Моисей Гольдштейн - Биробиджанцы на Амуре

• Название: Биробиджанцы на Амуре
• Автор: Моисей Гольдштейн
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1958

Повесть «Биробиджанцы на Амуре» рассказывает о небольшом эпизоде из трудовой жизни крестьян-новосёлов — заготовке сена, ведущегося группой переселенцев на отрезанном наводнением острове. Повесть заканчивается победой энтузиастов-косарей: сено скошено и заскирдовано, смертельная опасность, грозившая отрезанным на затопленном острове людям, миновала; сложился и окреп испытанный коллектив коммунаров, готовых к новым сражениям с дикой тайгой.

В остальных произведениях, входящих в этот сборник (за исключением двух последних рассказов, написанных на войне), тоже изображена борьба советских людей за освоение Дальнего Востока.

---

— Ну и что же? Дали матери золотой? — спрашивает Петров, снова сдерживая улыбку.

— Где его возьмешь? — ответил Авром-Бер, махнув рукой. — Всех родственников обошли, — нигде не то что золотого — следа его не нашли; извозчиками были, откуда у извозчиков золото… — Он сплюнул в сторону, вытер усы и протянул руку за очередным мешочком.

Сразу же за последними деревенскими избами начинается узкая дорога, ведущая к пологому взгорью. На эту дорогу в сопровождении четырех вооруженных всадников выехал Авром-Бер. Усевшись на возу, он опирался спиной об ящик. Ночь была темная. Двигавшиеся тучи заслоняли звезды и грозили дождем. С гор подул ветер и принес острый запах диких цветов. Авром-Бер громко чихнул.

— Застигнет нас в дороге дождь? — спросил Борис, молодой, стройный парень, который держался вплотную к возу.

Авром-Бер поднял голову, взглянул на небо и сказал:

— Нет, тучи идут в Маньчжурию.

— Проедем восемнадцатый километр, а там пускай себе льет, — говорит Борис, искоса поглядывая на Авром-Бера.

— Да, восемнадцатый… — Авром-Бер потер кулаком бороду. — И до тридцать восьмого дождя не будет. А уж восемнадцатый проедем сухими.

Борис повторяет:

— Все же когда проедем восемнадцатый, вздохнем спокойно, хоть и дождь будет. Вперед!

Авром-Бер отпустил вожжи, чтобы помочь небольшим, хорошо кормленным лошадкам взобраться на пригорок. Дул тихий ветерок. По обеим сторонам дороги с негромким бормотанием бежали ручьи, несущиеся с гор. Авром-Бер сидел на возу по-прежнему, опершись об ящик, и в голове у него мелькала веселая мысль о «пассажире», которого он везет… Это, пожалуй, самый богатый из всех пассажиров, которых ему когда бы то ни было приходилось возить… Он пытается прикинуть, сколько может стоить этакий ящичек золота. Авром-Бер вспоминает богатых пассажиров, которых он когда-то возил. Самым богатым был Ицик Койфман — галантерейщик. Его «оценивали» в сто тысяч рублей. А сколько может стоить вот этот ящичек золота? — спрашивает он себя и улыбается в усы. Авром-Бер поднимается со своего соломенного сиденья, упирается локтем в ящик и обращается к всаднику:

— Борис, погоди минуточку.

Борис останавливает коня, поворачивается к Авром-Беру и ждет, пока тот поравняется с ним.

— Сколько, к примеру, может стоить вот этот ящичек золота?

Борис приподнял голову, точно желая лучше понять неожиданный вопрос.

— Стоить? — переспрашивает он.

— Да, да. Стоить. В рублях.

Вопрос этот звучит для Бориса очень странно. Уже не первый транспорт золота охраняет он, но ни разу ему и в голову не приходило спрашивать о стоимости.

— Это дело секретное, — говорит Борис. — Кроме начальника и парторга, никто этого не знает.

— Секретное? — переспрашивает Авром-Бер. И его почтение к «пассажиру» явно возрастает. — Секретное? Но — вес? Сколько он может весить? Ведь ты же его выносил.

— Это тоже секрет, — отвечает Борис, улыбаясь.

— Тоже секрет? Ну, приблизительно — пудом больше, пудом меньше…

— А сколько пудов, по-вашему, весит этот ящик?

— По-моему, верных пудиков пять! — говорит Авром-Бер, глядя на Бориса.

— Пудов пять?

— Думаешь, меньше?

— Больше.

— Например?

— Верных семь…

— Семь пудов золота?! — изумляется Авром-Бер. — Ведь это же состояние! Ведь это же стоит, быть может… полмиллиона!

Звонкий смех Бориса рассыпается по горам, нарушая предрассветную тишину.

— Этот человек понятия не имеет о своем богатстве! — произносит он наконец и, пришпорив коня, вырывается вперед.

— Неужели больше? — кричит ему вслед Авром-Бер, который окончательно растерялся от последних слов и хохота Бориса. — Больше полмиллиона? А? — и, не получив ответа, забирает вожжи в руки, задирает голову к небу, которое здесь, в горах, кажется таким близким, что вот-вот заденешь козырьком фуражки облака, и погоняет лошадей, теперь уже несущихся под гору.

