Леонид Корнюшин - На распутье

• Название: На распутье
• Автор: Леонид Корнюшин
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-7632-0232-5

Новый роман известного писателя Леонида Корнюшина рассказывает о Смутном времени на Руси в начале XVII века. Одной из центральных фигур романа является Лжедмитрий II.

---

— Сделай так, чтобы они невредимыми добрались до Рязани…

Делагарди заметил:

— Твои враги, князь, узнают, что ты не донес Шуйскому. Остерегись!

— Я не могу предать этих людей. Моя совесть чиста. Завтра мы возвращаемся в Москву.

XXXII

Двенадцатого марта 1610 года над посадами загудели все московские колокола. Колокола, купола, стены домов — все было обвито чистейшей изморозью. Пела, как некогда в славные времена, многозвучная медь, славя спасителя державы, верного и некорыстного своего сына. Двенадцать пономарей впеременку трудились на Иване Великом. Гул сего главного колокола плыл, мощный, раскатистый, над Москвою. С первыми ударами сего колокола народ: чернь, холопы, торговый и посадский люд, ярыжки[54], корчмари, мясники, накинув нагольные душегреи и полушубки, повалили изо всех посадов, чтоб встретить молодого и славного воеводу. Матери с младенцами, глубокие старики, юродивые и всякие Божьи люди — все со слезами радости бежали в одну сторону — на Волоколамскую дорогу.

В Микиткином кабаке, как и всегда, было людно, колготно, с вечера все угорели от дыма — за зиму расхудились печи, а Гурьян, уже не в той силе, как в былые времена, не мог управиться по хозяйству. Зиму просидели, перебиваясь из кулька в рогожку, получая ломаные гроши. Задолжал Шенкелю и Паперзаку, — те по-прежнему жирели, копя золотишко. За зиму Паперзак скупил еще три кабака и две бойни, а Шенкель с Мильсоном прибрали к рукам все кузницы вдоль Неглинки, рынки Скородома.

Как только ударил Иван Великий, Гурьян поднял всю свою нищую братию. Работница Улита по такому случаю надела лучшие обновы. В ее жизни свершилось важное событие: она сошлась со стрельцом, потерявшим в сражении глаз и руку. Несмотря на то что муж был и крив, и однорук, к тому же и заика, Улита не могла нахвалиться им.

— Такого мужика не сыскать во всей Москве! — хвасталась она. — Ужо што хорош, прям ангел небесный!

Микиткины харчевщики пришли к месту встречи, когда народ уже запрудил все ближние проулки и стогну, слышались радостные выкрики, иные плакали, лезли на колокольни, на крыши и деревья, чтобы увидеть того, кто, терпя нужду и лишения походной жизни, упорно, на виду у всего народа, служил своей земле, изгоняя алчных врагов ее.

— Скопину приспело сесть на царство! — говорил старый мясник, смахивая слезы. — Ужо он-то послужит Руси!

— Как же, ся-дет, — проговорил муж Улиты, — до-ожи-ида-айся, так ево и пустют.

— Царев брат Дмитрий точит нож на Михайлу Васильича.

— И женка его, змеища!..

Дмитрий Шуйский в это черное для него утро кинулся к брату, к царю. По распутням стеною с иконами и хоругвями двигался в западную сторону люд. При виде сермяжного холопства, спешащего с неслыханным ликованием встретить того, кто не так давно еще бегал босым мальчиком, при виде непочтительности и равнодушия к нему, более близкому к государю и прямому его наследнику, Дмитрий не думал больше ни о совести, ни о родстве. Зависть и ревность терзали его. «Торопишься к трону! Ты его не получишь! По праву он мой, а станешь поперек… не взыщи!»

На думном дворе уже толпилось высшее боярство, в дорогих шубах. Дмитрий кинул повод подскочившему слуге, пнул его ногою за нерасторопность и не торопясь, с важностью и твердостью ступая в сафьяновых синих сапогах, поднялся в царские покои. Молодая царица, не любившая заносчивого деверя, будто не замечая, прошла мимо него. Царь Василий, расслабленный, отяжелевший, в длинной, до пят, ферязи, слушал, наклоня голову, патриарха, но как только Дмитрий возник на пороге, Гермоген, что-то тихо проговорив, покинул покои. Царь Василий Иванович догадывался, о чем будет говорить брат в нонешнее утро. В душе своей Шуйский недолюбливал его за чрезмерное высокомерие, щегольство и властолюбие. Но не кто иной, как он сам, отправлял Дмитрия повсюду главным воеводой. Горькая обида охватывала Василия Шуйского, когда он видел глухую неприязнь к себе. Ну ладно те, кому он насолил, оказались в числе злейших врагов, в заговоре против него, но те, кому он доверял душу и оказывал дружеские милости… Кому же после этого мог он доверять?! «За что я страдаю? Разве я хочу пролития христианской крови, как об том трубит подлый рязанец Ляпунов? Если бы не я, Салтыков и другие изменники уже давно привели бы поляков в Москву».

