Георгий Голохвастов - Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

• Название: Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма
• Автор: Георгий Голохвастов
• Издательство: Водолей Publishers
• Жанр: Поэзия
• Год: 2008
• ISBN: 978–5–9796–0122–9

Русский американский поэт первой волны эмиграции Георгий Голохвастов (1882–1963) — автор многочисленных стихотворений (прежде всего — в жанре полусонета) и грандиозной поэмы «Гибель Атлантиды» (1938). Чрезвычайно богатое, насыщенное яркими оккультными красками мистическое ощущение допотопной эпохи, визионерски пережитое поэтом, кажется, подводит к пределу творчества в изображении древней жизни атлантов. Современники Голохвастова сравнивали его произведение с лучшими европейскими образцами эпического жанра: «Божественной комедией» Данте, «Освобожденным Иерусалимом» Тассо, «Потерянным Раем» Мильтона. Философско-эзотерический эпос Георгия Голохвастова «Гибель Атлантиды» является выдающимся поэтическим произведением в освещении истинности платоновского предания и Атлантической Традиции, идущей к нам из тьмы тысячелетий.

---

Глава пятая

В созвездьи Двойней горят Геминиды,
Стремясь по небу в дожде огневом.
Любимый праздник в кругу годовом
Встречает нынче народ Атлантиды.
Мы Жизнь и Смерть, двух сестер-близнецов,
В двуликой тайне извечно безликих,
Единой мысли бездумных гонцов,
Единой воли безвольных творцов,
Совместно чтим, как два чуда великих:
Во славу Жизни венчаем мы днем
Быка и деву в торжественном чине,
А Смерти честь воздаем при помине
Почивших предков полночным огнем.

Открыты храмы с утра для молений;
Звенят немолчно тимпаны толпы;
В притворах темных столы приношений
Едва вмещают дары умащений,
Цветов кошницы, колосьев снопы,
Плоды в корзинах и связки маиса.
Народ толпится вокруг алтарей,
И взмахи темных ветвей кипариса,
Столь полных смысла в ручонках детей,
Беззвучно вторят мольбам матерей.

И в нижнем храме алтарь Зиггурата
Роскошно тонет в убранстве цветов.
Моя одежда бела и богата
Расшивкой свастик, быков и крестов.
В моей тиаре рубин над рубином
На трех коронах тройного венца,
Как символ, три знаменуют Лица
Того, Кто слит в естестве триедином.
Мой посох — острый, как луч, у конца —
Из ветви кедра источен; вкруг трости
Две кобры вьются из матовой кости
Клыков слоновых; они скрещены
Внизу у тонких и гибких ухвостий;
Вверху их главам скрещенным даны
Черты людские: в одной величавый
Прообраз мужа, в другой же — лукавый
И томный облик желанной жены;
И знаком Солнца карбункул кровавый
Венчает, рдея, союз их двуглавый.

Сгорает жертвой хваленья шафран;
Наполнен храм благовоньем сантала.
Размерно черных рабынь опахала
Колышут душный топазный туман,
И с дымом к небу возносятся гимны.
Пред царским местом, у трона курю
Я росный ладан: чеканные скимны
Послушно служат подножьем царю.

Застыл в молитве владыка Ацтлана.
Подир блестит золотым багрецом;
Украшен палец жемчужным кольцом,
Наследным знаком державного сана;
Жемчужный пояс обтянут вкруг стана,
А лоб охвачен жемчужным венцом.
Царица — рядом. Лазурная стола,
В сапфирах крупных от плеч до подола,
Спадает в складках, узорным концом
У ног касаясь узорного пола.
И тут же, стройный, с прекрасным лицом,
Царевич юный, наследник престола,
Стоит с царевной, сестрой-близнецом.
Они полны красотой литургии,
Их души, внемля хвалебным псалмам,
В забвеньи к Солнцу несутся и там
Блаженно тонут в лучистой стихии…

Всхожу я, в сонме жрецов, к алтарю
И, трижды Имя призвав, из потира
Пред Диском Ра возлиянье творю
Бескровный дар Миродержцу от мира.
Толпа простерлась. Склоняется царь.
А мощный голос незримого клира
Поет, ликуя, треглавый тропарь:

Пылающий челн
Властителя мира,
Плывя среди волн
Прозрачных эфира,
Сойдет на закат
Дорогой исконной
К пучине бездонной
У западных врат.

