Майкл Дэвид-Фокс - Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы

• Название: Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы
• Автор: Майкл Дэвид-Фокс
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4448-0215-1

В книге исследуется издавна вызывающая споры тема «Россия и Запад», в которой смена периодов открытости и закрытости страны внешнему миру крутится между идеями отсталости и превосходства. Американский историк Майкл Дэвид-Фокс на обширном документальном материале рассказывает о визитах иностранцев в СССР в 1920 — 1930-х годах, когда коммунистический режим с помощью активной культурной дипломатии стремился объяснить всему миру, что значит быть, несмотря на бедность и отсталость, самой передовой страной, а западные интеллектуалы, ослепленные собственными амбициями и статусом «друзей» Советского Союза, не замечали ужасов голода и ГУЛАГа. Автор показывает сложную взаимосвязь внутренних и внешнеполитических факторов развития страны, предлагая по-новому оценить значение международного влияния на развитие советской системы в годы ее становления.

---

Но хотя германо-советские контакты и служили примером подобного рода отношений Советской России с другими странами, по некоторым важным аспектам они оказались исключительными. После Версальского мира в националистических и правых кругах Германии появилось гораздо больше сторонников «восточной ориентации», надеявшихся включить Советскую Россию в орбиту своих интересов; филобольшевизм был удивительно силен на обоих полюсах германского политического спектра. Конечно, геополитические факторы и следование стратегии «враг моего врага — мой друг» не являлись такими уж редкими побудительными мотивами и для других европейских государств в их сближении с Советским Союзом. Например, антигерманские и антибританские настроения имели большое значение для просоветских кругов, группировавшихся вокруг посольства СССР в Париже в период между двумя мировыми войнами. В середине 1930-х годов, во времена Народного фронта и построения коллективной безопасности, советский посол в Великобритании Иван Майский выступил с инициативой развития и укрепления связей с британскими консерваторами, которые, по его мнению, все более и более склонялись к сближению с СССР, в основном из-за международной политической конъюнктуры{191}. Кроме того, советские специалисты, имевшие дело с зарубежными интеллектуалами, всегда умели менять форму своего послания в зависимости от различных национальных и интернациональных предпочтений конкретной целевой группы. Например, в стратегическом документе 1929 года говорится следующее: в побежденных в Первой мировой войне государствах могут возникнуть «настроения», которые ВОКС может «использовать»; в «полуколониальных» странах возмущение политикой великих держав побудит интеллигенцию «следовать параллельно внешнеполитическим интересам Союза»; в Польше и Чехословакии при рекрутировании сторонников следует учитывать недовольство «национальных меньшинств», делая особый акцент на пропаганде советского способа «решения» национального вопроса{192}.

Нигде в мире среди представителей нелевого политического спектра геополитические факторы не укрепляли с той же силой идею союза с незападной страной, как это было в Германии 1920-х годов. Характерная увлеченность большевизмом пронизывала новый национализм «консервативной революции» в Германии. В результате советская дилемма выбора между левыми союзниками и влиятельными людьми, отнюдь не разделявшими левых взглядов, особенно резко проявилась в веймарском контексте. В итоге общая проблема выбора партнеров получила отражение в специфичности германо-советских отношений, повлияв на подходы к данному вопросу и устремления со стороны ВОКСа.

К тому времени, когда в середине 1920-х годов началась международная деятельность ВОКСа, советский коммунизм уже прошел по крайней мере через две главные стадии отношений с внешним миром. Первая стадия, с 1917-го по 1921 год, характеризовалась ожиданием немедленной и всеобщей революции за рубежом; вторая — одновременным стремлением и к установлению регулярных межгосударственных отношений, и к решению революционных задач. Поворот к нэпу в 1921 году не был полностью согласован с формулировкой концепции мирного сосуществования, хотя Ленин и Чичерин уже начали использовать этот термин в 1920–1921 годах. Тем не менее ряд договоров и стратегий выдвинули на первый план традиционные дипломатические и торговые отношения (в противоположность революционной агрессивности). С этого момента, а в большей степени после Генуэзской конференции и переговоров в Рапалло Советская Россия одновременно преследовала революционные и дипломатические цели на мировой арене. Неудачная попытка экспорта революции в Германию в 1923 году особенно способствовала переходу к мирному сосуществованию, причем не в качестве передышки, а в плане более долгосрочной стратегии. В реакции западных держав чувствовалась, говоря словами историка Карола Финка, «предсказуемая смесь страха и прагматизма», поскольку «большая часть западного мира была напугана большевизмом». Генуэзская конференция и ее последствия выявили самые разные реакции на происходящее: от полного неприятия (США) до желания делового сотрудничества (Великобритания) или тактики выбивания уступок и требования полного погашения царских долгов (Франция). Преследование Советской Россией двух целей одновременно — мировой революции и цивилизованных межгосударственных отношений — натолкнулось на то, что историк Дж. Якобсон назвал западной «диалектикой разрядки и непримиримости»{193}.