— Брат Василий Иванович, по своей доброте ты не видишь, что племянник тебе не платит добром! — проговорил Дмитрий. — Погляди: он въезжает в Москву не воеводою, а царем!

— А ты, выходит, не рад славе Шуйских?

— Выродок Прокопий Ляпунов подсылал своих лазутчиков с грамотой к нему в Дмитров. В ней он Михаилу величал царем!

— Не говори мне сих подлых слов! — вспыхнул Шуйский.

— А чего не переслал людишек Ляпунова к тебе, а велел им тихо вернуться в Рязань? Теперь они всюду звонят, что Скопин — царь. Он и шведа доброхотствует, а ты не ведаешь.

Шуйский, ничего не молвя, через стол достал брата палкою.

— Усмири гордыню! Может, ты мне победы принес? Пошел прочь!

…Высшее боярство и духовенство уже целый час с хлебом и солью дожидалось знаменитого воеводу около городских ворот. Не ликовал лишь князь Федор Мстиславский. Первый боярин, главенствующий в Думе, Федор Иванович тайно надеялся, что на русском троне окажется литвин. Недаром Сигизмунд писал ему из-под Смоленска: «И о прежнем твоем к нам радении и приязни бояре сказывали: это у нас и у сына нашего в доброй памяти».

Ожидание затягивалось… Все так же гудели колокола. На тонком лице князя Мстиславского выступило выражение высокомерной спеси и злобы — его так долго заставляли ждать! Наконец из-за поворота вылетели всадники. Воевода Михайло Васильевич ехал на белом коне безо всякого убранства и без чепрака — в походном седле. Воевода был в доспехах, и вся фигура его являла могущественную воинственность.

Зависть окончательно завладела душой Дмитрия Шуйского… Вот он, народный любимец, спаситель Руси, о ком от края и до края идет неудержимая слава! Зависть!.. Подлый голос шептал ему: «Или он — или ты!..»

Народ в ликовании падал ниц, иные, доведя себя до восторженного безумия, ловили стремена, чтоб поцеловать его сапоги, иные тянули руки, чтобы дотронуться до него. Многотысячный гул сотрясал всю округу.

— Спаситель, слава тебе! — неслось над людским морем.

Михайло Васильевич с изумлением огляделся, затем ловко соскочил с коня. Бояре, топтавшиеся около ворот с хлебом-солью, двинулись к нему. Под гул толпы князь Мстиславский по старшинству протянул ему каравай и выговорил бесстрастно:

— Москва склоняется пред тобой, княже.

Дмитрий Шуйский, закусив губы, ненавидяще глядел на племянника. Дух вражды еще явственнее почувствовал Скопин, когда вошел в царский дворец. Холопье высокомерие проглядывало на сытых лицах дворцовой челяди, оберегающей свои прибыльные места изветами и доносами.

Царь Василий Иванович увидел Михайлу, и слезы сами собою побежали по его рыжим рябым щекам.

— Создатель услыхал мою молитву и помог тебе! Теперь ты мне как сын… — Шуйский запнулся и замолчал, а Скопин тихо проговорил:

— Я знаю, государь, о наговорах.

— Скажи… Ты ведь не замысливал супрочь меня, когда, скрыл о посланцах рязанца Ляпунова? Отчего ты не отправил их ко мне?

— Государь! На Руси смута. Не время казнить своих, когда под боком сидит Сигизмунд. Ныне у нас одна крепость, которая все держит, — это Смоленск. А долго ли продержится? Мне известно, что там болезни и мор. Король шведов — союзник ненадежный. Нешто, Василий Иванович, ныне то время, чтобы нам изнуряться во вражде?

— Что ж станем делать?

— Сперва надо добить до конца Рожинского и Зборовского, потом выгнать за пределы Московии Сигизмунда. Следует идти сейчас же на Иосифов монастырь, пошли туда воеводу Валуева и шведское войско полковника Горна. Затем я двинусь с основной ратью к Смоленску.

— До меня дошли известия, что Шеин хочет сдать город?

Скопин, не задумываясь, ответил:

— То подлые изветы переметчиков. Воевода Шеин будет драться, покуда хватит сил. Но на этом, государь, наши беды не кончились. Мутят казаки — Иван Заруцкий и другие атаманы. Их сабли дурные! Страшен и Салтыков. Продался с потрохами королю, будь он проклят!

— С Богом, Михайло! Делай как знаешь, а за почестями не станет: получишь лучшие вотчины, а потом… — Шуйский замолчал, не договорив.

«А потом ты хотел посулить царство, которое мне не в надобность», — договорил его посулу про себя Скопин. На душе у него было тягостно: пробыв два дня в Кремле, он почувствовал гнетущую тоску.

Проницательный генерал Делагарди по-дружески посоветовал ему: