Моисей Гольдштейн - Биробиджанцы на Амуре

• Название: Биробиджанцы на Амуре
• Автор: Моисей Гольдштейн
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1958

Повесть «Биробиджанцы на Амуре» рассказывает о небольшом эпизоде из трудовой жизни крестьян-новосёлов — заготовке сена, ведущегося группой переселенцев на отрезанном наводнением острове. Повесть заканчивается победой энтузиастов-косарей: сено скошено и заскирдовано, смертельная опасность, грозившая отрезанным на затопленном острове людям, миновала; сложился и окреп испытанный коллектив коммунаров, готовых к новым сражениям с дикой тайгой.

В остальных произведениях, входящих в этот сборник (за исключением двух последних рассказов, написанных на войне), тоже изображена борьба советских людей за освоение Дальнего Востока.

---

Из партийцев и комсомольцев здесь остались Ривкин, Рубин и Златкин. Они решили немедленно отправить всех. Только они втроем да еще Файвка останутся дожидаться спасательного катера. С уехавшими передали: «Тарабаровский остров почти весь затоплен, на нем осталось четыре коммунара и пятнадцать лошадей. Они ютятся на последнем клочке суши. Амур бушует, идет второй вал. Если не будут приняты экстренные меры, то люди и лошади погибнут».

— Гребите быстрее! Передайте исполкому! — кричал Ривкин вслед лодкам, направляющимся к противоположному берегу, где трона вела через тайгу к коммуне.

Моторная лодка, как всегда, дважды в день пересекает Амур. Но теперь она движется быстрее, и мотор ее сильнее шумит на воде. Коммунары следят за быстрым ходом моторки и с тоской прислушиваются к стихающему стуку ее мотора. Ночью коммунары дежурят вчетвером, днем спят по очереди.

— Я вот что придумал, — говорит Ривкин. — Коней привяжем к стогу, а сами заберемся на него.

— Ты собираешься здесь зимовать? — спрашивает Файвка.

— Нет не зимовать, но лошадей мы тут не оставим.

— Разумеется.

Полоска земли становится все уже и уже. Амур отрывает куски берега. Вдруг исчезла бочка соли. Оказалось, что река проглотила ее вместе с большим куском суши. А Фрида все еще нет. И катера не видать.

К вечеру на реке показался дымок. Судно шло вниз по Амуру, к Хабаровску. Рубин посоветовал вложить записку в бутылку и пустить ее по воде к судну…

— Совет твой, конечно, очень мудрый, — сказал Файвка, — но на записке напиши адрес судна, чтобы бутылка пришла по назначению…

Файвка нашел другое средство. Он схватил кусок жести, быстро свернул его в трубу, посадил Ривкина к себе на плечи и велел ему крикнуть:

— Передайте исполкому — прислать катер, спасти четверых коммунаров, пятнадцать лошадей!

Похоже было, что судно замедляет ход, но через минуту оно скрылось из виду…

В середине дня послышалось однотонное, не очень веселое тарахтенье катера. На Амуре снова показались куски пены — признак того, что река Сунгари влила в Амур второй вал воды. Палатки были уже подмочены. Дальше оставаться на полоске земли, которую уже затопляло, было невозможно, и коммунары собирались лезть на стог.

— Катер стучит! — воскликнул вдруг Златкин.

Все всполошились. Лошади подняли головы и насторожились…

— Катер!

— Спасены!

— Взнуздать лошадей!

Ребята бросились к лошадям и готовы были целовать их. Веселый перестук мотора приближался.

— Эй! Эй! — донеслось с катера.

— Фрид…

— Он, он!

— Подтянуть поближе машины! — крикнул Ривкин и, ухватив косилку, потащил ее к берегу.

Ребята тянули машины, не отрывая глаз от катера, который торопился к ним.

— Кто там вместе с Фридом? Еще кто-то едет?

— Где?

— Да вот, кто-то еще, старик.

— Погребицкий?

— Да, кажется, он.

Ветер ерошит седые волосы старика Погребицкого, скулы у него подергиваются, он серьезен, как человек, выполняющий очень важное поручение: он секретарь партийного комитета коммуны, этот старый сапожник. Ему поручено спасти героических коммунаров.

— Никаких машин! — кричит старик. — Только живой инвентарь! Таково решение спасательной комиссии исполкома!

Ребята привязывают накрепко машины к стогу, закрепляют их цепями и веревками. Лошадей вводят на баркас и направляются вниз по Амуру.

Уже будучи на воде, Ривкин вдруг что-то вспоминает, поднимается и говорит, словно рапортуя;

— Товарищ Погребицкий, план выполнен… На Тарабаровском острове заготовлено семьдесят тысяч пудов…

— Ладно, ладно… — прерывает старик. — Потом отрапортуешь… В парткоме.

Файвка смотрит на широко разлившуюся воду, и его охватывает необычайная радость. Он приваливается к стенке и вдруг затягивает во весь голос:

У китайцев генералы —
Все вояки смелые!