За гранью заката
Бессмертия свет,
Откуда возврата
Для смертного нет.

За струи реки священной,
За тростник из серебра,
Вновь слетит к стране блаженной,
Как горящий ястреб, Ра.

О, Мать,
Кормящая лань!
Ты сходишь опять
За темную грань
Страны отдаленной,
Навек отделенной
От мира живых,
Чтоб мертвым принесть
В лучах огневых
Воскресную весть.

Живые мертвым об общей отчизне
Поют и верят, что благостный день
От смерти к жизни и к смерти от жизни,
В их вечной смене, двойная ступень.

Есть край рассвета и весен бессменных —
Оазис счастья, где души блаженных,
Юдольной жизни покинув предел,
Небесной жизни стяжали удел.

Дана им радость в ее постоянстве,
Покой их слит с равновесьем миров,
Для них светила в алмазном убранстве
Соткали чистый, прозрачный покров.

Но сны о прошлом, как память о счастьи,
Прожитом в жизни под солнцем живых,
Не чужды мертвым, в их светлом бесстрастьи
Скользя, как дым облаков теневых.
И в мир наш темный подолгу ночами
Взирают предки созвездий лучами
И видят землю — свой прежний приют,
В потомстве дальнем себя узнают.
Порой мы чуем, не видя очами,
Их близость в дни торжества иль невзгод:
Их крыльев шелест у нас за плечами
Незримый нам возвещает приход.

На праздник Жизни и Смерти их сонмы
К нам в гости сходят изведать, узнать,
На нас почила ль небес благодать,
Храним ли твердо праотчий закон мы,
Победна ль в битвах Атлантская рать.
Когда же вспыхнут лампады ночные,
Так душам дорог наш мир, что иные
Приносят в жертву блаженство свое,
Обет давая в оковы земные
Сойти надолго, как в плен, на житье.

И любы душам блаженным паденья
С небес на землю: отрадно опять
Греховной плоти темницу принять,
Чтоб жить под солнцем. Блаженны рожденья
В святую полночь, когда мы блюдем
Завет сближенья родной Атлантиды
С родным ей небом, пока Геминиды
В созвездьи Двойней струятся дождем.
Зачем же сердце печалить разлукой?
Она на время — нам всё в том порукой!
И духом веры, любви и надежд
Светло овеян наш день поминальный,
Напевы гимнов святых беспечальны,
И ясен траур лазурных одежд.

Глава шестая

Свершив служенье, один я в моленной
Моих покоев укрылся и в ней
Молился вновь об единстве вселенной,
О мире в мире, о благословенной
Свободе духа, о счастьи людей:
О счастьи гордых, слепых несчастных,
Избравших в мире лишь тленную часть
Плотских стремлений, чтоб в поисках страстных
Лишь призрак счастья у жизни украсть.

Молитва в праздник великий мирила
С печалью будней. И душу мою
Надежды в высь увлекли, как ветрила
В тумане моря уносят ладью
От мрака в даль, где в счастливом краю
Заря сияет дневного светила.
Для веры нашей так много путей
К мирам блаженства от жизни юдольной…
В раздумьи тихом, сегодня невольно
С отрадой вспомнил я царских детей.

На них лежала двойного избранья
Печать от первых младенческих дней;
На них сходились светил предвещанья,
И с каждым годом сбывались полней
На них приметы пророчеств, хранимых
В писаньях древних и вещих жрецов:
Спасенье мира я в думах любимых
Связал с уделом детей-близнецов.
И вновь их жребий старался прозреть я
Сегодня, в мыслях следя, как русло
Их жизни вьется. Спешат пятилетья —
От их рожденья три срока прошло.

