Владимир Афиногенов - Аскольдова тризна

• Название: Аскольдова тризна
• Автор: Владимир Афиногенов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2014

Русь 9 века не была единым государством. На севере вокруг Нево-озера, Ильменя и Ладоги обосновались варяжские русы, а их столица на реке Волхов - Новогород - быстро превратилась в богатое торжище. Но где богатство, там и зависть, а где зависть, там предательство. И вот уже младший брат князя Рюрика, Водим Храбрый, поднимает мятеж в союзе с недовольными волхвами.

 А на юге, на берегах Днепра, раскинулась Полянская земля, богатая зерном и тучными стадами. Ее правители, братья-князья Аскольд и Дир, объявили небольшой городок Киев столицей. Но и здесь не все ладно. Хоть и есть общий враг — хазары, но нет мира между братьями. Гибнет Аскольд от руки Дира, но и ему не уйти от расплаты!..

---

Также раненько встала и Деларам. Каково же было удивление Чернодлава, когда она начала молиться восходящему солнцу…

— Имеет с нами единого бога… А не скажет, кто такая, знаю, что сделать… — обратился шаман к Алмушу.

— Посадим на раскалённые угли.

— Не-е, брат, так не годится… Испортим нежную кожу… Разве тебе не будет жаль её?

— Будет жаль… — ответствовал простодушный сотник.

Когда на вопросы: «Кто она и откуда? И зачем оказалась здесь?» Деларам снова не захотела отвечать, шаман вывел из палатки оставшихся в живых служанок, которых тут же окружили хазарские воины, и сказал:

— Сейчас я отдам девиц на поругание… По тридцать человек на каждую. После чего они умрут в мучениях. То же самое ожидает и тебя, моя красавица…

— Я не твоя красавица, изверг! — в запальчивости крикнула Деларам.

— Но это мы ещё посмотрим! — задетый за живое, угрожающе произнёс бывший древлянский жрец. — Ты будешь говорить или нет? — Он махнул рукой, и воины выдернули из толпы служанок самую юную, безвинную, с опухшими от слез глазами, дрожащую от страха, которую Деларам любила так же, как ту, отданную в жертву Гурку.

— Нет! Нет! — закричала печенежская дева. — Хорошо, я скажу! Скажу! — и зарыдала, прикрыв лицо руками.

Можно удивляться: любила ту служанку, а отдала в жертву Гурку, но не захотела, чтобы умерла эта, пожалела… Повторяю: в груди Деларам билось не жестокое сердце, сострадательное к чужой беде и горю… Поэтому она и спасла от плахи голову Кузьмы и вышла за него замуж. А то, что принесла в жертву самую любимую юницу, — это всё правильно, так считала сама и считают все идолопоклонники: в жертву Гурку надо отдавать самое ценное…

Когда она заговорила, шаман и сотник, слушая, дивились её словам: угадал Чернодлав, женщина эта оказалась не из простых. Желанная любовница архонта киевского Дира, ставшая женой его дружинника…

«Так вот кто срубил Мамуну голову?! Значит, ехала к мужу… Сказать аль нет, кто я на самом деле?… И спросить: видела ли она меня в Киеве? Доставили её из загородного терема как раз во время казни дозорных… А я выпускал душу из тела киевского колдованца позже… Но я эту женщину не видал, значит, не могла увидеть и она меня… — Потом мысли шамана потекли в другом направлении. — Научу-ка я и её летать на священную гору Меру, откуда руками можно достать солнце… Ты ещё полюбишь меня… изверга!»

И через несколько дней Деларам уже парилась в конопляной бане, и это понравилось печенежской деве больше, чем тогда, когда пробовала маковое зелье, — и она сделалась послушной Чернодлаву во всем…

Часть вторая Тефрика Азиатская

1

Моя мама находилась при смерти, поэтому, не дожидаясь послов из Константинополя, я выехал из монастыря Полихрон в Тефрику.

В дороге думал не только о родном существе, которое вот-вот оставит сей бренный мир, и о дальнейшей судьбе сестры, но и о болезни не менее дорогого мне человека, коим являлся философ.

Сердце моё разрывалось на части, ибо я видел: лекарства, которыми пользовал Константина врач-армянин, не приносили желаемого результата. Успокаивало лишь то обстоятельство, что теперь больным займётся Доброслав, доказавший однажды действенность своего лечения травами… Только бы разрешил Мефодий!

При отъезде я имел с ним разговор на эту тему. Кажется, он должен согласиться. Конечно, есть определённая надежда на врача, которого обещал прислать Фотий, но когда тот прибудет?… Вот вопрос.

Патриарх Фотий… Какой нежной участливостью окружает он людей, преданных ему. Сколько заботы к ним проявляет! Не забывает никогда. А ведь времени у него в обрез. Весь в трудах. На его плечах не только патриаршество, не оставляет без внимания и своё детище — Магнаврскую школу, где преподаёт риторику, греческую грамматику и литературу. Занимается изложением и истолкованием текстов многих прозаических произведений Древнего мира[44], говоря при этом, что «книги эти, несомненно, помогут тебе вспомнить и удержать в памяти, что ты при самостоятельном чтении почерпнул, найти в готовом виде, что ты в книгах искал, а также легче воспринять, что ты ещё своим умом не постиг».