Специалисты по истории международных отношений советского государства рассматривают два вида советской международной активности как двойственную политику, поэтому определение концептуальных контуров и последствий этой деятельности всегда было одной из главнейших интерпретационных задач истории международных отношений СССР{194}. Поскольку двойственную политику изучали прежде всего специалисты по международным отношениям, то исследования сосредоточились почти исключительно на расхождениях и противоречиях между НКИД, представлявшим традиционную дипломатию, и Коминтерном, преследовавшим революционные цели. Обсуждение этой проблемы выходит за жесткие рамки противопоставления идеологии и «реальной политики» или доктрин мировой революции и социализма в отдельно взятой стране (первая ассоциируется с Коминтерном, а вторая — с советским государством), в которых зачастую и протекают дебаты вокруг международных отношений Советской России. Материал данного исследования наводит на мысль, что двойственная политика порождала перекрещивающиеся между собой начинания и основополагающую непоследовательность как в советской международной политике, так и в умах отдельных людей.

Советской культурной дипломатии пришлось столкнуться с собственной версией двойственной политики и решить, на ком сконцентрировать свои усилия — на идеологических сторонниках или на влиятельных, но далеких от политики (а иногда и находящихся в оппозиции друг другу) группах и индивидах. Первые два раздела этой главы объясняют происхождение данной дилеммы на примере советско-германских культурных отношений периода Веймарской республики; далее исследуется ограниченность действенности германской модели, применявшейся советским государством в других частях Европы и в США. В заключении главы рассматриваются отношения ВОКСа как с зарубежными, так и с советскими интеллектуалами в рамках схемы «патрон — клиент», показывающей, что эти отношения служили не только идеологическим, но и институциональным целям. Две черты советских международных операций шли вразрез со стремлением коммунистов оказывать влияние на Запад. Во-первых, существовала устойчивая дилемма контроля. Например, часто бюрократичный и негибкий в своих действиях ВОКС надеялся сохранить инициативу в международных операциях за центром, опираясь на разнородную группу своих представителей за границей. И в то же самое время, маскируя фасадный характер обществ дружбы, ВОКС поощрял независимую инициативу этих самых представителей. Во-вторых, как большевистские интеллектуалы, так и советские аппаратчики испытывали серьезное давление сверху, что вынуждало их представлять собственные зарубежные успехи высшему партийному руководству в искаженном виде: зарубежные операции описывались как все более успешные и охватывающие все новые и новые сферы, что затемняло оценку их истинной эффективности не только партийной верхушкой, но и порой самими представителями ВОКСа.

Добровольные партнеры: «восточная ориентация» в Германии

Поиск Германией союзника на востоке был одновременно и политической, и идеологической проблемой, и оба эти аспекта побуждали самого профессора Хётча, как и многих других, искать такого союзника прежде всего в советском государстве. Деятельность Хётча иллюстрирует некоторые из давних мотиваций, лежавшие в основе работы возглавляемого им Общества в 1920-х годах. Он настаивал на том, что наука должна быть политически актуальной, но не ангажированной, и его собственная академическая работа была отмечена непреходящим интересом к политике великих держав, имперской мощи Германии и «примату внешней политики». Хётч считал, что национальным интересам Германии более всего отвечал союз двух сильных государств — Германии и России; внутреннее устройство советского государства занимало его гораздо меньше, чем баталии на международной арене. В основе такого мнения лежали глубоко укоренившиеся полонофобские настроения и широко распространенное националистическое желание пересмотра условий Версальского мира, составлявшее суть его «восточной ориентации» на всем протяжении Веймарского периода{195}.

Хётч сделал Берлин крупнейшим центром русистики своего времени. Британский дипломат и историк Э.Х. Карр (Сагг) благосклонно отзывался о «школе Хётча», а Джордж Ф. Кеннан, к тому моменту лишь недавно принятый на службу в Государственный департамент США, был специально отобран для посещения лекций Хётча с целью «подготовки для работы в России». По этой причине после крушения нацизма в Германии именно профессор Хётч стал символизировать, согласно наиболее изощренной ностальгической версии его биографии, «трагедию немецкого ученого и его науки»{196}. Однако вместо того, чтобы прочитывать биографию Хётча ретроспективно, сквозь призму позднейших поношений и ухода во внутреннюю эмиграцию при нацистах, мы могли бы задать вопрос: как случилось, что столь уважаемый, националистически настроенный член имперского и веймарского истеблишмента установил настолько близкие связи с большевиками? Ответ на этот вопрос по большей части можно найти, если посмотреть на то, как Хётч соединял научную работу с политикой, и в частности с внешней политикой. Его основной целью было сделать свое Общество главным местом для дискуссий по вопросам современной советской политики и истории. Для доступа к сырому исследовательскому материалу Хётч нуждался в представителях Страны Советов, и особенно в ВОКСе. Конечный результат его исследований предполагал тесные связи с представителями германского правительства.