус практик ИСС в культуре, как правило, двойственен. С одной стороны, система, защищаясь от инноваций, стремится их маргинализовать или, хотя бы регламентировать. С другой же стороны, даже при самых жестоких репрессиях, с помощью которых система «воспитывает» людей в духе «благонадёжной» адаптации и специализации (понимаемой, разумеется, уже не биологически, а социокультурно), практики ИСС никогда не подавляются до конца. Предполагая для ИСС роль амортизатора, облегчающего адаптацию, культура тем самым оставляет неперекрытым канал, через который сознание может прорываться к диссистемным инновационным смыслам. Грубо говоря, и бытовой пьяница, и визионер-духовидец испытывают воздействие одних и тех же сил, но ИСС практикуют в совершено разных режимах и, соответственно, с совершенно разными результатами – в зависимости от ментальной конституции, культурного опыта и «принимающего устройства» психики.