Александр Наумов - Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I

• Название: Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I
• Автор: Александр Наумов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1954

---

Лично я рѣшился завести у себя въ Головкинѣ автомобиль, спустя лишь много лѣтъ, когда и люди и деревенскій скотъ, главнымъ образомъ, лошади, болѣе или менѣе съ ними освоились.

52

Въ описываемое мною время всѣ мы жили у себя, въ помѣщичьихъ гнѣздахъ, размѣренной, широкой — именно „помѣщичьей” жизнью. Позже, всѣмъ другимъ Наумовымъ, какъ и мнѣ, пришлось надолго покидать милое наше Головкино и возвращаться въ него лишь на краткое лѣтнее пребываніе. У всѣхъ подрасли дѣти, требовавшія городского обученія. Мнѣ служба мѣшала жить такъ, какъ хотѣлось бы — мирно, тихо, въ скромной деревенской обстановкѣ. Въ то счастливое время (1900 - 1901 - 1902 г. г.) никуда мы не спѣшили изъ своего Головкина и крѣпко, почти безвыѣздно сидѣли круглый годъ въ своихъ усадьбахъ.

Упоминая о своей страсти ко всему тому, что именуется Божьимъ міромъ, и имѣя особое тяготѣніе къ природѣ, нетронутой человѣческой рукой, къ ея дѣвственнымъ чарамъ, я не могу не подчеркнуть, что въ этомъ отношеніи наше Головкино представляло собой въ дѣйствительности непочатый край цѣлины, природной „дѣвственности”.

Начну съ весны. — Хотя у насъ не было глухариныхъ и тетеревиныхъ.токовъ, но зато, что такое представляла собою весною вся волжская пойма, кишмя кишѣвшая пернатыми, слетавшимися со всѣхъ концовъ вселенной!? Пусть мои дѣти вспомнятъ, какъ я ихъ, маленькихъ, водилъ по незаливаемымъ низинамъ заповѣднаго мѣста, т. н. „Подстепного” — традиціоннаго вешняго этапа перелетныхъ птицъ, гдѣ онѣ осѣдали, любили, размножались.

Во время волжскаго разлива, Подстепное представляло собою мѣсто исключительное для удобства осѣданія на немъ всяческой перелетной птицы — утокъ, гусей, лебедей и всевозможныхъ породъ куликовъ. Далеко расположенное отъ населеннаго мѣста (въ трехъ верстахъ отъ Головкина), оно изобиловало ольховыми зарослями и удобными, травянистыми, кочковатыми луговинами. Въ Подстепномъ изстари вѣковъ запрещалось весной охотиться — съ прадѣдовскихъ временъ это было освященное, заповѣдное мѣсто. Ходишь, бывало, тамъ весной по мягкой, свѣжей, кудрявой муравѣ, среди кустарниковыхъ зарослей, и видишь почти рядомъ съ собой то парныхъ лебедей, то сѣрыхъ, съ виду совсѣмъ домашнихъ, дикихъ гусей.

Неоднократно наши дѣтки натыкались на сидѣвшихъ на своихъ гнѣздышкахъ дикихъ утокъ. Токовали и танцовали на своихъ длинныхъ ножкахъ турухтанчики, съ взъерошеннымъ на шейкахъ опереніемъ и раскрытыми вѣеромъ хвостиками. Среди прочаго пернатаго гомона раздается какъ бы блеяніе молодого барашка — это бекасъ по-весеннему играетъ, тоже по-своему любовно токуетъ, забираясь въ высь, подъ небеса, и оттуда стремглавъ ниспадая, трепыхая своими жилистыми крылышками и издавая это своеобразное блеяніе.

И сколько всего прочаго прилетнаго пернатаго міра скапливалось въ вешнее время на этомъ благодатномъ заповѣдномъ мѣстечкѣ, гдѣ птица, видимо, не считалась съ человѣкомъ, какъ своимъ врагомъ-хищникомъ и не опасалась его: не сказки это, милые мои читатели, а истинная быль, — головкинская правда!