— Главное, — говорит старик, — кормами коммуна обеспечена, а?

— Факт! — весело отвечает Ривкин, и победный огонек вспыхивает у него в глазах.

1933 г.

Состояние

С тех пор, как Авром-Бер живет на золотых россыпях, он впервые находится там, куда каждый вечер сдают добытое за день золото и «где запираются на семь замков», как говорил он в шутку, но и не без зависти. Он снял пиджак, засучил рукава выше локтей, лицо его разгорелось, рыжая, коротко остриженная бородка казалась красной, а глаза, обычно матово-серые, сейчас блестят и отливают медью.

Золото…

В маленькой комнате конторы в этот поздний ночной час шла тихая, но очень серьезная работа: взвешивали золото.

Каждый вечер там запираются двое: начальник россыпей Ситников — высокий таежник с постоянно серьезным лицом и с серыми жесткими усами, который говорит в шутку, что весь его жизненный путь усыпан драгоценным золотым песком, и молодой, недавно присланный сюда парторг Петров, который утверждает: золото потому ценно, что его мало, а нужно много. И еще: не всегда золото будет обладать своей притягательной силой, но до тех пор, пока оно все еще много значит на чашке весов, приходится как можно глубже и энергичнее потрошить матушку-землицу.

— Вот, — почти весело говорит парторг, указывая на золото, которое они готовят к отправке. — Этот месяц дал нам порядочное количество сего благородного металла, но нам нужно добыть еще больше! — Он посмотрел на Авром-Бера и утвердительно кивнул головой, что должно означать: да, страна нуждается в золоте, дяденька.

Авром-Бер, потирая руки, качнулся вправо, потом влево, и коренастая его фигура двинулась к ящику, стоявшему посреди комнаты. Так, бывало, до революции он обхаживал богатых, почтенных пассажиров. Авром-Беру сейчас, собственно, нечего было делать. Его позвали, чтобы он немного подождал, а потом запряг бы лошадей. У Авром-Бера кончалось терпение, и он начал укладывать в ящик взвешенные мешочки с золотом.

— Не могу стоять без дела, — сказал он, потирая руки.

Начальник и парторг кивнули и начали молча передавать ему мешочки. Почувствовав в своей загрубелой руке первый мешочек, Авром-Бер короткими пальцами прижал скользившие золотые песчинки. Ему показалось, что в мешочке трепещет что-то живое…

В комнате было тихо, занятые и серьезные, стояли у стола Ситников и Петров, взвешивали золото, тщательно записывали точный вес и шепотом перебрасывались словами. За окном, запертым двойными ставнями, слышались размеренные шаги караульных, а издалека доносились тяжелые вздохи гидравлического элеватора и торопливый шум мониторов: на россыпях работала ночная смена.

Авром-Бер стоял, склонившись над ящиком, опустив в него руки, и странная мысль сверлила ему голову. Он, пятидесятилетний старик, лет тридцать тому назад похоронивший свою мать, сейчас, стоя над ящиком золота, почему-то вспомнил о том, что мать умерла очень тяжелой смертью.

Он как сейчас помнит ее мучения…

— Уснули, дяденька?

Авром-Бер спохватывается и выпрямляется, почувствовав руку у себя на плече.

— Нет, что вы, как можно? — с напускной шутливостью отвечает он. — Вспомнил, — смеяться будете, — мать свою вспомнил!

— Соскучился, старик?

— Да не в этом дело. Прошло уже тридцать лет, как она скончалась, а вот вспомнил, сам не знаю, отчего и почему, — сказал Авром-Бер, смущенно улыбаясь и почесывая бородку. — Жалко было смотреть, как она, бедная, мучилась, очень уж тяжело умирала, Бабушка моя, ее Соре-Итой звали, прямо таки убивалась. Она даже к знахаркам побежала.

— Это чтоб помочь матери умереть? — спросил Петров.

— Видно, так! — недоуменно улыбнулся Авром-Бер.

— Врача бы лучше вызвали, — говорит Ситников.

— Ах, — махнул рукой Авром-Бер, — да разве врачи помогут? Она и так уж сколько лет пролежала, не вставая, все молила бога о смерти…

— А знахарки что же? — спросил Петров, сдерживая улыбку.

— Они посоветовали вложить в руку матери золотой, — тогда ей легче будет умереть.

— Как это? — удивляется Петров, вопросительно глядя на Авром-Бера.

— Басни! — говорит Ситников, не отводя глаз от весов.

— Не басни, а средство для легкой смерти, сказали, как сейчас помню! — уверял Авром-Бер.

Ситников и Петров посмотрели на Авром-Бера, который вдруг задумался.

— Ну и что же? Дали матери золотой? — спрашивает Петров, снова сдерживая улыбку.

— Где его возьмешь? — ответил Авром-Бер, махнув рукой. — Всех родственников обошли, — нигде не то что золотого — следа его не нашли; извозчиками были, откуда у извозчиков золото… — Он сплюнул в сторону, вытер усы и протянул руку за очередным мешочком.