На фоне голубого утреннего неба резко вычерчивались силуэты гор, расположенных на восемнадцатом километре. Авром-Бер шел рядом с возом, держа одну руку на ящике, а другой подгоняя лошадей. Возле него, не отступая ни на шаг, ехал Борис. Спокойно, но очень серьезно он шепотом втолковывал Авром-Беру;

— Не отходить от воза, гнать лошадей изо всех сил!

Авром-Бер слушал молча и чувствовал, как напрягаются его руки.

— А если мне придется драться, то как же: голыми руками, что ли? — тихо ворчал он. — Конечно, я могу и руками… Но вот у тебя на боку я вижу игрушку, да еще за спиной винтовка. — Он кивает головой на револьвер Бориса.

Борис минутку молчит. Он сидит как прикованный к лошади. И кажутся они вылитыми из одного куска серо-коричневого металла, Борис, напряженно вглядывается вперед, присматривается к ущельям.

— Револьвер? — спрашивает он, не глядя на Авром-Бера, и расстегивает кобуру. — Возьмите. Стрелять умеете?

— Кое-как! — ворчливо отвечает Авром-Бер, протягивая руку к оружию. Теперь он преисполнен уважения к своему новому «пассажиру».

— Спасибо, Борис! — говорит он дрогнувшим голосом и опускает револьвер в карман.

В горах повеяло ветерком. Облака ползут по горам, распадаются и тяжело опускаются на склоны. Вот здесь, в нагромождении гор, где подъемы так круты, где серые горные высоты усажены дико разросшимися скалами, — вот здесь, помнит Авром-Бер, в одно такое же серое утро пуля за пулей летели над его головой, а одна из них даже задела его ухо. Ухо залечилось, но сердце — нет. Оно несет в себе неизбывную досаду.

— Знаешь, Борис, — цедит он сквозь стиснутые зубы. — Попадись мне кто-нибудь из них живой… Золота нм захотелось…

— Тшш! — произносит Борис. Он сворачивает с дороги и пускается к подножию горы. Авром-Беру он подает знак — подогнать лошадей, а к себе подзывает второго всадника, оставляя двоих у воза.

Авром-Бер держится обеими руками за вожжи, словно помогая лошадям спускаться с горы.

— Осмотрев дорогу, Борис двинулся вперед и остановился там, где начинается спуск. В горах просыпался день. Небо прояснилось. Облака опускались все ниже и ниже, а горы стояли голубые и ясные.

Странный извозчик

— Есть подвода! — крикнул еще до полной остановки поезда один из пассажиров, указывая на низкорослого человека, что стоял у вокзальчика с кнутом под мышкой и смотрел на прибывающий поезд.

Это восклицание вызвало веселый смех остальных.

— Подвода действительно есть, товарищ Зингер, но имеется и извозчик, — шмыгнул длинным, острым носом сутуловатый бухгалтер Файн, выходя из вагона и уступая дорогу Зингеру. — И вам, — добавил он с усмешкой, — конечно, придется с ним познакомиться.

— Ну и прекрасно! — подхватил товарищ Зингер. — Когда есть лошадь, подвода и даже извозчик, так чего же еще желать? — Он пробежал живыми черными глазками по вагонам уходящего поезда, застегнул воротник кожаного пальто, провел пальцем по клинообразной черной бородке и зашагал по влажному деревянному перрону, осторожно ступая до блеска начищенными сапожками. — Сейчас мы и поедем! — произнес он, указывая широким хозяйским жестом на маленький вокзал, около которого стоял извозчик.

— В таком случае вы не знаете нашего извозчика Эткина, — улыбнулся бухгалтер Файн. — Это, скажу я вам, такой пес с ушами, каких свет не видывал! Приехал он сюда недавно. Сам он портняжка из какого-то захолустья, а здесь сделался одним из самых заядлых патриотов Биробиджана. Пойдемте-ка лучше пешком, пока светло; не бывало еще случая, чтобы Эткин возил кого-нибудь с поезда в такую погоду. Идемте прямо к дороге, туда, куда все шагают! — Он указал на троих пассажиров, которые, даже и не подумав обратиться к извозчику, пошли по тропе, которая вела от железной дороги к домам, стоящим на сопке.

— Идемте, товарищ! — Файн осторожно тронул Зингера за рукав. — Тут всего семь километров. Ну его к шуту, — он все равно не возьмет.

— Нет, нет, — возразил Зингер, подняв голову, будто желая сказать: «Ничего, посмотрим, кто сильнее!» — и пошел прямо к вокзалу, глядевшему в вечерний сумрак единственным слабо освещенным окошком. — Поедем! — сказал он уверенно.

От того, что ему не придется шагать пешком, Зингер был в очень хорошем настроении, и поэтому он дружески поздоровался с извозчиком. Эткин так же дружески ответил, склонив свой кнут до земли.

— Сейчас поедем? — спросил Зингер, потирая руки.

— А что же, ночевать здесь? — ответил Эткин, окидывая пассажира небольшими серыми глазками из-под густых, но поблекших сердитых бровей. — Откуда будете? — спросил он, а его припухшие губы при этом не переставали шевелиться, словно они без ведома их обладателя кого-то проклинали. — А вы дороги не знаете? — обратился он недружелюбно к Файну. — Или тоже ехать хотите?