В. Бирюк - Пристрелочник

• Название: Пристрелочник
• Автор: В. Бирюк
• Жанр: Научная Фантастика

«И кочегары мы, и плотники…» Коли есть место, что зовётся — Стрелка, то и людей, которые при том месте живут — зовут стрелочниками или пристрелочниками. И меня так называли. Что глядишь красавица? Ждёшь, что расскажу — как я в одну ночь город выстроил? Ага, и мост хрустальный до самово городу Парижу. Трахнул, тибедохнул… «пушки с пристани палят — кораблям пристать велят»… Господи, сколько ж сказок про меня, про мой город по Руси ходят! И что по воле Богородицы в одну ночь вышел из земли пустой град, велик и вельми изукрашен, и что прилетел в облаке да в сем месте домами да церквами пролился… Ерунда сиё, девочка. Мы его сами, вот этими руками… И ещё многими, и по-искуснее, получше этих — из земли вытаскивали, вылепляли, воздвигали да возвышали. Людьми место красится. Моими людьми. Как? А по всякому. И молитвой доброй, и словом худым, и умом, и дуростью, и горем с печалью и смехом с радостью… Бестолковости всякой — много было. Это нынче мы города как пирожки печём. А в те поры… всё в первый раз. Ты свой первой раз помнишь? Вот, зарозовела. А теперь прикинь — сотня мужиков враз… Ну-ну, не обижайся. Мне тогда… тоже лихо было. Смеху — аж до икоты. И что забавно: и испуги мои, по большей части, пустыми были, и надежды — всё более ложными. Планы, расчёты… попусту. А вот же ж — стоит град Всеволожск, велик да изукрашен!

---

«Эти — не нужны». И «этих» — не стало. Молча. «Немой Убивец». Будто избу подмели. Мужики мух — с большим азартом бьют.

И, конечно, «дракуловщина». Какой-то древний, заморский способ. Слышали, но не видели. А этот… владеет. «Зверь Лютый», Воевода Всеволжский.

Какой-то оттенок… не то, чтобы их униженности, но — моего превосходства, распространился среди муромских. Живчик стал говорить как-то… более прохладно. Поспешил собрать людей и нынче же — ещё пол-дня впереди, отправиться восвояси.

Напоследок я, таки, успел сунуть ему списочек необходимого поселению. У меня же что не тронь — или мало, или вовсе нету! Я работал? — Заплати.

Он как-то равнодушно ответил:

— Погляжу-подумаю. Своих забот — полон рот.

Не-не-не! Так отпускать нельзя! Спонсор загружен собственными заморочками. Либо не даст ничего, либо даст «по остаточному принципу». Надо соседа как-то… взбодрить. Как-то… уелбантурить запоминающеся. Чтобы он и в опочивальне своей среди ночи в холодном поту вскакивал и судорожно соображал: «А всё ли я сделал хорошего для Ваньки-психа?».

С учётом нашей слабости и зависимости самого существования Всеволжска от Мурома — уелбантурить позитивно. Без обид и вражды. С неотвратимым уважением. Меня.

Глядя на загружаемый в княжеские и взятые у меня ладьи полон, поинтересовался:

— Княже, а ты остальных мятежников уже побил?

— Да. Почти всех. Остальные зимой сами сдохнут.

— А полон взятый — уже продал?

— Да. У нас караван осенний стоит. Разные купцы восточные, кто по Оке ходил — домой к себе собираются. Набирают напоследок невольников.

Это понятно: рабов нужно кормить. Поэтому значительную часть «живого товара» покупают в последний момент перед выходом в далёкое плавание. Опять же: в чужом краю вероятность побега раба значительно ниже, чем на его родине.

— Совет дам. Заранее во избежание. В Муроме — продай полон сразу. Хоть — кому, хоть — почём. А на другой день скажешь купцам, будто только вспомнил: Воевода Всеволожский лодей с невольниками не пропустит.