Я помню ночь Геминид. Озаряя
Атласа Остров от края до края,
Огни горели полночных лампад,
И с небом речь на таинственный лад
В тиши вела Атлантида родная,
О чем-то, бывшем давно, вспоминая,
О чем-то, вечно живом, говоря;
Тогда-то, в полночь святого помина,
Двух звезд паденье над кровлей царя
Я с храма видел; и наша долина
Была наутро, как в праздник, светла:
Царица двойни царю родила,
На гордость сердцу отцовскому — сына,
Очам на радость — красавицу дочь!
Рожденья святы в заветную ночь!
И небо явно, с пророческой силой
Великий жребий младенцам сулило.

Впервые, помню, увидел их я,
Когда, по древним велениям веры,
Пришел под вечер их первого дня
Детей очистить курением серы.

В их спальне стены и стрельчатый свод
Прозрачным камнем, обточенным гладко,
Одеты были; и в камне украдкой,
Как в сонной глади затихнувших вод,
Луны улыбка мерцала загадкой,
И, словно в песне таимый намек,
Пугливо синий блуждал огонек.

Вдохнул ли месяц, как трепет истомы,
В кристаллы отсвет синей, чем печаль?
Иль, горных кладов хранители, гномы
Печальный блеск заковали в хрустать?

Иль камни сами на мертвой вершине
Всегда холодных заоблачных круч
Навек сроднились с кручиною синей,
Впивая лунный ласкающий луч?

Никто не знает! Но силы волшебной
В камнях таится могучая власть:
Она разрушит беду и напасть
И скорбь и горе излечит целебно.

Малютки спали в кроватке двойной
Под легкой сеткой серебряной ткани,
И ровный голос заботливой няни
Твердил напев колыбельный родной,
Запрет домашний от чары ночной:

Сгинь, ты, сходящий взглянуть на детей:
Я глядеть на детей не позволю;
Сгинь, ты, сходящий баюкать детей:
Я баюкать детей не позволю;
Сгинь, ты, сходящий тревожить детей:
Я тревожить детей не позволю;
Сгинь, ты, сходящий испортить детей:
Я испортить детей не позволю;
Сгинь, ты, сходящий похитить детей:
Я похитить детей не позволю.

Простой и четкий, напев заговорный
Звучал дремотно; и мерно-повторный
Возврат всё тех же бесхитростных слов,
Как волн журчащих прилив благотворный,
Баюкал сном безмятежным без снов;
И мягко камни в тиши излучали
Сиянье лунной неясной печали.

И я в тот вечер счастливого дня
Подумать мог ли, что в эти мгновенья
Напев старухи, детей осеня,
Хотел их, словно в бреду откровенья,
Охранной силой сберечь от меня?..

Но нет! В ту пору над их колыбелью
Весельем вещим душа старика
Во мне взыграла, как в бурю река.
Постиг я духом, что с высшею целью
Огни двух жизней провидящий Рок
Зажег близ храма, у сердца Ацтлана,
В семье верховной древнейшего клана,
В святой и полный значения срок.

Я понял символ ночного виденья
Двух звезд падучих над кровлей дворца:
Скатились звезды, как два близнеца,
Из сфер блаженства в изгнанье паденья,
Потухли вместе, сгорев без следа,
Но жизнью новой зажглись для вхожденья
На праздник Жизни и Смерти — сюда.
Две смерти в небе, а здесь два рожденья, —
Двойная завязь начал и концов
В явленьи миру детей-близнецов:
Их путь начертан рукой Провиденья!

Обет спасенья чрез Деву нам дан;
А с ней предсказан Вселенский Посланник,
Глава народов, властитель всех стран.
Он вступит к нам, как неведомый странник;
Прославлен будет, творя чудеса,
Врачуя души, целя телеса;
Судьбу изменит Великий Избранник,
Свершив один поворот колеса,
И мир наш, смерти униженный данник,
Свергая тлена греховного гнет,
Его навеки царем наречет.

О, зовы веры! Как нужны душе вы!
Вот отпрыск царский, в сопутствии девы,
Дитя земли, человеческий сын,
Грядый на царство. В нем властно и ново
Родится к жизни Предвечное Слово,
Да жизнь достигнет нетленных вершин!

И волей неба очам моим ныне
Дано увидеть Дитя, да узрю
На склоне лет в человеческом сыне
Царя Царей и бессмертья зарю.

Глава седьмая