Николай Петров - Святой апостол Андрей Первозванный: путешествие «по Днепру горе». Историко-археологические разыскания

• Название: Святой апостол Андрей Первозванный: путешествие «по Днепру горе». Историко-археологические разыскания
• Автор: Николай Петров
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-903983-12-4

Книга Николая Игоревича Петрова, доцента Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств, кандидата исторических наук посвящена сохраненному в Повести временных лет преданию о путешествии святого апостола Андрея Первозванного по Восточной Европе. Особенностью настоящей работы является изначальное доверие исследователя к этому летописному сообщению. Автор считает возможным сохранение данного предания в Византии от апостольских времен и приходит к выводу о практической возможности подобного путешествия в I в. по Р. Х.

Книга адресована историкам, археологам, религиоведам, а также – всем читателям, интересующимся историей Христианства на Руси.

---

Летописный рассказ о путешествии апостола из Синопы в Херсонес и далее на север следует после слов «якоже реша»: «…еже море словеть Руское, по нему же училъ святый Оньдрей, братъ Петровъ, якоже реша. Оньдрею учащю въ Синопии…» – такая пунктуация уже достаточно давно принята в изданиях Повести временных лет по Лаврентьевскому списку и считается наиболее корректной – таким образом, общая ссылка на некое устное известие соотносится с предшествующими ей сведениями о том, что св. Андрей проповедовал по берегам Черного моря.[80] Однако, еще в первой половине XIX в. эти слова наоборот относились издателями летописи к последующему повествованию: «Якоже реша, Оньдрею учащю въ Синопии…».[81] Стоит отметить, что аналогичный текст представлен и в публикации Ипатьевской летописи: «Якоже ркоша. Андрею оучащю в Синонопии…»;[82] в данном случае слову «якоже» в рукописи предшествует ромбовидное соединение четырех точек. В Радзивиловской летописи пунктуация такая же – «Якоже рекоша, Андрею учащу в Синопе…», позднее в начало слова «якоже» вписан инициал (рис. 1).[83]

Рис. 1.

Начало рассказа о путешествии св. апостола Андрея Первозванного в Радзивиловской летописи: «Якоже рекоша Андрею учащу в Синопе…» (Радзивиловская летопись. СПб.-М., 1994. Л. 3 об.)

С учетом изложенного представляется, что более верным будет все же понимание слов «якоже реша» в качестве введения к следующему за ними рассказу: «Как рассказывали…»[84] На неуместность попыток расценивать эти слова в качестве свидетельства неких сомнений летописца в реальности сообщаемого известия[85] указывал еще митрополит Макарий (Булгаков).[86] Наличие смыслового нюанса подобного рода можно было бы ожидать в тексте художественного произведения, но отнюдь не в монастырской хронике. «Якоже реша» – ссылка на какой-то устный источник сведений летописца о миссионерской деятельности апостола Андрея в Восточной Европе, а скорее всего – указание на устный пересказ какого-то письменного греческого источника. Именно такой вариант проникновения предания в Повесть временных лет кажется мне наиболее вероятным – речь об этом пойдет в следующей главе. Сейчас же следует лишь особо подчеркнуть чрезвычайно существенное обстоятельство: записывая предание о путешествии апостола Андрея «по Днепру горе», летописец лишь пересказывал услышанное, а не занимался сочинением исторической повести, как это представлялось, например, И. И. Малышевскому.[87]

Целью путешествия вверх по Днепру («поиде по Днепру горе»[88]) был Рим – апостол «въсхоте поити в Римъ, и проиде въ вустье Днепрьское». Необычность такого маршрута для путешественника нового времени вызвала иронические замечания Е. Е. Голубинского: «Посылать апостола из Корсуни в Рим нашим путем (то есть – путем летописного предания, Н. П.) есть одно и тоже, что посылать кого-нибудь из Москвы в Петербург путем на Одессу; но представлять возможным совершенно неестественное или невероятное есть одна из привиллегий составителей народных легенд».[89]

Остановка апостола на берегу Днепра под киевскими горами произошла «по приключаю» – то есть, «случайно, без наперед обдуманного намерения».[90] Далее летописный текст описывает центральное событие предания – благословение апостолом киевских гор. И здесь стоит сразу же обратить внимание на одну существенную, но все же (как будет показано ниже) вполне преодолимую сложность восприятия данного известия в качестве исторически достоверного. Сложность эта заключается в том, что, признавая сообщение о благословении территории будущего русского города, мы тем самым признаем и сохранение с I в. по Р. Х. воспоминания о благословении св. Андреем именно киевских гор, а не каких-либо иных возвышенностей. Но ведь очевидно, что название столицы Киевской Руси в те времена еще не было известно ни апостолу, ни «сущимъ с нимъ ученикомъ». Есть ли у нас какие-либо основания полагать, что в процессе бережного хранения рассматриваемого предания столь же бережно хранились и сведения о конкретной местности, удостоившейся апостольского благословения? Да, такие основания есть и мы вновь вернемся к этому вопросу в главе «Археология летописного рассказа».

