Владимир Афиногенов - Аскольдова тризна

• Название: Аскольдова тризна
• Автор: Владимир Афиногенов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2014

Русь 9 века не была единым государством. На севере вокруг Нево-озера, Ильменя и Ладоги обосновались варяжские русы, а их столица на реке Волхов - Новогород - быстро превратилась в богатое торжище. Но где богатство, там и зависть, а где зависть, там предательство. И вот уже младший брат князя Рюрика, Водим Храбрый, поднимает мятеж в союзе с недовольными волхвами.

 А на юге, на берегах Днепра, раскинулась Полянская земля, богатая зерном и тучными стадами. Ее правители, братья-князья Аскольд и Дир, объявили небольшой городок Киев столицей. Но и здесь не все ладно. Хоть и есть общий враг — хазары, но нет мира между братьями. Гибнет Аскольд от руки Дира, но и ему не уйти от расплаты!..

---

По мнению Мефодия, бывшего военного правителя Славинии, обстановка там у греков неважная… Между Михаилом III и его дядей Вардой идёт откровенная грызня, которая вредит общему делу, но пользу от этого извлекает только Василий-македонянин… Чем всё закончится — пока неизвестно. Ясно одно — арабы в очередной раз оттяпают у Священной империи часть территории, поэтому посольство по обмену пленных вершить будет нелегко, придётся во многом уступать…

И, как вы понимаете, я сильно огорчился, не встретив Константина и Доброслава. Пожал руку Мефодию за то, что он разрешил всё-таки язычнику-русу попользовать философа травами.

— А ведь зря я сразу тогда не согласился, — упрекнул себя Мефодий. — Брату после снадобий Клуда легче стало… Клуд-колдун…

— Но колдовством там и не пахнет, — ещё раз уверил я настоятеля монастыря.

— Сам видел…

— Отче, а врач от Фотия сделал что-нибудь доброе для Константина? — спросил я Мефодия спустя некоторое время.

— А-а-а, — махнул он рукой. — Отослал я его назад, и армянина тоже, толку от них никакого…

— Верно, им бы только кровь пускать…

К теме о врачевании философа мы больше не возвращались.

* * *

Наконец-то, оставшись один, без откровенно-недоброжелательно исподлобья глядевших на него врачей, Доброслав вздохнул с облегчением.

— Ну, брат Константин, буду, не хоронясь, лечить тебя. А ты уж слушайся меня во всём, — заявил он напрямик философу. — Священной травой вербеной я изгнал одну хворь, теперь буду выгонять другую…

Клуд сходил к келарю, попросил у него ковригу белого хлеба и баклагу виноградного вина.

— А не много ли?… Что-то я не замечал, чтобы ты пьянствовал… — с елейной улыбкой сказал русу монастырский ключник, не по годам разжиревший.

— Нужно для дела… — ответил со злостью Клуд, а про себя промолвил: «Боров… Пройдоха!»

Убедившись, с какой неохотой келарь расставался с хлебом и вином, Клуд снова пошёл к Константину:

— Отче, скажи, чтоб быка завалить.

— Быка?! — удивился философ.

— Да. Нам бычий пузырь понадобится.

— Хорошо… Наум! — позвал своего любимого ученика. — Сходи с Доброславом к келарю и от моего имени скажи, чтоб зарезали быка…

Худой и высокий, как учитель, Наум был слегка крючконос, с умными, карими глазами. Он по- свойски хлопнул по плечу Клуда, будто знал его всю жизнь, и просто произнёс:

— Пошли. Уговорим келаря, не то… — и показал кулак.

Конечно, кулак его нельзя и близко сравнить с кулачищем язычника, но Доброславу жест монаха очень пришёлся по душе, рассмеялся…

А к вечеру, когда принесли бычий пузырь, Клуд отправился в лес и стал отыскивать бузинное дерево. Нашёл недалеко от монастыря, сделал на стволе отметину, запомнил дорогу, воротился назад.

Целую ночь и ещё день, не смыкая глаз, он размачивал белый хлеб в виноградном вине и сушил на огне бычий пузырь. Подгадал ко времени, когда на небе народился молодой месяц.

— Вот и славно! — довольно потирал руки язычник.

А по истечении суток, рано поутру, в одной нательной полотняной рубахе вышел он за монастырские ворота, поклонился только что вышедшему из-за земной тверди Ярилу, а поклонившись, стал сказывать первый наговор:

— На море, на Океане, среди моря Белого стоит медный столб, от земли до неба, от востока до запада; а в том медном столбе закладена медная медяница от болезней и хворостей. Посылаю я раба Константина к тому медному столбу, что на море, на Океане, и заповедаю ему своим словом заповедным закласть его болезнь в этот медный столб. А был бы с того заповедания Константин цел и невредим, и от болезни избавлен по всё время, по всю жизнь.

Потом Клуд взял кружку месива из вина и хлеба и с бычьим пузырём отправился в келью к Константину, который несмотря на немощь что-то чертил.

— Э-э-э, брат, — сказал Доброслав. — Так не годится… С этого дня всякий труд надо оставить.

— Да не могу! — взмолился философ.

