Моисей Гольдштейн - Биробиджанцы на Амуре

• Название: Биробиджанцы на Амуре
• Автор: Моисей Гольдштейн
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1958

Повесть «Биробиджанцы на Амуре» рассказывает о небольшом эпизоде из трудовой жизни крестьян-новосёлов — заготовке сена, ведущегося группой переселенцев на отрезанном наводнением острове. Повесть заканчивается победой энтузиастов-косарей: сено скошено и заскирдовано, смертельная опасность, грозившая отрезанным на затопленном острове людям, миновала; сложился и окреп испытанный коллектив коммунаров, готовых к новым сражениям с дикой тайгой.

В остальных произведениях, входящих в этот сборник (за исключением двух последних рассказов, написанных на войне), тоже изображена борьба советских людей за освоение Дальнего Востока.

---

Бухгалтер не ответил. Он смотрел в сторону, словно был с извозчиком в ссоре.

— Вот видите, — сказал он Зингеру. — Я же вас предупреждал.

— Ничего, ничего, — успокоил его Зингер. — Поедем.

И тут же обратился к Эткину, совсем как свой человек, приехавший после длительного отсутствия:

— Неужели такая скверная дорога?

— А, дорога! — ответил Эткин и сдвинул шапку, словно желая получше разглядеть пассажира. — Не знаете наших дорог? Или впервые у нас? — спросил он, и его маленькие слезящиеся глазки, пробежав по Зингеру, остановились на его начищенных сапогах, которым в самую пору стоять в витрине обувного магазина. — Кто же вы такой все-таки?

Зингер не спешил представляться: «Какой-то извозчик, подумаешь». Вся эта канитель начала его злить, однако он сдержался, закусил губу и сказал с усмешкой;

— Дороги ваши я знаю достаточно хорошо. И не первый год в Биробиджане. Я и у вас бывал уже не раз, а вот вы, видать, здесь новичок, если спрашиваете, кто я такой.

— Вот, вот, именно так, — согласился Эткин, — это вы точно угадали. Но кто же вы в таком случае?

— Кто я такой, вы узнаете позднее, скажу по дороге, а пока не будем терять времени! — повелительно произнес Зингер и огляделся по сторонам, ища взглядом коня с подводой.

Но Эткин не любил, когда ему ставят такие условия.

— Хотите сказать — говорите, не хотите — не надо. Ваш товар — мое шитье.

— Вот ведь клещ! — вмешался в разговор бухгалтер.

Он рассчитывал: одно из двух, — либо ему удастся сесть на подводу вместе с Зингером, либо он посмотрит, чем кончится этот любопытный разговор. Но так как Зингер не торопился сообщить извозчику, кто он такой, то бухгалтер решил загладить ошибку гостя и сказал Эткину:

— Приехали бы к нам годика на три-четыре раньше, так и вы бы знали районного начальника снабжения.

— А-а! — вырвалось у изумленного извозчика. Он отошел на шаг и посмотрел на Зингера расширившимися глазами. — Так чего же вы молчите в таком случае? Ведь мы с вами чуть ли не родственники! — Он говорил быстро и оживленно. Глаза его заблестели, опавшие бледные щеки раскраснелись. Эткин сдвинул шапку и, сжимая кнут в костлявых пальцах, продолжал: — Главное, молчит! Почему же вы мне сразу не сказали? Почему молчали? — Внезапно он притих и посмотрел задумчиво на Зингера, его губы задрожали еще сильнее. Потом он снова сунул кнут под мышку и с очень мягкой, любезной улыбкой сказал: — Погодите минуточку, сейчас поедем. Я только забегу на вокзал, возьму почту. Сейчас, сейчас едем! — Он сгорбился и быстро направился к начальнику вокзала.

— Вот видите, я говорил, что мы поедем, — сказал бухгалтеру Зингер. Он легко повернулся на каблуках и поглядел на хмурое вечернее небо.

— Это только благодаря вам, товарищ Зингер. Видали, как он заговорил? Начальство — это не шутки! — дробно рассмеялся бухгалтер, а его нос при этом вспотел и засиял от удовольствия. — Какой чудак этот человечишко! Для него лошадь в тысячу раз дороже пассажира. Чуть пройдет дождик или на возу у него два-три пудика груза, уже он сесть не даст. Думаете, сам он поедет? Ошибаетесь. Он как собака на сене: и сам не гам, и другому не дам!..

Зингер положил руку на плечо бухгалтеру и рассмеялся, прищурив глаз:

— Мало ли чудаков на свете, — сказал он, глядя на двери вокзала, — почему же Биробиджан должен быть исключением?

Когда Эткин вышел из вокзального помещения, был уже поздний вечер. Возле станции стало тихо. Начальник, который вышел вместе с Эткиным, постоял на пороге и, сладко зевнув, посмотрел в сторону дороги, по которой к тайге пешком шли пассажиры.

— Идемте! — поторопил Эткин. — Поедем скорее!

На плечах он нес туго набитый рюкзак, а в руке держал кнут. Он пошел вперед, за ним следом — районный начальник снабжения и бухгалтер. Часть пути прошли молча. Эткин шагал впереди со своими пакетами, а Зингер и Файн, каждый в отдельности, искали глазами лошадь и подводу. Но ничего не было видно. По одну сторону, далеко от дороги, темнел густой лес, а впереди, среди невысоких кустов, тянулась раскисшая дорога.

