Григорий Джаншиев - Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 2

• Название: Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 2
• Автор: Григорий Джаншиев
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 5-91129-010-3

Григорий Джаншиев одним из первых начал изучение истории судебной реформы и вообще преобразований шестидесятых годов. Различным сторонам этой эпохи он посвятил несколько крупных монографий и написал ряд биографических этюдов о выдающихся деятелях крестьянской и судебной реформы. Свои статьи он собрал в книге «Из эпохи великих реформ», которое было подготовлено и издано к 30-летнему юбилею Великих реформ (1891 г.) Далее в течении 16 лет книга выдержала десять изданий, что блестяще иллюстрирует ее популярность и значение.

«Эпоха Великих Реформ» вышла в 1892 г. и выдержала с тех пор ряд изданий, при жизни автора постепенно дополнявшихся. Эта книга была весьма популярна не только среди видных судей, юристов и видных русских деятелей, но и среди зарубежной общественности и среди широких масс. Издание сыграло серьезную общественно-воспитательную роль как единственная история реформ царствования Александра II. Девятое издание, вышедшее в 1905 году, являлось одним из самых дополненных и пересмотренных, к тому же оно стало первым изданием Литературного Фонда.

---

– О дореформенной полицейской расправе могут дать представление характерные рассказы суд. след. Лучинского. Про городничего, при котором служил Лучинский в черкасской городской полиции, он рассказывает: «Городничий Щербцов принадлежал к типу тех полицейских чиновников, которые тогда нравились начальству и считались отличными деятелями… Прежде он служил в Киеве частным приставом в то время, когда там был старшим полицеймейстером Голяткин, памятный старым киевлянам и прославившийся на всю губернию. Он объезжал город на тройке пожарных лошадей с четырьмя казаками, из которых один скакал впереди, два сзади и один сидел на козлах с кучером. Когда полицеймейстер что-либо замечал, то тотчас же производил и расправу: кучер останавливал экипаж, казаки спрыгивали с своих лошадей, хватали указанную жертву, растягивали ее на земле, один садился на голову, другой – на ноги, третий отсчитывал удары нагайкою по обнаженному телу, а четвертый держал верховых лошадей»… Вот в какой полицейской школе воспитался городничий и воспринял все ее начала. Так, например, всякое утро городничий выслушивал доклад и призывал для допроса арестованных; при этом нередко случалось, что допрашиваемый «вылетал из присутствия, а вслед за ним вылетал и городничий с побагровевшим лицом, с пеною у рта и производил кулачную расправу»… В особенности это производилось всегда с тем, кто при своих объяснениях решался упомянуть слово «закон». Тогда городничий немедленно вылетал из присутствия, произнося: «Вот я тебе покажу закон!» и при этом раздавалась громкая пощечина: «Вот тебе закон» (другая пощечина). «Город Высочайше мне вверен, а ты мне смеешь говорить про закон, – понимаешь ли, город Высочайше мне вверен, – я тебе закон! Вот я пропишу тебе закон, взять его!» («Русск. Стар.», 1897, сент.).

– Вот, что писал Погодину Даль весной 1851 г. о старых судебных порядках. «Мельников замотался по следствиям, которые поручает ему министр, он мало гостит в Нижнем. А дела делаются здесь хорошие, например: богатый мужик Тимофей подозревает бедного Василия из соседней деревни в воровстве; идет к нему миром с обыском, ничего не находит, но пьяная его ватага избивает всю весью Василия до полусмерти. Хмель прошел – как быть? Заседатель все поправил: Василий обвинен в воровстве без малейшего повода и улик и отдан в солдаты. По следствию Мельникова открывается, что, вероятно, и кражи-то не было, и Василия подозревать нет повода. Или: четыре вора обокрали церковь; их поймал староста с мужиками на месте и отобрал деньги и вещи все налицо. За тридцать рублей сер. воры оставлены в подозрении, а староста и и крестьян поклепщиков приговорены в арестантскую роту за разноречивые показания. Или: мужик приехал из Семенова в Нижний на базар с товаром; зазевался, лошади ушли с санями; он бежит следом, спрашивая встречных, дальше, дальше, наконец, добегает по Волге до Макарьева, а лошадям след простыл. Бедняк идет в земский суд заявить пропажу. А где у тебя паспорт? – Какой паспорт? Я прибежал чуть живой с базару, из Нижнего. И его, как безыменного бродягу, приговаривают: заклеймить и отдать в арестантскую роту. Приговор был уже утвержден, когда я успел спасти бедняка». (См. Барсуков– Жизнь Погодина. Кн. II).