Дальнейший путь апостола вновь лежит вверх по Днепру («и поиде по Днепру горе»). Св. Андрей приходит «въ словени, идеже ныне Новъгород», то есть, согласно тексту летописи, на берега оз. Ильмень.[91] Таким образом, мы видим, что летописец полагал, что славяне жили в Приильменье уже в I в. по Р. Х.[92] Это убеждение подчеркивается последующими словами апостола «видех Словеньскую землю». С пребыванием св. Андрея в этом регионе связано сделанное им этнографическое наблюдение о мытье местных жителей в банях. Этот эпизод летописного рассказа оказался впоследствии темой совершенно особого направления исследований данного предания.

Итак св. Андрей «виде ту люди сущая, како есть обычай имъ, и како ся мыють и хвощются, и удивися имъ». И уже завершив свое путешествие по Восточной Европе апостол рассказывал об увиденном римским христианам: «Видехъ бани древены, и пережьгуть е рамяно, и совлокуться, и будуть нази, и облеются квасомъ усниянымь, и возьмут на ся прутье младое, и бьють ся сами, и того ся добьють, одва вылезут ле живи, и облеются водою студеную, и тако ожиуть. И то творять по вся дни, не мучими никимже, но сами ся мучать, и то творять мовенье собе, а не мученье».

В Радзивиловской и Ипатьевской летописях имеются схожие между собой случаи существенных отличий от процитированной выше Лаврентьевской летописи. Вместо «облеются квасомъ усниянымь» там стоит «обольются мытелью». Упоминаемый в Лаврентьевской летописи «квас» представлял собой настой коры дуба,[93] который употреблялся также в кожевенном деле («усмие», «усние» – кожа).[94] Мытель характеризуется как «навар душистых трав, употребляемый для мытья».[95] «…Деревенские жители, – отмечал в начале ХХ в. Е. Е. Голубинский, – и до сих пор моют головы в банях квасом для очищения их от так называемой плоти; у Малороссов до настоящего времени есть слово мытель, которое значит теплую воду с квасом или с мятой для мытья головы».[96] Завершается же рассказ апостола в Радзивиловской и Ипатьевской летописях полностью противоположной формулировкой: «и тако творять не мытву собе, но мучение».[97]

В публикациях, посвященных анализу предания, пристальное внимание зачастую обращалось на проявление в этом, так сказать, «банном» эпизоде некоего народного юмора обитателей южной Руси в отношении северян. О «народных оттенках» данного эпизода писал еще И. И. Срезневский.[98] «Осмеяние великорусского Новгорода» видел в рассказе о банях Е. Е. Голубинский.[99] Д. С. Лихачев даже отмеченное выше упоминание средства для дубления кожи был склонен расценивать как «шутку летописца».[100] «Насмешливый тон в отношении новгородцев» слышался А. Г. Кузьмину.[101]

Кроме того, еще А. А. Котляревский указал на чрезвычайно близкое сходство с «банным» эпизодом анекдотического рассказа иезуита XVI в. Дионисия Фабрициуса о монахах одной католической обители в Ливонии, выдававших в XIII в. римскому папе мытье в бане в качестве доказательства аскетического уничижения своей плоти.[102] По мнению Д. С. Лихачева, появление такого повествования свидетельствовало о том, что «рассказ о новгородских банях приобрел уже в XVI в. популярность анекдота за русскими пределами».[103] В дальнейшем близость данных текстов привлекала внимание А. М. Панченко, связавшего шутку братии ливонского монастыря с расцветом в XIII в. движения флагеллантов, изнурявших свою плоть самобичеванием. Движение это зародилось в Европе в X–XI вв. и А. М. Панченко, склонен был видеть в летописном предании об апостоле Андрее своего рода русский ответ флагеллантству.[104]

Все перечисленные выше соображения о «банном» эпизоде рассматриваемого рассказа основываются на восприятии последнего исключительно в качестве легендарного известия. Исследователи заранее убеждены в том, что св. Андрей на северо-западе Восточной Европы не был и, соответственно, никаких бань здесь не видел. А значит, изучаемый текст следует считать лишь частицей средневекового фольклора, развивающейся в той или иной взаимосвязи с иными подобными текстами. Даже митрополит Макарий (Булгаков) считал «банный» эпизод «небольшой странностью» предания, его «необходимым наростом и прикрасой», включение которых в рассказ об апостоле Андрее относится уже к древнерусской эпохе.[105] Но если мы предположим, хотя бы в качестве рабочей гипотезы, что «банный» эпизод все же отражает историческую реальность?

Сомнения в ироничной интонации «банного» эпизода уже звучали в литературе.[106] По справедливому замечанию М. Ф. Мурьянова, «честь апостольского посещения не идет ни в какое сравнение с мнимым уколом новгородскому самолюбию».[107] Непредвзятый взгляд на текст летописи позволяет говорить об удивлении апостола, о его непонимании такого «мовенья» – непонимании вполне уместного для уроженца Вифсаиды – но никак не об иронии. Отмеченные различные варианты концовки рассказа святого Андрея о банях («и то творять мовенье собе, а не мученье» – «и тако творять не мытву собе, но мучение») по существу свидетельствуют об одном и том же обстоятельстве – об испытанном апостолом затруднении восприятия увиденного в качестве гигиенической процедуры.