— Это почему это?! Тебе велено держать Стрелку, чтобы никакого ущерба торгу не было, чтобы купцы ходили свободно, безбоязненно, безданно-беспошлинно.

— В твоей сентенции, княже, произведены две маленькие замены. Слова «свободно» в «Уставе об основании…» — нет. Я его в Янине сам старательно вычеркнул. А слово «добрые» в выражении «купцы добрые» — ты потерял. Так вот: рабов, холопов, роб, робичей… на Стрелке нет. Всяк человек здесь — вольный. Поэтому все невольники, вступив на эту землю — вольными станут. А они — ступят. Мимо купцам не пройти. Потому что мне надлежит проверить: купцы они добрые или шиши речные.

Живчик покрутил головой, пытаясь уложить в мозги принципиально новую для «Святой Руси» концепцию — «территория свободы».

* * *

Напомню: все, начиная с самых первых ещё с Византией, русские международные договора предусматривают выдачу беглых рабов. «Русская Правда» требует этого во всех русских землях — безусловно. «Привилегия убежища», распространённая на Западе, предусматривающая предоставление юридическому лицу, обычно — церкви или монастырю, права не выдавать беглых рабов или преступников — на Руси отсутствует. Классика получения личной свободы в Европе: если в течение года и одного дня беглец не будет возвращён своему господину — он становился свободным, знаменитый немецкий принцип: «воздух города делает свободным» — не у нас.

Есть два исключения.

Отбитый назад русский полон, не всегда, но часто — ещё не считается рабами. Тут куча деталей: кто отбил, у кого, по какому поводу… Например: берендеи, исполняя свою службу киевскому князю, бьют половцев, отбивают русский полон, но не освобождают даже по прямому приказу сюзерена. Поход — служба, полон — добыча. Нужны отбитые полоняне — выкупи.

Второе: статья в «Правде» позволяющая закупу уйти в княжий суд с жалобой на хозяина без согласия самого хозяина.

Всё.

Над всей «Святой Русью» и даже за её пределы простирается непробиваемая плита законов, властей, обычаев, удерживающая рабов — во власти их хозяев. «Гнёт» — не только булыжники, которыми нагружают крышку в бочке квашеной капусты. Это ещё и вековечный элемент социальной системы «милого сердцу отечества».

* * *

Сплошная, везде давящая, плита. И вдруг — дырка. Всеволжск. Что вызывает раздражение. И создаёт вытекающие из этого… ух ты какие! — последствия. Как немедленные, так и отложенные.

А сказать:

— Тьфу! Сгинь нечистая сила! Вот я тебя! Мечом добрым в кусочки мелкие…

Нельзя. Поскольку — «не-Русь». Поскольку — по «Уставу о основании…». Под котором и его, Живчика, личная печать стоит. И крест он сам на то целовал.

Конечно, ежели сильно припрёт… сам — поцеловал, сам — рас-целовал. Но там же и Боголюбский с Ибрагимом отметились. И дяде Глебу Рязанскому, аспиду ядовитому, интересно бы что-нибудь такое вставить. Из остренького для размышления…

Живчик светло и одухотворённо улыбнулся. Недоумение его перешло в размышления и мечты. Давние, выстраданные, взлелеянные. Сладостные. О том, как он дядю… лошадиной длинной мордой в…

Рано ещё. Вернёмся к конкретике текущего момента.

— Дело-то нехитрое, княже. Вернулся, скинул полон. Тут сотни полторы голов. С полтыщи гривен — ты получишь. Утром говоришь насчёт Ваньки плешивого. Про этого… «конюха солнечного коня» с колом в заднице — купцы уже от твоих людей услышат. На себе проверять… охотников не сыщется. Погода портится, купцам в Муроме сидеть — не с руки. Через день-два-пять возьмёшь у них полон, и этот, и прежний, за четверть цены. Потом распродашь вверх по реке. Хоть в Рязань, хоть во Владимир. Кипчаки, гречники, новгородцы, рязанцы, владимирцы — возьмут помаленьку.