Какъ-то разъ, тоже весной, въ бытность мою Губернскимъ Предводителемъ, подъѣзжалъ я на своей яхтѣ „Сирена” по весеннему разливу изъ Симбирска къ нашему дому, вдоль залитаго русла рѣки Уреня.

Напротивъ нашей усадьбы, черезъ рѣчку, была расположена моя хлѣбная пристань, а въ концѣ ея стояла каменная, еще прадѣдовскихъ временъ, караулка, гдѣ обиталъ старинный нашъ служащій — Емельянъ Ивановичъ. Весной, обычно, къ „дѣдушкѣ Емелѣ” съ „житнаго двора” отсылались на прокормъ наши гуси, которымъ раздолье тамъ предоставлялось великое — кругомъ вода, свѣжая трава, просторъ. Но былъ лишь одинъ „грѣхъ”, какъ выражался старикъ Емельянъ, — его донимали лебеди, безъ опаски и оглядки пожиравшіе у „Емели” и его „господскихъ” гусей весь кормъ...

Подоѣзжая къ нашему дому, я какъ разъ засталъ картину битвы дѣдушки Емельяна съ осаждавшей его внушительной лебединой стаей. Старикъ, съ большущей „шелудиной” въ рукѣ, яростно отгонялъ отъ гусинаго корма явившихся съ волжскаго разлива непрошенныхъ гостей. До насъ доносились его неистовые выкрики: „У-у вы! проклятые! пошли прочь!” Бывшій со мной графъ Мстиславъ Толстой спрашиваетъ меня: — „Скажи, вѣдь это лебеди твои? домашніе?” — Но когда мой гость узналъ, что это лебеди дикіе, онъ обомлѣлъ отъ охватившаго его удивленія. Потомъ годами всѣмъ разсказывалъ о сей чудесной встрѣчѣ, приговаривая — „если бъ я самъ своими глазами не видалъ, никогда бы этому не повѣрилъ”...

О нашихъ нетронутыхъ „цѣлинахъ”, блюденыхъ, заповѣдныхъ и сказочныхъ лѣтнихъ охотахъ на водяную дичь, лучше бывало и не разсказывать — настолько наша охотничья обстановка казалась невѣроятною!

Послѣ Петрова дня начинались по безпредѣльнымъ займищнымъ лугамъ знаменитыя головкинскія охоты, на которыя обычно любилъ пріѣзжать дорогой мой тесть Константинъ Капитоновичъ, человѣкъ моего уклада мыслей и одинаковаго пристрастія къ Божьему вольному міру. Сколько дней, съ ранняго утра и до поздней ночи, мы съ нимъ проводили въ дебряхъ нашихъ дѣвственныхъ займищныхъ луговъ. Въ этомъ отношеніи Константинъ Капитоновичъ былъ надежнымъ и пріятнымъ спутникомъ: — его также манила дѣвственная „крѣпь” со всѣми ея богатствами.

Любили мы съ нимъ забираться въ самую непроходимую луговую глушь и стоять за прикрытіемъ талового кустарника или густого, выше роста человѣческаго, камыша передъ озерными прогалинами, предварительно пославъ собакъ искать среди кочекъ и осоки припрятавшуюся водяную дичь. Стоишь, бывало, и выжидаешь, не безъ сердечнаго трепета, весь насторожившись зрѣніемъ и слухомъ. Гдѣ-то собака шарахнулась въ воду, очевидно, бросившись за выводкомъ; что-то рядомъ бултыхнулось и обозначились невдалекѣ подозрительные на видъ валики. Не проходило и мгновенья, какъ въ нѣсколькихъ шагахъ изъ-за осоки, среди камышей, показывалась цѣлая вереница водяныхъ пернатыхъ обитателей, быстро выплывавшая на чистую озерную поверхность, съ недоумѣніемъ оглядываясь, кто посмѣлъ нарушить ихъ спокойное существованіе??

