Николай Камбулов - Обвал

• Название: Обвал
• Автор: Николай Камбулов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1986

Новый многоплановый роман Николая Камбулова повествует о героизме и мужестве советских людей в годы Великой Отечественной войны. Действия развиваются в Крыму и на Северном Кавказе, в Восточной Пруссии и в Германии.

Роман насыщен приключенческими эпизодами, в книге показана деятельность немецких коммунистов непосредственно в частях гитлеровских армий.

Книга рассчитана на массового читателя.

---

— Ты попробуй завербовать ее. Еще прощупай как следует и страхом, и посулами… Потом в баньку своди, а потом я приеду… — сказал Грабе, посмотрев в бинокль. — А сейчас я вблизи оценю…

Это была Марина Сукуренко, сброшенная две недели назад на парашюте ночью с По-2 сразу же после того, как отбомбились «петляковы», неподалеку от бараков, в которых ютились мобилизованные на строительство оборонительных сооружений. В тот день севастопольцев погнали на работу очень рано, только развиднелось, и Марина незаметно для охраны оказалась среди своих…

Вблизи лицо женщины показалось майору еще моложе и очень привлекательным. Фон Штейц ругал ее за то, что она не туда сгребает мусор — и ветер через амбразуры заносит его в дот. Подошел сюда и лейтенант Никкель. Грабе, думая о баньке, приказал Никкелю увести женщину.

Фон Штейц побагровел.

— Грабе, ты часто забываешься! Зайдем в дот.

— Это можно, — сказал Грабе с дерзостью.

Фон Штейц плотно закрыл дверь на засов, обошел вокруг установленного орудия, вскипел:

— Я назначен в армию личным приказом фюрера! Если тебя не устраивает его приказ, сегодня же ты будешь убран из штаба. На роту! На роту!

Грабе некстати усмехнулся, еще более некстати сказал:

— Штейц, ты слишком нос задираешь. Война сложнее, чем ты, Штейц, думаешь.

«О, да он определенно доносчик! — пронеслось в голове фон Штейца. — Его надо убрать! Иначе это ничтожество всех офицеров оклевещет. И вся вина падет на мою голову…»

* * *

На расчистке хода сообщения работали не больше двух десятков человек, в основном подростки и пожилые. Никкель на виду у всех приказал Марине отдыхать. Она села на бугорочек, а сам Никкель куда-то ушел. Два охранника под скалой играли в карты под щелчки по лбу.

К Марине подполз уставший, весь взмокший от пота рыжебородый старик:

— Слушай, девка, за какие такие заслуги сволочной господин Никкель балует тебя, жалеет? — Он вынул из кармана увесистый кремневый камень: — Надеюсь, не закричишь, паскуда…

Появился Никкель, и старик скрылся в траншее. Лейтенант вдруг спросил у Марины:

— Из Керчи? Сестричка из горбольницы? Я тебя опознал в первый же день.

Он надолго умолк. Потом лег на спину, заложил руки под голову, негромко произнес:

— Всемогущее небо, поверни людей на путь милосердия! Перекрой им все дороги и тропки к жажде личной наживы! Отсеки руки тем, кто тянется к власти, чтоб потуже набить свой карман и потом иметь своих наемников. О всемогущее небо, открой людям глаза пошире! — Он посмотрел Марине в лицо: — Я хочу жить. Нет, не для себя, верь мне, не для себя, а для всех.

Она тихонько спросила:

— И для профессора Теодора?

Никкель опустил голову, некоторое время чувствовал себя почти раздавленным Марининым вопросом. «О, как труден путь к нормальной жизни, — подумал он, — к жизни простой, трудовой!»

— Я решил помочь тебе бежать к своим, — сказал он, все еще не поднимая головы. — Я это хорошо обдумал. Побегу с тобой. Одно условие: когда мы окажемся среди русских, в безопасности, ты должна сказать своему энкавэдэ, что я добровольно, сознательно перебежал и помог тебе выбраться. Ты это сделаешь?

— Да, — кивнула Марина.

Никкель продолжал:

— Первая траншея для ночного дежурства, днем она не занимается, никого там не бывает. Еще вот что: когда ты будешь бежать, я буду стрелять из автомата. Ты не оглядывайся, мои пули не для тебя, это камуфляж…

Никкель вскочил на ноги, оповестил рабочих:

— Быстро на обед! Кушать вот под этой скала, — показал он на небольшой утес. — Виходи из траншея!..

* * *

Из групп, выдвинутых на ничейное поле для боевого обеспечения возвращения Марины, ближе всех к переднему краю противника находилась группа капитана Сучкова — он и Родион Рубахин. Ночью они расположились на небольшом кургане, покрытом кустарником, отрыли окопчики на обратном скате, установили ротную радиостанцию, настроенную на связь с дивизионным наблюдательным пунктом…

Подступало утро третьего дня. Рубахин вооружился биноклем. Блекло светила луна, и Родиону начало казаться, что из вражеской траншеи кто-то показался, что уже ползет в направлении к кургану. И при этом думалось ему: «Это она, она! Моя любимая Мариночка». Но видения рассеивались, исчезали, и он тяжко вздыхал. На его вздох отзывался Сучков:

— Терпи, Родион.