Выдернутый из сладкой пелены грёз о множестве крупных и мелких гадостей, которые возможны с моей помощью, уж коли я «отморозок безбашенный», на «Правду» плюющий…, Живчик тяжко возвращался к «прозе жизни»:

— Полон держать… Кормить надо. Холодает — дохнуть начнут. Вверх тащить — тяжело да медленно…

— Тебе виднее. Только вниз с рабами — хода больше нет. Никому. Так и скажи у себя.

Ишь как вскинулся. Я ему «укорот даю» — волю его «укорачиваю». Тамошние купцы ведь спросят:

— А ты что ж, княже? За беззаконие такое — Ваньке-ублюдку юшку не пустил?

И про меж себя скажут:

— Слабоват стал князь. Живчик-то наш против нищеброда безродного — скис да заюлил.

Живчику об этом и думать-рассуждать не надо, инстинкт правителя, рюриковича, накатанные с рождения реакции — срабатывают автоматом:

— Ишь ты. Зубки кажешь?! Свои порядки ставишь?! Выше обычая прыгнуть хочешь?! Наши отцы-деды — такого не заповедовали, в «Русской Правде» такого нету.

— У отцов-дедов — такого Ваньки плешивого не было. А тебе, вот, довелось. «Русская Правда» мне не указ. Здесь, по «Указу» — не Русь. А зубки у меня так, махонькие. Чего ими хвастать? Вот у собачки моей…

Мы были уже нашем берегу, чуть отошли по пляжу под стеной Дятловых гор от суеты и шума погрузочно-разгрузочно-сортировочно-упаковочных работ. Я свистнул. Сверху, с террасы метрах в пяти над нами рухнула на песок огромная туча пыли, песка и шерсти. Грохнулась оземь, как герой русских сказок, но не обернулась ясным соколом, принцем-царевичем или ещё чем-то бесполезным, а бурно отряхнулась, осыпая нас всяким мусором. И радостно развалилась на спине, приглашая почесать ему брюхо.

Курт играл в скрадывание глупых сапиенсов. Но на этом склоне ему неудобно, из-под такой туши летит вниз разная мелочь. Вот я его и засёк.

— Это… Это что?!!!

— Курт. Князь-волк. Мне его их стая на воспитание отдала. Сирота. Друг мой. Весёлый, верный, умный. А зубки! Ну-ка, покажи дяде зубки. Вот они какие… красивые, белые, крепкие… зубки-зубочки. Ну-ну, не хватай… У волка — зубы. У меня — мозги. Поганые, которые про то не знали, нынче по Волге плывут, своими мозгами — ворон кормят. Ты меч-то убери. Курт без команды человека не трогает.

Живчик, снова не глядя, запихивал свой дамаскизированный меч, мгновенно извлечённый при появлении князь-волка — в ножны.

— Сделай, княже, божескую милость — объясни там, в Муроме, насчёт рабов. А то… негоразды будут. Купцы-то… бегать-шалить начнут. Я — человек мирный, мне крови — не надобно.

Юрий нервно переводил глаза с меня на Курта и обратно.

Тон разговора, который у меня приближается к «беседе равных» — обиден для него. Но, возвращаясь из Янина, мы «по-походному, без чинов» — так общались. Сегодня — просто ещё шажок. Неприятный. Вокруг полно его людей. Позволить кое-какому воеводе, пусть бы и Всеволжскому, пусть бы и поставленному Боголюбским… Да завтра все так захотят!

А наехать на меня… А за что? Приказ задержать — выполнил. Да ещё и кучу ворогов побил. На славу победителя не претендую, с добычей разошлись без крика. Совет коммерческий важный дал — немалой прибылью обернуться может: заранее предупредил о новизне с невольниками.