Владислав Броневский - Два голоса, или поминовение

• Название: Два голоса, или поминовение
• Автор: Владислав Броневский
• Жанр: Поэзия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-480-00222-5, 978-83-7549-114-2

Избранные произведения Владислава Броневского (1897—1962) – выдающегося польского поэта XX века. Большинство текстов впервые на русском языке.

---

Ради чего живем

Что толку от жизни бренной
без Моцарта и Шопена?
Была бы она без Мицкевича тоже
гроша ломаного не дороже.

Не ратую за «сонеты»
или, скажем, «баллады»,
сердцу поэта
прислушаться надо...

К чему?.. Ну конечно, к Висле,
где над водой нависли
весенних березок ветки,
их листья так робки и редки,
но опадать им вскоре
вместе с листвой осокорей.
На зелень взгляну, сострадая, —
такая она молодая! —
и слёзы блеснут во взоре.

Ну а сосны, к примеру!
Друзья! Ну а клёны! Клёны!
Я счастлив без меры,
ведь клён – зеленый.

Жизнь ни черта не стоит,
когда ее дух не стоек.
Мы родине необходимы,
вернуться, друзья, должны мы,
чтоб над Вислою сосны шумели и ели,
чтобы лучи горели
на стали орудий, на нивах,
в пролитой крови, в глазах счастливых,
в мазовецких открытых просторах —
и чтоб мир был нам дорог.

На Среднем Востоке

Мне не нужны Палестины,
ираны, ираки, египты —
кипарисов милей мне калины,
березы милей эвкалиптов.

Сосен, как наши, здесь нету,
не те здесь тюльпаны, гвоздики, —
другого пришлите поэта,
чтоб вам про ливаны чирикал.

Давно отшумела здесь слава,
здесь клейма на всём – «Made in Britain»[9], —
твое ныне слово, Варшава,
ты славой бессмертной покрыта!

Там ныне текут иорданы,
там фермопилы и трои,
там бессчетно и безымянно
безвестные гибнут герои.

Там бой не смолкает жестокий,
враг жжет города без пощады, —
а я здесь брожу одинокий
и ногти грызу от досады.

Мне хоть на миг бы в Аллеи,
хоть каплю из чаши их горя —
не то я с тоски околею
у Средиземного моря.

War pictorial news[10]

Заботы меня связали,
но я не сдаюсь покамест.
Привык я уже к печали,
отчаянья не пугаюсь.

О, если б мне быть на фронте —
а здесь одиноко, грустно...
Сижу себе в «Орионе»,
смотрю pictorial news’ы.

Фугасы на Хамм и Эссен,
на Кёльн, на Берлин, на Штутгарт!
За бомбами следом – сердцем
спускаюсь на парашюте,

благословляю раны,
благословляю руины —
пусть ангелы-великаны
проносятся невредимы.

Но дальше пускают метры
каких-то глупых историй.
Уйду. Надоело смертно.
И буду думать о горе,

оно мне скрутило нервы,
нигде не дает покоя,
и сердце, взяв из резерва,
бросает в горнило боя!

Заботы меня связали,
и боль все острее, острее,
привык я давно к печали...
Ах, только б скорей, скорее!

Вечером

Тоска, черт возьми, кручина,
как липкая паутина,
так душу порой оплетает, —
ни тяжкий вздох, ни проклятья,
ни дружеское рукопожатье,
ни вид этих нив зеленых,
ни взгляд, в себя устремленный, —
ничто уж не помогает.

Ни то, что там, над дорогой,
увижу жестокие звезды...
И звезды мне не помогут!
Грустные, ночью поздней,
беззвучно вспыхнув сначала,
на дно упадут бокала
и выпьют бокал до дна...
И будет ночь холодна,
и кто-то окликнет тихо,
мне Родину голос напомнит!
Тихий в безмолвии комнат,
я в тишину скачусь
и в камень вдруг превращусь...

Молчание мне поможет,
и камень, что сверху положат,
могильный, и холод, которым дышу
так долго...
О чем я пишу?!

Палестинские пейзажи

I В горах Иудеи

Белые горы Иудеи
словно немые курганы,
тучи над ними сереют —
овцы Ливана.

Бродят верблюды, как овцы,
мирно по мертвым руинам,
к мертвым шагают колодцам
за бедуином.

Мрачный, бездомный блуждаю,
горечь разлита в эфире.
Я и лазурь неживая —
лишние в мире.

Прошлое глухо и немо,
и кипарисов сверканье —
словно в печальной поэме
знак восклицанья.

II Нагария

Вблизи Нагарии, чуть вправо
с дороги иерусалимской,
незыблем, как римское право,
стоит акведук римский,

воздвигнутый цезаря волей,
что делает люд рабами,
когда средь пожаров и воплей
рухнули стены Храма.

Укором иль похвалою,
он встал и стоит, дряхлея...
А Рим пребудет – водою
для Галилеи.

Скрываются в дальней дали
и пальмы, и арки, тая...
– Куда же ты, путник? – Развалин
величие я спасаю.

III Закат на Мёртвом море

Над Мертвым морем закаты
гибель пророчат тучам —
замкам воздушным, крылатым,
сказочным кручам.

Сожжет огнем их, расплавит —
пламень заката неистов.
Сжег он Содом кровавый,
город убийства.