149

«Русск. Архив», 1889. № 7, инструкции гр. Бенкендорфа чинам корпуса жандармов.

150

См. проф. Я. Баршева. Основание угол, судопр. СПб., 1841. С. 155.

151

См. «Русские народные картины» Ровинского. Т. V. 0.327.

152

См. там же. С. 322.

153

См. там же. С. 324.

154

«Московские Ведомости», 1886. № 49.

155

См. Журн. Госуд. Совета, 1862. № 65.

156

См. Записку Блудова в т. II «Дела о преобраз. суд. части». См. выше главу VII, § 1.

157

Т. XVIII того же Дела.

158

«Моск. Вед.», 1867. № 69.

159

«Моск. Ведом.», 1886. № 198.

160

«Моск. Ведом.», 1867. № 69.

161

См. «Новое Время» от 17 апреля 1891 г.

162

«Журн. Мин. юстиции», 1866. № 5.

163

См. Записку К. П. Победоносцева в т. XIII, ч. 3 «Дела о преобразовании судебной

части в России».

164

См. «Дневник», II, 1882. С.352.

165

См. Собрание сочинений Аксакова, IV. С. 591.

166

С такой именно точки зрения приветствовал в «Юридической Библиографии» редактор «Юрид. Вестн.» проф. Сергеевский появление курса проф. Фойницкого в 1884 г. в разгар нападок М. Н. Каткова. См. ниже §И. Я. Фойницкий, примеч.

167

Если «бить» и «учить» по дореформенной терминологии значило одно и то же, то в жестоком военном быту и подавно эти понятия казались тождественными. Военный автор в своих «Воспоминаниях» так живописует дореформенные военные нравы: «Учить и бить, бить и учить было тогда синонимами, – так начинает автор свой рассказ. – Если говорили: поучи его хорошенько, это значило: задай ему хорошую трепку». Для «учения» пускались в ход кулаки, ножны, барабанные палки и т. п. Сечение розгами употреблялось сравнительно реже, так как это наказание требовало больше времени, приготовлений, а кулаки или палка были всегда готовы. Солдат било прежде всего их ближайшее начальство: унтер-офицеры и фельдфебеля, били также и офицеры. «Капралы и фельдфебеля дрались, так сказать, преемственно, по традиции: ведь их самих тоже били несчетное число раз, прежде чем они научились уму-разуму, и вот когда наступила их очередь учить других, они практиковали над своими подчиненными приемы той же суровой школы, которую прошли сами. Большинство офицеров того времени тоже бывало бито дома и в школе, а потому били солдат из принципа и по убеждению, что иначе нельзя и что того требует порядок вещей и дисциплина». Особенную жестокость в наказании солдат проявляли те унтер-офицеры и фельдфебеля, которые предварительно прошли курс ученья в «палочной академии», как тогда называли в армии учебные кантонистские батальоны. Для примера автор рассказывает такую сцену. «Вдоль выстроенной во фронт роты проходит такой “академист-фельдфебель” и останавливается перед молодым солдатом. “Ты чего насупился? Сколько раз учить вас, что начальству весело следует смотреть в глаза!” – кричит фельдфебель, сопровождая слова свои увесистою пощечиною. Получив такое внушение, молодой солдат как-то жалостно щурит глаза, но это вовсе не удовлетворяет грозного учителя. – “Веселей смотри! Веселей смотри, тебе говорят, истукан ты этакий!”– приказывает фельдфебель, продолжая наносить удары неумеющему весело плакать. Поучаемый солдатик таращит глаза на свое сердитое начальство, и губы его складываются в какую-то болезненную гримасу, долженствующую изображать улыбку. Довольный своим “ученьем”, фельдфебель удаляется, а старый ветеран, с тремя нашивками на рукаве, в утешение своему молодому товарищу и соседу говорит: “Вот что значить, брат, настоящая служба: бьют и плакать не дают”… Такие сцены были тогда явлением обыденным в наших армейских полках». («Русск. Стар.», 1894, июль. С. 110–111).

