Альберт Мифтахутдинов - Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке

• Название: Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке
• Автор: Альберт Мифтахутдинов
• Издательство: Магаданское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1986

И в этой книге А. Мифтахутдинов остается верен своей теме: Чукотка и ее люди. Мир его героев освещен романтикой труда, героикой повседневных будней, стремлением на деле воплотить в жизнь «полярный кодекс чести» с его высокой нравственностью и чистотой.

---

— Мне хотелось бы подражать себе, когда я был тем, кого ты знала в стойбище Линлин.

— Значит, ты сильно изменился, — тихо сказала она. И вдруг неожиданно: — Ты сюда надолго?

— Да, времени еще много…

— Я буду ждать твоего звонка, хорошо?

— Хорошо, — ответил он.

— Скажи мне еще что-нибудь, — попросила она.

— Я тебя люблю, Ирина.

— Это я знаю, — засмеялась она и положила трубку.

В запасе у него было еще три дня, но испытывать себя ему не хотелось. «Незачем встречаться, — решил он. — Незачем бередить раны себе и ей».

Он спустился в холл, там был киоск — касса Аэрофлота. Взял на завтра билет до Магадана. Потом пошел в детский магазин, купил сыну пластмассовую гоночную машину. Пообедал, побродил по набережной Невы, купил в дорогу большой букет мимоз.

Рейс состоялся без задержки, и так же по расписанию самолет прибыл в Магадан. Дома были рады цветам, как-никак май, на улице идет снег, а тут в комнате южные цветы.

Потом он о цветах забыл, стоят они долго, и вскоре к ним все привыкли, как привыкают к окну, столу.

Однажды он долго работал в своей комнате и, откинувшись в кресло, так и уснул.

Проснулся далеко за полночь. На улице гудела майская пурга. Он потер виски и долго полулежал, в кресле, уставившись в потолок. И вдруг он увидел, как большой зеленый комар, величиной с маленькую стрекозу и такой же прозрачный, пролетел мимо люстры и сел на потолок. Николай похолодел. «Боже, что это?» Он потряс головой и протер глаза.

— Маша, — тихо позвал он жену. Никто не ответил. — Маша! — крикнул он громче. Он встал и, не отводя глаз от комара, пошел в ее комнату.

Она не спала.

— Маша! — тихо сказал он. — Там… летает…

Она отодвинулась, прижалась к стене и кивнула на потолок. Весь потолок был усеян зелеными комарами.

«Стоп! — приказал он сам себе. — Сейчас зима, пурга на улице, и ничего этого не может быть. Спокойно».

Взгляд его упал на телевизор, и тут он увидел букет мимоз. Все мимозы были усеяны комарами.

«Уф! — выдохнул он, — «Личинки были в цветах, я их привез вместе с цветами еще оттуда, с материка».

Он открыл форточку, осторожно вытащил из вазы букет и вместе с комарами выбросил его на улицу. Потом достал пылесос, сменил патрубок, включил машину и втянул в пылесос с потолка всю нечисть.

— Так сдвинуться можно, — улыбнулся он жене, сел на детский стулик и закурил. Рядом валялись детские игрушки, а среди них большая пластмассовая гоночная машина. Он нервно постучал пальцами по пластмассе. Получилось как на барабане. И тут только он заметил номер на машине и окаменел: МА 71–17.

Жена увидела, как изменилось его лицо. Она ничего не понимала. Она встревожилась.

— Слушай, Ник, что с тобой сегодня творится? Ты, наверное, перетрудился… Я вчера коньяк от тебя спрятала. Возьми, он в столе на кухне.

«Примета сбывается», — подумал Николай и, бросив машину, пошел на кухню. Коньяку он налил полстакана, подумал и немного разбавил горячим чаем.

Старик и Кошкин

Он спал. Ему было хорошо. Может быть, ему снилась грудь. Мягкая, белая, с большим темным соском, как у Кутгеут.

Он спал и сладко чмокал во сне, а Кутгеут сидела у потухшего очага не шелохнувшись. Она устала за день. В ярангу то и дело приходили все новые гости, и она не успевала разжигать костер, колоть лед, крошить мясо. Ребенок спал у нее за пазухой, укрытый мехом ее комбинезона, и она сидела тихо и слушала его, теплого, пахучего. Она не хотела вставать и снова готовить чай. Она не хотела его тревожить. Может быть, ему снилась тундра, белая, как грудь Кутгеут.

Вошел рыжий Кошкин. Он махнул рукой, сиди, мол, и сам разжег костер. Не глядя, повесил чайник на пятое звено цепи, где он висел раньше.

Он был здесь своим человеком.

Потом пришел усатый доктор Кузнецов. Он долго топтался в чоттагине, покашливал, осторожно сел на белую шкуру рядом с Кошкиным.

Молодой бригадир Лильи, муж Маши Кутгеут, влетел в ярангу стремительно, шумно чему-то засмеялся, сдернул малахай, кинул его в полог, сам уселся прямо на земле.

Все молчали. Слишком много и бесполезно было говорено с утра.

— Эх, доктор, — вздохнул Лильи, — давай завтра с Кергенто говорить.

