Светлана Баконина - Церковная жизнь русской эмиграции на Дальнем Востоке в 1920–1931 гг. На материалах Харбинской епархии

• Название: Церковная жизнь русской эмиграции на Дальнем Востоке в 1920–1931 гг. На материалах Харбинской епархии
• Автор: Светлана Баконина
• Жанр: Религиоведение
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7429-0884-5

Монография посвящена истории русской эмиграции на Дальнем Востоке в первое десятилетие существования Зарубежной Церкви и является попыткой обобщающего исследования по данной теме.

До настоящего времени история Русской Православной Церкви Заграницей изучалась, как правило, по событиям европейским, церковная жизнь Дальнего Востока отразилась в ней не так масштабно, как она того заслуживает. С начала 1920-х гг. ее средоточием стала Харбинская епархия (Маньчжурия). Именно там решались основные вопросы церковного управления, велась борьба с тайными обновленцами, преодолевались смуты, возникавшие в период юрисдикционных конфликтов. Обращаясь к этим малоизученным страницам истории дальневосточной ветви русского зарубежья, автор показывает, насколько велика была в жизни эмиграции роль Церкви, которая оставалась главным защитником и покровителем русских людей в изгнании.

Книга рассчитана как на специалистов, так и на широкий круг читателей, интересующихся историей России и Русской Православной Церкви в ХХ веке.

---

Ввиду расширения деятельности братства и увеличения числа братчиков 9 мая 1924 г. архиепископ Харбинский Мефодий утвердил его новый устав, в котором говорилось, что братство «имеет целью утверждение членов в истинах православной веры и христианской жизни, служение нуждам Православной Церкви и устроение приходской жизни; заботу об украшении и поддержании благолепия Свято-Иверского и других храмов; оказание взаимной духовной и материальной помощи как членам, так и призреваемым Братством. <…> Для достижения означенной цели Братство устраивает собрания, чтения, беседы, лекции, учреждает приюты, школы для детей и убежища, мастерские для братчиков и т. п.»{242}.

С 1922 г. почетным председателем Иверского братства был епископ Камчатский Нестор, который неоднократно выступал с беседами и лекциями, организованными при братстве. Его доклады собирали множество слушателей. Обычно после выступлений по предложению епископа производились сборы в пользу приюта «Русский дом» и других благотворительных начинаний. Нередко на таких собраниях проходили беседы о положении Церкви в России, содержание которых передавали харбинские газеты «Свет» и «Русский голос». Беседы и лекции проходили в помещении продовольственного пункта, о теме собрания заранее оповещали газеты. Так, 7 и 11 февраля 1923 г. выступления епископа Нестора были посвящены памяти Киевского митрополита священномученика Владимира (Богоявленского), убитого большевиками в 1918 г., и митрополита Крутицкого Евсевия (Никольского). В первом выступ лении участвовал хор Иверской церкви под управлением регента В. С. Лукши, во втором – соборный хор под управлением Д. Я. Попова, которого знал и ценил митрополит Евсевий. В день памяти митрополита Евсевия на собрании также присутствовали архиепископ Мефодий и епископ Мелетий. Портрет митрополита был вывешен на стене. Кроме епископа Нестора с воспоминаниями о почившем архипастыре выступали и другие докладчики, среди которых был директор Харбинских Коммерческих училищ КВЖД Н. В. Борзов. Рассказывая о своих встречах с митрополитом, он передал его назидания о религиозно-нравственном воспитании детей, основа которых – любовь к детям, живое общение с ними и показательные примеры взрослых. После выступлений был произведен благотворительный сбор в пользу «Русского дома».

15 февраля епископ Нестор организовал чествование памяти архиепископа Николая, просветителя Японии. На собрании присутствовало более 1500 человек, было много православных японцев. Как и на всех выступлениях Камчатского епископа, помещение в этот день было переполнено. В зале были вывешены дореволюционные российские и японские национальные флаги, на стене висел портрет архиепископа. Вторым докладчиком выступал ученик архиепископа Николая священник-японец Сергий Судзуки, настоятель кладбищенской церкви при русском военном кладбище в Мукдене (во время Русско-японской войны этот священник был духовником русских пленных в лагере У г. Мацуяма). В перерыве между докладами пел хор В. С. Лукши на русском и японском языках. Неожиданно к концу выступлений в зале появился наряд китайской полиции. Полицейские потребовали предъявить разрешение на устройство собрания, и оно было им сразу предъявлено. Тогда от устроителей потребовали объяснений, почему вывешены иностранные (российские и японские) флаги. Объяснение, повидимому, удовлетворило полицию, и она удалилась. В этот день собрание закончилось благополучно. Однако на следующий день, когда почитатели просветителя Японии собрались в Иверской церкви на панихиду, вновь прибыл наряд полиции и служение было запрещено.

Епископ Нестор и несколько православных японцев вынуждены были обратиться за разъяснениями к комиссару по иностранным делам Цицикарского бюро генералу Ма Чжунцзюню, пообещавшему выяснить причины запрещения панихиды. Во время переговоров генерал заявил, что, по некоторым сведениям, докладчики, выступавшие накануне в Иверском братстве, будто бы касались политических вопросов, на что епископ Нестор ответил, что это недоразумение, так как в собрании о политике не говорилось ни слова.

