Наталия Лебина - Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в.

• Название: Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в.
• Автор: Наталия Лебина
• Издательство: Прогресс-Академия
• Жанр: Публицистика
• Год: 1994
• ISBN: 5-85864-018-4

Лебина Н.Б., Шкаровский М.В. Проституция в Петербурге. М.: Прогресс-академия, 1994

Эта книга о проституции. О своеобразных взаимоотношениях: масть - падшая женщина. О просто свободной любви в царской России и о «свободной коммунистической любви» в России социалистической. Наконец, эта книга о городской культуре, о некоторых, далеко не самых лицеприятных ее сторонах. Историк Наталья Лебина и архивист Михаил Шкаровский, отказавшись от пуританского взгляда на проблему соотношений элементов культуры и антикультуры в жизни города, попытались нарисовать социальный портрет продажной женщины в «золотой век» российской проституции на фоне сопутствующих проституции явлений - венерических заболеваний, алкоголизма, преступности. Проституция, по их мнению, как лакмусовая бумажка, позволила выявить многие закономерности и деформации в развитии общества как в дореволюционной России, так и в советскую эпоху.

---

Двумя годами позже — в декабре 1920 — Всероссийское совещание заведующих губженотделами постановило считать пользование проституцией «как преступление против уз товарищества и солидарности»[243]. Рассматривая проституцию лишь как наследие капитализма, новые идеологические структуры пытались — во всяком случае, в первой половине 20-х гг. — снять с продажных женщин ответственность за их поведение. Так, в 1924 г. заведующий венерологической секцией Наркомата здравоохранения известный врач В. М. Броннер заявил в своем интервью «Рабочей газете»: «Основное положение, из которого мы исходим при построении нашей работы, — это то, что борьба с проституцией не должна быть заменена борьбой с проституткой. Проститутки — это только жертвы или определенных общественных условий, или тех мерзавцев, которые втягивают их в это дело».

Такая постановка вопроса была явно чревата политизированнным отношением к проблеме спроса на проституцию. Не случайно участники II Пленума ЦКК, проходившего осенью 1924 г. и посвященного проблемам партийной этики, вполне серьезно дискутировали на тему: может ли коммунист пользоваться услугами продажных женщин и как это сочетается с его идейными воззрениями[244]. Любопытно отметить, что при задержании гражданина, вступившего в контакт с проституткой, органы правопорядка прежде всего выясняли его партийность. В фондах ЦТ А СПб. обнаружено несколько спецсообщений, пересылаемых работниками милиции в райкомы ВКП(6). Эти документы датируются в основном 1923 г. Вот образец одного из них, отправленного в июне этого года начальником 6-го отделения петроградской милиции в Володарский райком РКП (б): «При сем сопровождается регистрационная карточка за № 14244, составленная на члена Р.К.П. тов. Архипова Николая за нахождение в номерах «Перепутья» с девицей легкого поведения»[245]. Такой документ, как правило, служил поводом к исключению из рядов РКП (б).

Нередко власти пытались переложить на потребителей значительную долю ответственности, в том числе и уголовной, за вовлечение «невинных жертв» в грех продажи своего тела. В начале 1924 г.на заседаниях ленинградского губсовета по борьбе с проституцией с негодованием отмечалось, что после скандалов пьяных компаний в ресторанах милиция задерживает лишь гулящих девиц, а мужчин оставляет в покое. В связи с этим венерологическое отделение ленинградского здравотдела предложило: мужчину, виновного «в приставании к женщине», привлекать к ответственности за хулиганство, а обращающегося с целью разврата к своднику — за пособничество в сводничестве[246]. В определенной степени это предложение можно истолковать как еще одно из проявлений правового беспредела, царившего в Советской России. Следует отметить, что в отсутствие легальной институализированной проституции положение ее потребителя становилось более уязвимым, чем в царской России. Мужчина обязан был сдерживать проявления своей сексуальной активности. Но, судя по всему, большинство населения в 20-е гг. не могло еще смириться с мыслью о полной ликвидации официального института продажной любви. Обращение к его услугам входило в систему поведенческих стереотипов части горожан, и попытки введения любой системы наказания за это вызывали недоумение и сопротивление. Однако властные и идеологические структуры продолжали наступление на потребителя проституции.

В начале 1925 г. «Рабочая газета» организовала инсценировку суда над проституткой, заразившей венерической болезнью рабочего, воспользовавшегося ее услугами. Суд вынес суровый приговор содержательнице притона, а проститутке и рабочему — общественное порицание. Газета открыла дискуссию по данному процессу. Редакция предлагала применять к потребителям — в зависимости от частоты их обращения к проституткам — следующие меры: товарищеское порицание или выговор, предание огласке, общественный открытый суд. А члены Центрального совета по борьбе с проституцией требовали даже лишать мужчин, обратившихся к проституткам, избирательных прав.