— Надо, отче! — настоял язычник. — Иначе лечение прахом пойдёт… Ты же сказал, что будешь во всём меня слушаться.

— Ну, хорошо… Только опять позову Наума, — и когда его ученик появился, начал с ним шептаться, показывая глазами на листы.

— Всё сделаем так, как велишь, — заверил Наум Константина, собрал листы и удалился.

— Вот тебе пузырь, отойди в угол, отче, и помочись в него. Не стесняйся. А потом, что намешано в кружке, употребишь вовнутрь… Так будешь делать в течение девяти дней. Утром и вечером. Лежать и никуда не выходить…

Забрал пузырь с мочой, пустую кружку, затем в небольшом сараюшке развёл костерок, а когда тот разгорелся, подбросил в него сырой травы. Как только едкий дым заполнил помещение, затушил костерок и повесил бычий пузырь на притолоку.

Вечером Клуд проделал то же самое, только предварительно наговорил, обращаясь к месяцу:

— Месяц ты, месяц! Сойди ты, месяц, сними болезнь с Константина; его болезнь не мала, не тяжка, а твоя сила могуча. Возьми болезнь, унеси её под облака и сокрой…

Прошло девять дней. И — о, чудо! Не то от месива, не то от наговоров, но Константину стало намного лучше: лихорадочный румянец, покрывавший его щеки, пропал, начала выделяться мокрота при кашле, и уже не забивало одышливостью грудь.

— Вот и славно! — приговаривал Доброслав. — А теперь, Константин, я поведу тебя к бузинному дереву…

Философ опять с недоумением посмотрел на язычника, но ничего не сказал, лишь в глазах его засветилась искренняя благодарность.

Подойдя к низкому дереву, Клуд ножом осторожно срезал кору, сделал в стволе углубление и велел Константину сплюнуть туда мокроту, затем язычник приложил кору на это углубление и завязал тряпицей, чтобы приросло.

А бычий пузырь закинул на крышу сарая.

Константин прочёл молитву и перекрестился…

2

Отряд Чернодлава вот уже три недели шёл по берегу Танаиса, но до сотни воинов, иногда и больше, шаман пускал в степь для набегов на чужие кочевья или пограбить караваны купцов. Однажды у персидского кизильбаши отнял вместе с поклажей и несколько красивых рабынь-печенежек. Чернодлав решил поменять свиту Деларам на её соплеменниц, а русских девушек раздал сотникам… Это было сделано для того, чтобы никто не мог напомнить Деларам о Киеве и начальной цели её путешествия… Выпуская душу из тела печенежской девы, шаман всякий раз говорил о своей любви. И внушал мысль, что и она должна любить его, храброго и умного предводителя хазарского отряда, потому что так хочет и Повелитель Верхнего мира.

Кузьму и Дира Деларам уже стала забывать. И все подарки, сделанные ими, бывший древлянский жрец заменил на новые, добытые, разумеется, разбоем…

Чернодлав, когда облачался в богатые одежды, представлял из себя видного мужчину: широкоплечий, высокий, крепкий телом, пригожий по степным меркам и на лицо, а его тёмные глаза, излучая огромную волю, притягивали к себе. О привлекательности шамана постоянно и наперебой твердили теперь и новые служанки, им подкупленные, и вот уж недаром, сама не понимая как, стала наложницей Чернодлава.

Шаман торжествовал… Ещё бы! Первая победа в смертельной схватке с киевским архонтом — желанная женщина Дира подчинилась ему, козявке по сравнению с великим князем… И Чернодлав хорошо понимал это. Кузьма в счёт не брался, дружинник всего лишь…

Случилось потом и так, что без зелья печенежская дева уже прожить не могла и дня, за щепотку она, казалось, могла сделать всё, что попросил бы колдованц. Иногда Деларам встречалась с бывшими служанками, которые беспрекословно исполняли волю новых хозяев, и видела в васильковых девичьих глазах немое удивление: госпожа заметно поблекла — вокруг рта у неё появились морщинки, на лбу тоже, взгляд потускнел… Они жалели её, бедную, и кто-то ненароком обмолвился об изменениях, происшедших с их прежней хозяйкой, донесли Чернодлаву, и вскоре русские служанки разом куда-то исчезли… Их или зарезали, или побили стрелами, оставив где-нибудь юные прекрасные тела на растерзание гиен и шакалов…

Так и не повстречав разъездов русов и войско Дира, разведывательный хазарский отряд прибыл в Саркел.

Вручив тудуну Менаиму от имени Завулона послание, Чернодлав с отрядом беспрепятственно вошёл в крепость.

Дом тудуна стоял чуть в стороне от рыночной площади, кирпичный, в три этажа, с колоннами, поставленными из тех, что привёз Петрона Каматира с собой из Константинополя для базилики, но не построил, увидев её ненадобность… Жители Саркела тогда сплошь и рядом поклонялись идолам, а знать была иудейская.

На длинном столе в просторном помещении на втором этаже, куда Менаим пригласил к обеду именитых гостей, в том числе бывшего древлянского жреца и его сотников, сверкала посуда, серебряные кубки, в стеклянных сосудах, привезённых из Херсонеса, преломлялись в вине радостные лучи солнца. Гости были веселы, непринуждённо.