Я слова Фотия хорошо запомнил и воспроизвожу их точно… А теперь патриарх работает над историей павликианского движения. Так на чем же он остановился?… Ах, да, — на правлении Феодоры, когда она возымела желание привести к правой вере павликиан или искоренить их из числа живых… Для этого послала на восток трёх сановников — Аргира, Дуку и Судалу. Первый, как известно, приходился Иктиносу-регионарху отцом… Жестоко они расправились с вероотступниками. Было уничтожено до ста тысяч человек… Тут рукопись Фотия обрывалась. Но хорошо знаю, и я уже писал об этом, как затем устраивалась жизнь павликиан…

После смерти предводителя Сергия-Тихика и дальнейшего разгрома эти люди стали объединяться в общины и жить в полном равенстве. Они выступали за восстановление порядков и обычаев раннехристианской церкви, имея в виду прежде всего равенство раннехристианских общин, которое они понимали не только как равенство перед Богом, но и как социальное равенство…

И служил у анатолийского стратига некий муж по имени Карбеас. Он исполнял должность табулярия[45] и гордился верою павликиан, которую исповедовал. Когда он узнал, что отец его был распят на дереве по приказу сановника Аргира, то бежал вместе с другими сообщниками по ереси, коих насчитывалось до пяти тысяч человек, к тогдашнему эмиру Мелитены, которого звали Али Тарсийский. После того, как Карбеас со своими людьми дал слово верности эмиру, арабы приняли павликиан с почётом и заверили их в поддержке. Они разрешили им на своей земле строить города. Были сразу воздвигнуты два — Аргаун и Амару, так как число павликиан росло с каждым днём — они бежали сюда отовсюду… Потом началось строительство Тефрики Азиатской, и сейчас она служит столицей павликиан; здесь собираются в походные колонны, подвергают страшному опустошению ромейскую державу и приходят на помощь своим благодетелям — сарацинам…

Я уже говорил, что мне пришлось побывать в Тефрике, и могу описать её, как и все города в Азии, столицу павликиан окружала крепостная стена, сделанная из бутового камня и глины; улицы узкие, дома низкие, двухэтажные, как две капли воды похожие друг на друга. В Тефрике следуют общинному правилу и сразу не разберёшь, где живёт бедняк, а где богач, даже семья Карбеаса обитает в доме, выглядевшем как все. Правда, расположен он на рыночной площади, где просторно, но зато шумно, особенно в базарные дни.

В Тефрике нет мостовых, как, например, в Константинополе, уличного освещения тоже… Городские жители, хотя многие из них являются искусными мастерами — кузнецами, чеканщиками, кожевенниками, не порывают связи с землёй. За крепостными стенами простираются возделанные поля, сады и огороды, на пастбищах бродят стада. Кладбище тоже находится за городом. На могилах крестов не ставят, лишь камни с надписью указывают, кто и когда похоронен…

Чем меньше пути оставалось до Тефрики, тем больше беспокойства я испытывал в своём сердце, а оказавшись у крепостной стены, меня вдруг охватило недоброе предчувствие… Дав стражникам по четверти золотого дирхама, я беспрепятственно проехал через ворота; на мне была одежда, какую носят городские жители, моя же монашеская хранилась, как и в прошлый раз в сундучке, притороченном сзади конского седла.

И предчувствие не обмануло: сестра встретила меня громкими причитаниями, что мама умерла и её успели схоронить… Словно оглушённый, я сел на лавку и обхватил руками голову.

«Как же так?! Господи… Не смог даже проститься… Родная моя! Мама… Как же так?!» — лихорадочно бились в голове мысли.

Ко мне подошла сестра, села рядом, прижалась боком к моему локтю. Я поднял голову, кажется, в моих глазах стояли слезы.

— Не убивайся, брат… Перед смертью она всех простила…

— Вы не могли подождать два дня?! Прежде, чем опустить её в могилу.

— Не могли… Ты знаешь сам, что по нашей вере покойника не оставляют в доме свыше одного дня и одной ночи.

— По нашей вере… — передразнил я сестру. — Всего лишь условность…

— Как и по вашей… — не сдавалась Максимилла. — Вы, православные, тоже больше трёх дней и трёх ночей не держите умершего дома.

Нужно отдать должное выдержке сестры, с её доводами мне пришлось согласиться. Я встал:

— Ну, ладно. Покажи, где её схоронили.

— Не сегодня… Завтра. Ты устал с дороги.

— Нет, сегодня! — заупрямился я.

— Хорошо, пошли.

Долго я стоял у могильного холмика матери, муторно-горько было у меня на душе. И уже не от того, что не смог проститься, а от воспоминаний о её безрадостной жизни…

«Почти юной осталась без мужа, с двумя малютками на руках в той, кровавой кутерьме… И мыкалась по чужим углам и работала, не разгибая спины даже в старости, чтобы иметь хотя бы кусок хлеба… И в великой бедности прожила с моею сестрою, конечно, община поддерживала их, как могла… Так они существовали в хвалёном равенстве; хотя не думаю, чтобы ересиарх и чиновники, делая вид, что разделяют нищету со всеми, существовали так же, не думаю… И мне в этом в тот раз пришлось убедиться, когда я попал на званый обед. Тогда ещё был жив Сергий-Тихик. Он позвал меня к себе, узнав, кто я. А Тихик любил богословские споры, доказывая, что вера его правильная… Я пришёл к нему и увидел, как стол ломился от разного рода закусок и вин… Чего там только не было!