— Погодите-ка! — сказал Зингер, остановившись на двух кочках, выпиравших из слякоти. — Может, вы бы подъехали сюда! Зачем вы ведете нас по грязи к лошади?

— Подумаешь, беда какая, — ответил Эткин, шевельнув острым локтем. — Скоро уже, вон там стоит лошадка! — Он прибавил шагу и поторапливал: — Давайте скорее! Сейчас сядете и поедете. — Эткин, ступая как попало, шел не оглядываясь. — Понимаете, лошадка у меня очень пугливая, смерть как боится поезда!

Шли все дальше и дальше. Зингер выискивал кочки, еле находил в темноте подсохшие места и злыми глазами смотрел на Эткина. «Вот дурак извозчик!» — яростно думал он.

— Ведь я же говорил вам, что вы не знаете нашего товарища Эткина. Такого странного извозчика еще свет не видал! — тихо прошептал бухгалтер и добавил: — Послушались бы меня, мы бы давно уже были на сопке.

Наступила ночь. Из леса надвинулась неуютная тьма, и Зингер уже не мог больше выискивать кочки, которые торчали из грязи.

— Эй, вы! Извозчик! — крикнул он Эткину, быстро шагавшему впереди. И, уже не жалея свои шикарные сапожки, Зингер пошел к нему напрямик. — Вы что это, шутки с нами шутите? Где лошадь?

Эткин повернулся к районному начальнику снабжения, выпрямился, вытянул длинную шею и с криком, который рассыпался по всему лесу, стеганул кнутом по голенищам зингеровских сапог:

— Ехать захотели, да? А пешком вы хворы ходить? Лошадей вам высылать к поезду, да? А овсом вы лошадей обеспечили? А? — Он так хлестал кнутом по воздуху, что кругом стоял сплошной свист. — Много ли вы овса припасли для лошадей, что хотите на них ездить?

Бухгалтер поспешил уйти вперед, а Зингер отступал, остерегаясь разгулявшегося кнута, которым Эткин размахивал направо и налево. И лишь когда извозчик увидел, что сапожки Зингера уже в грязи, он сошел с дороги и отправился домой.

Бухгалтер подошел к Зингеру, помог ему вытереть грязь. Оба молчали. Им неловко было смотреть друг другу в глаза. Файн хотел что-то сказать, он чувствовал себя виноватым перед Зингером, но не мог вымолвить ни слова. А Зингер был вне себя от злости. Он глубоко засунул руки в карманы пальто и пошел по дорожной грязи.

Отойдя на некоторое расстояние, Эткин обернулся. Он долго стоял и смотрел, как две фигуры двигаются во тьме. Еще раз щелкнув бичом, он пошел в глубь леса, обгоняя их по кратчайшей дороге, которую знал только он один.

Однажды весною

Как раз в то время, когда трудные дни остались позади, когда все как будто пошло на лад, когда люди, пережившие немало трудных дней, устроились, кажется, навсегда, когда председатель колхоза Берковер, выглядевший, как человек, приходящий в себя после тяжелой и продолжительной болезни, поправил козырек фуражки и взялся за телефонную трубку — позвонить в областной центр и попросить, чтобы прислали новую партию переселенцев, — как раз в это время он увидел в окно завхоза Грина, шагающего по дороге, ведущей к соседнему украинскому колхозу.

Лицо Грина было хмуро. Он подошел к дверям конторы, тихо отворил их, молча уселся напротив Берковера и посмотрел на него усталыми глазами.

— Что случилось? — спросил Берковер, стараясь заглянуть поглубже в глаза Грина.

— Ничего, — ответил тот, отворачиваясь.

— А все-таки?

— Ничего…

Берковер энергично повернулся на стуле, так что тот даже скрипнул, наклонился к Грину и взял его руку:

— Ничего, говоришь?

Председателю казалось, что сейчас он услышит что-то такое, чего бы и слушать не следовало.

«Неужели это возможно? — спрашивает он себя и смотрит на хмурое лицо Грина. — Неужели опять на него эта дурь нашла?» Он сжимает кулаки, ему кажется, будто он, держа в руках вожжи, сейчас помогает толкать в гору тяжелый воз. Поэтому ни на минуту нельзя отпускать вожжи, нельзя допустить, чтобы колеса хотя бы на пол-оборота повернулись в обратном направлении…

Грин сидит опустив голову. В комнате нудная тишина. Берковер не выдерживает этого:

— Скажи как товарищу! Что случилось?

Грин не отвечает. Его широкие плечи нервно опускаются и подымаются. Он вздыхает:

— Трудно так жить…

Прищуренные глаза Берковера впиваются в Грина. Он научился так заглядывать в глаза людям, которые приходили пугать его тем, что они уедут. Он научился различать, хотят они таким образом что-нибудь получить от него или действительно собираются уезжать. Но в глазах Грина он видит лишь мутноватую тусклость и вспоминает интимный разговор, который произошел между ними некоторое время тому назад. Грин пришел и сказал: «Трудно мне так…» И просил освободить его от работы. Тогда это свелось к отдельной комнате, которую ему предоставили в первом же построенном доме. Но сейчас Берковер видит по глазам Грина, что возникла трудность иного рода, и он не знает, сможет ли теперь помочь. И Берковер, который на целый десяток лет моложе Грина, почувствовал себя в положении сына, вынужденного сватать невесту своему отцу.