И все же правовых методов воздействия на сторону спроса выработать не удалось. Возможно, это объяснялось и тем обстоятельством, что значительную часть потребителей проституции составляли рабочие. Привлечение их к уголовной ответственности за контакты с продажными женщинами могло разрушить миф о моральном облике господствующего класса советского общества. Но в целом идея введения карательных мер в отношении потребителей продажной любви не погибла. В 1928 г. женский отдел Ленинградского обкома ВКП(б) поставил вопрос о распространении на мужчин-клиентов статьи Уголовного кодекса о наказании за принуждение женщины к проституции. Ленинградские же районные совещания по борьбе с проституцией предложили о случаях обращения к женщинам легкого поведения «сообщать на фабрики и объявлять на общих собраниях в присутствии жен». «Эта жестокая мера — общественный и политический расстрел», — говорили сами инициаторы данного мероприятия[247].

В ведение общественности передавалось многое из области борьбы с проституцией. В октябре 1929 г. Ленинградский обком ВКП(6), решив, как указывалось в постановлении, «привлечь к борьбе с проституцией широкую пролетарскую общественность», возложил на комсомольских активистов миссию по вылавливанию лиц, пользовавшихся услугами продажных женщин[248]. Таким образом в Ленинграде претворялась в жизнь идея Комиссариата внутренних дел. Его чиновники посоветовали печатать в газетах имена потребителей проституции. Кроме этого, только в феврале 1929 г. в городе сняли с работы 32 человека и еще 62 наказали более сурово, вплоть до высылки за развлечения с «девочками».

Но уже в 30-е гг. столь масштабные кампании по борьбе с потребителями проституции не проводились. Со страниц прессы исчезла не только информация об отношении к мужчинам — клиентам института продажной любви, но и о нем самом. Формально в сознании населения уже укоренился стереотип причисления представителей стороны «спроса» к классовым врагам. Его всячески поддерживали и деятели коммунистической партии, трудившиеся на ниве борьбы с социальными пороками. Известный публицист и социолог Д. И. Ласс, например, писал в 1931 г.: «Надо вскрывать лицемеров, которые под прикрытием громких революционных фраз совершают контрреволюционные поступки, прибегая к услугами проституции…»[249] Эта установка надолго парализовала ментальности советских людей, которым активно внушалась мысль о том, что любые формы девиантности, в том числе и контакты с проститутками, свойственны лишь неполноценным в классовом отношении к людям.

В определенной мере подобная идея являлась продолжением концепций вульгарного феминизма и воинствующего аболиционизма начала XX в. Но в Советском государстве она была возведена в ранг официальной политики. На фоне насильственной деэротизации общества все это вело к тому, что люди с повышенной сексуальностью нередко разрешали свои проблемы противоправным способом принуждали к сожительству женщин, находившихся в служебной или материальной зависимости от них, прибегали к изнасилованиям и т. д. Конечно, подобные действия наказывались советскими законами. Таким образом социалистическое государство выразило свою абсолютную непримиримость по отношению к потенциальным потребителям проституции. Эта позиция официальных властей позволяет утверждать, что «милость к падшим» в новом обществе была обращена лишь на продажную женщину. В дореволюционной России законодатель, конечно, не поощрял разврата, но относился к нему терпимо. Действовавшая одновременно система социальной реабилитации падших женщин в определенной мере гарантировал хоть какие-то права проституткам в условиях институализированной торговли любовью. Логично предположить, что в ситуаций юридического отрицания не только каких-либо прав потребителе проституции, но и самого этого явления женщине, вовлеченной в сексуальную коммерцию, должны были быть представлены особые условия для адаптации в нормальной жизни. Однако в реальности все было значительно сложнее.

Надежды и крах советского милосердия

Филантропическую линию в системе новых властных структур, соприкасавшихся с институтом продажной любви, в первые годы после Октябрьского переворота осуществляли прежде всего медики. Многие из них решили бороться с проституцией в тесном контакте с советскими органами. Уже в 1918 г. врачи-венерологи с дореволюционным стажем — профессора С. Я. Кульнев и Ф. А. Вальтер, активные сторонники аболиционизма, — создали при комиссариате здравоохранения Союза коммун Северной области Венерологический совет.

Члены совета подготовили докладную записку городским властям с протестом против попыток возобновления медико-административного надзора за проститутками, обосновывая свою точку прения значительной вероятностью ошибок и произвола. Действительно, несмотря на ликвидацию законодательства о системе регламентации проституции, административные органы Петрограда пытались возобновить практику облав на женщин, якобы торговавших собой. В результате, как указывалось в документе одного из заседаний совета, «на улицах и вокзалах… попадаются женщины, неповинные в занятии проституцией, часто даже семейные»[250]. Протесты аболиционистов в данной ситуации были вполне законны. Действия петроградской милиции, в отличие от полицейских учреждений царской России, не имели под собой юридических оснований.