За солдатами, шедшими на обучение, обязательно следовал обоз розог (см. прим. главы III), без коих, писал митрополит Филарет, немыслимо поддержание дисциплины. – О бесчеловечном истязании солдат шпицрутенами см. III. – Автор названных «Воспоминаний» рассказывает «о примерном» наказании шпицрутенами. В 1852 г. во время смотра подошел солдат к Николаю I с намерением подать жалобу. Он приказал прогнать солдата «сквозь строй» через три тысячи шпицрутенов, что равносильно было мучительной смертной казни; —впоследствии велено было провести по «зеленой улице» лишь примерно (для кого пример?), т. е. чтобы солдаты не били лозами, а лишь прикасались. (См. н. № «Русск. Стар.». С. 112).

168

См. «Журнал Особого Присутствия». C.3.

169

Сочин., VI, 218. В записках Д. Н. Свербеева находим, между прочим, относительно рекрутчины общие указания о главных чертах крепостного быта: «По обычаю, крепостной часто был продаваем явным образом даже не помещику, но какому-нибудь чужому, зажиточному, также крепостному крестьянину, который приобретал его покупкой на имя своего помещика, с тем, чтобы купленного отдать за свою семью в рекруты». Против этой торговли людьми в рекруты закон издавна принимал меры, но торговля эта продолжала существовать, так как помещики находили всегда возможность обойти закон. Продажа крестьян в рекруты была постоянным явлением, нисколько не осуждалась общественным мнением. Свербеев рассказывает поразительный случай, как одна княгиня, образованная и религиозная женщина, принялась исправлять запутанные дела своего мужа: она отдала из его обширных имений 700 человек в рекруты не в зачет и получила за них квитанции на сумму 700 000 рублей; квитанции эти она продала, а на крепостных мужа оставила отправление текущих рекрутских наборов своим порядком. Таких резких примеров среди крупных помещиков было немного, но среди мелкопоместных торговля рекрутами была явлением обычным. Когда закон воспретил ставить в рекруты новокупленного крестьянина раньше года после покупки, рекрут стали покупать заблаговременно, подвергая купленных особо строгому надзору до времени набора. К каким неожиданным комбинациям эта торговля рекрутами приводила иногда, можно видеть из такого случая: «В Ярославской губернии, – рассказывает Свербеев, – крупная вотчина одного помещика купила на имя своего господина соседнюю деревню в 60–70 душ, обложила их оброком в свою пользу и затем брала из этой маленькой деревни всех рекрут за всю вотчину. Когда меры правительства стеснили торговлю рекрутами, стали прибегать к такому способу: продавали охотников, т. е. за деньги давали отпускную крепостному человеку, который ставился в набор, как «охотник», за очередного рекрута, большею частью вовсе не зная, что он уже свободен и может отказаться от солдатчины. В том или ином виде торговля рекрутами держалась до самого освобождения и нередко составляла существенную статью дохода для помещиков. Сюда надо отнести и еще одно явление. Были помещики, которые не торговали рекрутами, но все же извлекали доход из рекрутского набора». Свербеев рассказывает: «Многие самые лучшие из помещиков, желая сохранить или предохранить от расстройства лучшие зажиточные крестьянские семьи, спасти их от рекрутства, ставили за такие дома штрафных одиноких крестьян или дворовых дурного поведения. Но и в таких случаях вмешалось безнравственное корыстолюбие, соблазн, которым и я сначала увлекался, ибо и я сам брал с богатых крестьян деньги от 1000 до 1500 рублей ассигнациями, ставя за зажиточные семьи дворовых или штрафных даже из других имений. Только «лет за 15 до эмансипации додумался я, что поступать таким образом недобросовестно», и установил за освобождение от очередного рекрутства плату в 500 руб. в крестьянскую мирскую кассу».