Истории злым ураганом
стерты Содом и Гоморра,
и обрастают бурьяном
мертвые горы.

О, странник, не мешкай в прохладе,
во мраке небес и истории:
суд совершить тебе надо,
шаг свой ускорить!

Монте-Кассино

Край наш растоптан армадою адской,
в щепки разбиты столбы на границе...
Маршем Кресовой, маршем Карпатской —
так наступление наше вершится.

Наши границы? – ищи под ногами,
в грохоте танков, среди канонады.
Так нас учили сражаться с врагами
предки-изгнанники, предки-солдаты.

Маршем Карпатской, маршем Кресовой;
скачкою конной, движением пешим...
Враг не уйдёт от расплаты суровой —
пусть он силён и оружьем увешан.

Маршем Кресовой, маршем Карпатской,
с грохотом движутся наши машины...
Поговорим мы с врагом посолдатски
в Монте-Кассино! В Монте-Кассино!

Те, кто погибнет в прекрасной Италии,
лягут в могилы. Судьбина такая.
А остальные – двинутся далее,
наши границы передвигая.

Наши границы? – «покуда мы живы»,
с нами, на этих нагорьях чужбины.
Гневно, кроваво идём под разрывы.
Наши границы – в Монте-Кассино.

«63»

Уяздовская аллея, где ж ты?
Есть Голгофа, аллеи – нету.
Я черчу аллею Надежды
и мост Победы.

Урбанистом я не был сроду,
с кирпичом не имел я дела,
но домчаться бы вещему слову
к тебе, Неподлегла!

Пусть вернутся улицам лица,
пусть посмотрят с прежним величьем
Краковское и Валицув,
Круча, Вильча,

пусть разбитый лоб Жолибожа
отдохнет на груди Средьместья,
и вампиры шепчут: «О боже!
Наконец-то?!»

И, зарубленный, встанет Мокотув,
Прага встанет – в пепле лежала...
Воля встанет, встанет Охота,
и орлиные крылья к полету
расправит Варшава!

Могилы

Поле – густой ячмень да овес,
полоска с жиденьким ржи покровом...
Это было от города в паре верст,
близ тихого бора соснового.

Там невысокий холм был —
кучка сосен в дебрях малины.
Щенки, как мы пели хором:
«Стрелковая – в бой, дружина!»

Конспираторы (уж в карцере сижено!),
семиклассники, шелапуты,
о повстанцах мы пели возвышенно:
о сразивших их пулях,
о сдавивших их путах.

Это было перед прошлой войной...
В пятнадцать лет что малец успел?
Хоть петь и было запрещено,
повстанцы в могилах – но «Стрелок» наш пел.

Мы крали у немцев винтовки,
шел девятьсот пятнадцатый год.
Это было под сенью
Ольшины Гроховской —
хмурый в дни те над городом
нависал небосвод.

А после, снова и снова —
сколько лет, сколько крови и смерти!
Вповалку лежит под Ястковом
половина полка четвертого
с пулей в сердце.

А позже – Волынь, Кошищи,
кресты берёзовые, могилы новые.
пожарища и пепелища,
леса сосновые…

Знаю: ширь варшавских бульваров
могилы покрыли.
О весне посреди завалов
люди забыли.

В прекрасной Варшаве, кровью залитой,
если мне хватит силы,
я склонюсь к мостовой, к кровавым плитам,
и поцелую могилы.

Знаю – здесь могилы все те же,
что под Слупном, под Боровицами...
Но как ни ломай нас,
не можем сломиться мы,
навсегда останемся прежними!

Могилы, могилы, могилы —
Мехов, и Ястков, и Нарвик…
Много надобно крови
и много надобно силы,
чтоб вернуться на Вислу и Нарев.

Сентябрьское солнце

Снова в Польшу вернусь я – там груши и сливы
в сентябре будут падать с тяжелых ветвей,
но под солнцем сентябрьским не буду счастливым,
никогда не расстанусь я с болью моей.

Это солнце, висевшее над горизонтом
и дававшее благословенье врагам, —
это солнце нас било грохочущим фронтом,
посылало снаряды фашистские нам.

Не застряли их танки в иссохших болотах,
самолетов их гул не смолкал никогда.
Моточасти – быстрее нашей польской пехоты,
и пылали оставленные города...

Солнце!
Остановил его кто-то когда-то?
Почему ж над Варшавой не меркло оно?
Солнце жгло и слепило героясолдата
на пути боевом, где от дыма черно.

Помню: огненным шаром оно над Варшавой,
и над Кутно, и над Вестерплятте стоит,
и восходит кроваво, и заходит кроваво,
словно бедствий земных его радует вид.

И с тех пор вижу солнце всегда не иначе
как набухшее гневом, и сверкает оно
в дымном пламени мужества, в горестном плаче,
темной кровью отчаяния обагрено.

О сентябрь! Ты минуешь кровавою датой,
наш закон и свобода растопчут змею.
Может быть, во враге вновь откроем мы брата
и победа в одну приведет нас семью, —

но сентябрьское солнце тех дней, тех страданий,
нашей крови и славы, повитой огнем,
будет проклято в песнях, легендах, сказаньях,
поколения не позабудут о нем.

Торжище