— Мы еще с тобой поговорим, — усмехнулся Кошкин.

В пологе заворочался Кергенто. Он откинул шкуру, высунулся. Костер осветил коричневое, изрезанное морщинами заспанное лицо.

— Ииихх! — вздохнул старик Кергенто и закашлялся. — Завтра ехать. Далеко, совсем далеко, на усадьбу.

— Ишь ты, ловкач, ехать… — засмеялся Кошкин. — Устанешь ждать!

Любимец всей тундры, маленький рыжий Кошкин знал, что только один Кергенто его не может терпеть. Кергенто — отец Лильи. Когда-то Кергенто был бригадиром. Хорошим бригадиром. Ему даже медаль дали, «За трудовую доблесть».

А через неделю он отправился на дежурство, пряча за пазухой леденящую бутылку спирта. Сменщик-пастух нашел бригадира в десяти километрах от стада. Тот спал в снегу, блаженно улыбался, рядом стояла заботливо заткнутая бутылка. Пастух выпил последние граммы, закусил снегом, вздохнул и, не став будить бригадира, пошел собирать оленей. На всем пути валялись обглоданные остатки волчьего пиршества. В конце года бригада вышла на предпоследнее место. На отчетном собрании зоотехник Кошкин не пустил Кергенто в президиум, куда тот направился по привычке.

— Ты посиди в зале, так будет лучше.

Недобро сверкнули черные глаза Кергенто.

Он сидел, съежившись, и не глядел на сцену. Он не слышал слов. Так не слышат шума пурги, когда сидят в яранге у костра каждый со своими думами, как со своей кружкой. И когда сосед толкнул Кергенто в бок, тот по привычке вскинул руку и проголосовал, как все. Проголосовал за собственное снятие с бригадирства и за назначение на свое место Лильи, своего сына. Все это видели, но никто не смеялся. Горько было всем: бывшего бригадира любили, но правда и справедливость дороже.

С тех пор Кергенто противился всему, что замышлял Кошкин, а в стойбище привыкли слушаться старика.

Маша родила, когда Кузнецов был в другой бригаде. Усатый доктор, тихий, медлительный человек, два дня без ночевки гнал собак, а потом никак не мог понять, почему на него смотрит косо Кергенто, почему молчалива Маша, почему хмур ее муж, бригадир Лильи.

Кузнецов был новым человеком в тундре, и ему все еще не верилось, что он на Чукотке. Он мало говорил, но много работал, ежесекундно переживая свое пребывание здесь, в стране о которой мечтал еще в студенчестве, о которой ничего не знал, но которую любил неизвестно за что. И вот он здесь.

То, чего не мог понять Кузнецов, отлично знал Кошкин. И он сразу же послал в бригаду Лильи вездеход.

Вездеход встретили радостно. Но когда Кузнецов сказал, что на этом вездеходе Маша и ее дочка поедут в поселок, в больницу, Кергенто полоснул Кузнецова взглядом, крякнул и полез в полог.

Лильи как-то смущенно хихикнул и, потоптавшись около доктора, убежал в другую ярангу.

Через три дня приехал на нартах Кошкин.

— Не отдают роженицу? — спросил он у Кузнецова.

Кузнецов развел руками. У него был такой вид, как будто виноват в этом он сам.

— Я так и знал… — устало вздохнул Кошкин. Он еще не чаевал, ему хотелось в ярангу, и он спеша шептал Кузнецову, что это уже не первый раз, что две недели ребенку не будут давать имя, что никто из чужих не должен это время брать малыша на руки, а доктор, как ни крути, чужой человек, и больница — тоже не священное место. А в бригаде, хоть и не совсем верят во все эти шаманские штучки, но не в силах противиться черным, холодным и удивительно молодым глазам упрямого Кергенто.

Потом они сидели в яранге. Костер уже горел вовсю.

— Ишь ты, ловкач, — повторил Кошкин, обращаясь к Кергенто. — Ехать… Без Маши и ребенка никуда мы не поедем.

Кошкин сидел на корточках, поджав под себя ноги, пил чай — одну кружку за другой, так что тельняшка его взмокла и голубые полосы слились в темноте в одно с белыми просветами.

Маша сидела тихо, и казалось, ей было безразлично все.

Лильи беспрестанно ахал и охал, и посторонний человек сразу бы решил, что Лильи здесь ни при чем, что разговор не о его ребенке, что Лильи просто, рад гостям.

Кузнецов откинулся на деревянный столб яранги и, казалось, дремал. Было тепло, от еды и чая всех разморило, вставать и уходить в другую ярангу не хотелось.

В пологе зашевелился Кергенто. Сейчас он оденется и пойдет в ярангу сына. За ним поднимутся гости. Полог в этой яранге принадлежит Маше и ребенку, и еще здесь всю ночь будут две старухи.

Кошкин закрыл глаза. Он слушал. Слушал себя, тишину яранги, ветер на улице. Кошкин знал, что он в ответе перед собой не только за судьбу Маши, ее ребенка, за судьбу Лильи, но он в ответе и за молодого усатого доктора, которому пока все еще впервые.