Тогда же в газете «Свет» появилась заметка о том, что епископ Нестор обратился к главе Харбинской епархии архиепископу Мефодию с просьбой «принять меры к выяснению причин этого происшествия и восстановить права свободного выполнения религиозных обрядов в Православной Церкви»{243}. По мнению корреспондента, причиной инцидента с запрещением панихиды был «донос с извращением фактов», адресованный китайской полиции.

Попытки вмешательства в жизнь Церкви случались и раньше. Еще в июле 1922 г. в сообщении газеты «Рупор»{244} о предстоящем созыве Дальневосточного Церковного Собора утверждалось, что якобы на этом Соборе епископ Нестор предполагал обвинить епископа Мефодия в ереси «за участие в похоронной мессе по случаю смерти папы Бонифация XIV». Опровержение нелепых слухов было немедленно опубликовано в газете «Свет». В нем, в частности, говорилось, что заметка в «Рупоре» представляет собой «обычный социалистический прием внесения розни в неугодную социалистам среду»{245}.

На церковную жизнь дальневосточной русской эмиграции не могли не влиять и события на родине. Одним из испытанных способов советской власти дестабилизировать положение за границей была дезинформация через прессу, перед которой стояла задача изменить отношение эмиграции к существующему в России строю. Насколько это удавалось, можно судить по известному «делу Патриарха Тихона», вернее событиям, связанным с реакцией эмиграции на освобождение Патриарха из-под ареста в 1923 г. и издание его так называемого «покаянного заявления».

В начале 1920-х гг., когда Советское государство было окончательно преобразовано в однопартийную диктатуру, идеологическая борьба большевиков с другими политическими партиями и группировками приняла открытый характер. Началось время арестов, расстрелов, судебных преследований, выдворения за границу. Однако ни одна политическая партия не вызывала у советской власти такой нетерпимости, какую она проявляла к своему главному идеологическому противнику – Русской Православной Церкви. Именно Церковь, по мнению партийных руководителей, мешала «примирению» власти с крестьянством{246}, именно в Церкви видели они опору старого строя и монархии, именно Церковь была для них непримиримым «врагом советской власти» и, следовательно, подлежала разгрому и уничтожению.

По требованию председателя ВЧК Ф. Э. Дзержинского все функции исполнителя государственной антицерковной политики были переданы его ведомству. «Наша ставка на коммунизм, а не [на] религию, – говорил Дзержинский. – Лавировать может только ВЧК для единственной цели – разложения попов»{247}. Однако для ВЧК (с 1922 г. ГПУ) было очевидно, что серьезным препятствием в осуществлении этой цели по-прежнему остается авторитет высшего духовенства, и прежде всего Патриарха. Поэтому в начале 1920-х гг. в борьбе большевиков с Церковью главной задачей становится дискредитация главы Русской Православной Церкви.

В мае 1922 г., в ходе кампании по изъятию церковных ценностей, на большом Московском процессе Патриарх Тихон был привлечен к судебной ответственности, 7 мая его заключили под домашний арест. Планировалось, что при подготовке к суду обвинение святителя и его ближайших сотрудников власти будут вести по четырем пунктам: а) активная борьба против проведения декрета об отделении Церкви от государства; б) противодействие вскрытию мощей; в) противодействие изъятию церковных ценностей; г) систематическая контрреволюционная деятельность{248}. Под «контрреволюционной деятельностью» представителей церковной иерархии понималось прежде всего их сочувствие Белому движению и связь с заграницей, куда вместе с остатками белых частей были выброшены многочисленные представители «старого мира».

В 1921 г. перед VI («по борьбе с контрреволюцией в среде духовенства») отделением ВЧК была поставлена задача – обличить Патриарха в том, что он «нелегально сносится с заграничными церковными кругами, монархической эмиграцией и поощряет церковную контрреволюцию внутри России». Советская пресса заговорила о его «тайных сношениях с заграницей» как о достоверно установленном факте{249}. В то же время за границей разными путями получали довольно подробные известия с родины.

В 1922 г. свободная эмигрантская пресса почти ежедневно передавала сообщения о событиях в России, гонениях на духовенство и судьбе российского Патриарха. В Харбине довольно скоро стало известно, что 19 мая 1922 г. находившийся под домашним арестом святитель был переведен с Троицкого подворья в Донской монастырь, где к нему была приставлена усиленная охрана. В сентябре было опубликовано сообщение, в котором говорилось, что Патриарх «охраняется отрядом чекистов в 150 человек и к нему никто не допускается, любая переписка запрещена». В статье описывался случай, когда пьяные чекисты пытались ворваться в келью Патриарха и двое из них были застрелены комиссаром. «Из Москвы, – сообщала газета «Свет», – отдан приказ, чтобы жизнь Патриарха была сохранена до начала процесса. Последнее время, ввиду тяжелых условий режима, Патриарх Тихон занемог и не покидает постели»{250}.