— Терплю, товарищ капитан, — отвечал Рубахин. — Вот прикажите мне, товарищ капитан, пойти и вырвать ее из вражеских рук, сейчас же помчусь, всех фрицев перестреляю, а приведу в сохранности.

— Значит, любишь, если так.

— Так, так, товарищ капитан… Я для нее храню красивое платье. Купил в Симферополе у одной крали. Вот будет свадьба!

Сучков покрутил головой: «Надо же так влюбиться! И платье есть, и свадьба будет».

Солнце поднялось: на крутых скатах ничего нового, все та же картина — восстанавливают разрушенное ночной бомбежкой, перегоняют группы измученных севастопольцев с одного места на другое.

И вдруг, уже к полудню, Рубахин вскричал:

— Бежит! Но ее преследуют. Отвлеку огонь на себя, как и договорились.

— Действуй, Родион! — согласился Сучков.

По-видимому, гитлеровцы заметили беглецов — Марину и Никкеля, открыли по ним пулеметный огонь. В это время Рубахин выскочил из-за кустов, оказался на голом месте и, крича и стреляя из автомата, отвлек огонь врага на себя. Пули свистели вокруг, а Рубахин все бежал, стараясь увести за собой смерть, предназначенную фашистами Марине. Родион падал, полз, катился катком. Пули и осколки от мин свистели, жужжали возле, но он знал: свистящая пуля и захлебывающийся в воздухе осколок — это уже не его, пролетели мимо. И вдруг, когда он увел вражеский огонь далеко от залегшей Марины, во внезапно наступившем безмолвии сильно качнулся вправо и понял: осколок ударил…

Капитан Сучков, следивший в бинокль за продвижением Марины и все кричавший с кургана: «Быстрее! Быстрее!», — на секунду переключился в сторону Рубахина и, увидя неподвижного под разрывами мин Родиона, решил принять огонь фашистов на себя — он начал палить из ракетницы. Тотчас на скатах кургана полыхнули разрывы снарядов, тугая волна воздуха шибанула его в грудь, опрокинула на спину, и он скатился в окоп и опять было начал карабкаться наверх, но остановился, увидя подбежавших к подножию кургана Марину и немецкого лейтенанта…

Вражеский огонь затих. Сучков наклонился к рации, передал на дивизионный НП:

— Первый, я — Пятый, отбой!

ГЛАВА ПЯТАЯ ДОТЫ И ЛЮДИ

1

До моря считанные километры. По вечерам слышен рокот волн, то утихающий, то нарастающий. Нервы натянуты, а воображение обострено, и перед мысленным взором Лемке встает скалистый, обрывистый берег, а дальше вода, вода — на сотни километров властвуют волны и быстро скользящие по ним изломанные тени от русских самолетов, — встает весь вздыбленный, взлохмаченный разрывами бомб котел Черного моря. Лемке не умел плавать, и это обстоятельство еще больше страшило его.

Отто Лемке полагал, что теперь, после «совершенного» им «подвига» по «разгрому русской роты разведчиков», его, как героя, поберегут, какие-то льготы предоставят (на это он и рассчитывал), ну хотя бы на первый случай пристроят в штабе армии в одном из бункеров, крепость которых — уж точно! — русским бомбам не по зубам. Но оставили в роте… «До первого же огневого налета!» — как подумал он.

— Черное море! — Лемке вобрал голову в плечи. — Другим оно сейчас и быть не может.

Впереди, напротив, — русские войска. До них рукой подать. Лемке знает, что в низине, у подножия горы, притаились не просто части Красной Армии, а армады артиллерии, танков, богом проклятых «катюш», авиации и людей.

«Армады и тишина… Почему они молчат? Почему не стреляют? Почему не атакуют?» Тишина давила на Лемке, и, чтобы не задохнуться в ней, он бегал и ползал от траншеи к траншее, от дзота к дзоту, от солдата к солдату, подбадривал, призывал подчиненных к стойкости и самопожертвованию, говорил о скором, решающем переломе в войне, который готовит фюрер… Он много говорил, но проклятая тишина ни на йоту не ослабевала, и, когда в воздухе появлялся русский самолет-разведчик или падал снаряд, посланный оттуда, где притаились армады войск противника, Лемке выскакивал из ротного, малонадежного бункера, спешил к Зибелю, кричал:

— Вот, слышите? Они начинают!

Утром вызвали его в бункер командира батальона, где встретила Лемке Марта.

— Поздравляю, Лемке, с новым званием, — сказала Марта.

— Хайль Гитлер! — ответил Лемке.

Она подала сверток:

— Здесь новый мундир с погонами капитана. И еще, я слышала от фон Штейца, вас скоро переведут на левый фланг командиром форта. Два этажа, четыре амбразуры! Совсем безопасно…