Бывали въ такихъ глухихъ мѣстахъ случаи, что вмѣстѣ съ утиными выводками всякихъ видовъ и породъ, показывались изъ Камышевой чащи и лебединые, на которые, кстати сказать, лично у меня рука никогда не подымалась,

Сергѣй Тимофеевичъ Аксаковъ въ свое время проживалъ подолгу въ Головкинѣ, прежде чѣмъ составить и написать свой классическій трудъ „Записки ружейнаго охотника”, гдѣ имъ описаны всѣ сорта водяной дичи, встрѣчавшейся въ нашихъ займищныхъ мѣстахъ.* Мы часто съ Константиномъ Капитоновичемъ или съ Алешей Наумовымъ заѣзжали на нашъ любимый приволжскій „Борокъ”, гдѣ купались, вкушали стерляжью уху, и гдѣ нерѣдко я устраивалъ особое охотничье блюдо — „сальмэ” изъ дичи, въ которой нехватки въ нашихъ ягдташахъ не бывало.

Отдохнешь потомъ, бывало, на волжскомъ бережку, на чистой, разсыпчатой, песочной перинѣ, налюбуешься на родную даль съ проходящими пароходами и плавно скользящими бЬлянами или плотами; встанешь, вздохнешь полной грудью на вольномъ воздухѣ волжскаго простора, и отправишься вновь по камышамъ и берегамъ займищныхъ нетронутыхъ озеръ, не столько ради дичи, сколь во имя ощущенія непосредственной близости къ любимой мною луговой обстановкѣ.

Съ наступленіемъ осени, появлялись вечерніе перелеты съ волжской займы на яровыя поля безчисленныхъ вереницъ утья и гусей. Невѣроятное зрѣлище въ это время представляли собой т. н. „середыши”, т. е. волжскіе дальніе острова, озера которыхъ сплошь чернѣли отъ массъ скапливавшихся на нихъ дикихъ гусей, передъ ихъ отлетомъ въ теплые края.

Поздней осенью птицы исчезали, развѣ кое-гдѣ взлетывалъ на опушкахъ, среди опавшаго осинника, благородный, сѣрый, долгоносый вальдшнепъ. Но зато въ головкинскихъ мѣстахъ начиналась иная, идеальная по своей обстановкѣ и добычливости, охота съ гончими, сначала по черностопу, а затѣмъ и по порошѣ.

Держалъ я нѣсколько смычковъ этихъ собакъ, но любимицами моими были двѣ суки, привезенныя мною изъ Буяна — „Милка” и „Затѣйка”, съ которыми я всякую осень обшаривалъ лѣсные наши колки, вплоть до расположеннаго на краю моихъ владѣній, заповѣднаго „Малиноваго” лѣса. Рѣдкій колокъ не давалъ нѣсколькихъ добрыхъ русаковъ, а во многихъ проскальзывала и мышатница — лисица.

* Вспоминается мнѣ одинъ переплетенный экземпляръ этихъ „Записокъ”, хранившійся въ отцовской головкинской библіотекѣ, съ собственноручной надписью Сергѣя Тимофѣевича Аксакова: „Дорогому Николаю Михайловичу Наумову для него и его сыновей”.

Облавы въ Головкинѣ устраивались мною ежегодно въ теченіе всей поздней осени и до большихъ снѣговъ. То былъ излюбленный способъ моихъ охотъ, и въ ихъ организацію я вкладывалъ весь мой охотничій пылъ и опытъ. За нѣсколько лѣтъ у меня подобрались опытные и дисциплинированные, не только пѣшіе, но и конные загонщики. Мѣстность во всей округѣ я зналъ превосходно, и звѣря было изобиліе, особенно въ нашемъ Малиновомъ лѣсу, гдѣ облавы отличались исключительной удачей и добычливостью.