Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

• Название: Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
• Автор: Андрей Гришин-Алмазов
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-026129-2, 5-271-09944-Х, 5-9578-1243-9

По мнению большинства историков многие преобразования и реформы Петра Великого были начаты ещё во времена правления его старшего брата.

Новый роман современного писателя А. Гришина-Алмазова с полным основанием может быть отнесён к исторической эпопее.

В книге собрана целая галерея мест, событий и лиц XVII века; автор широко использует документальный материал, известные и малоизвестные факты, а также уникальные архивные находки, которые позволяют по-новому взглянуть на многие события.

---

   — Так я нынче никто.

   — Ты — никто, другой никто, а вместе усё — помощь великой матери православной церкви.

   — Ага, с миру по нитке, мёртвому саван.

   — Не богохульствуй, не терплю. Годов моих и сана постесняйся.

Оба перекрестились.

   — Идём со мною, сын мой заплутавший, глядишь, свет в ночи обретёшь.

Митрополит поднялся, и Андрей, последовав за ним, прошёл в дальнюю часть дома, где в горнице увидел своего нового друга Василия Арбелина и полковника барона Брюса. Андрей только развёл руками:

   — А более здеся никого нету?

Митрополит не ответил.

   — Вы тама с Матвеевым думали, што только вы о Руси радеете, а другие лишь боле нахапати мечтают. Но ведь кажий пользу Руси по-своему зрит. Никон видел её по-своему, Абакум по-своему, а я по-своему.

Барон сидел откинув голову, так чтобы не бросалось в глаза его похудевшее за последнее время лицо.

   — В Москву прибыл человек, величающий себя маркизом Монферадским, хотя такого титула и имени нет уже несколько веков. Когда-то давно я видел его в лагере несчастного английского короля Карла Первого, и затем там разразились большие напасти. Он возглавляет одну из масонских лож[148]. Прибывший сюда так называемый маркиз хочет создать такую ложу и на Руси, чтобы и она служила чужим интересам.

Андрей потряс головой:

   — Твоентоя речь слишком заумна для мени, я почти ничегошеньки не понял.

В разговор вмешался митрополит:

   — Какая разница, хто и што они, главное — они, энти масоны, вредны православию и Русскому царству. Убить энтого маркиза, тьфу, гадостное слово еко, мы не в силах. Энтого дьяволового сына и яд не берёт, коий ему вота Василий Арбелин в кубок опустил. Надоть добитси его высылки с Руси любым путём. А мене надолго Ростов оставляти нельзя. С того и хочу, чтобы ты был здеся. А келарь церкви Успения всех святых твои грамотки до мене возить будет, колл што удумаешь.

Июльская жара объяла землю. А дневная истома заполнила Кремль и Китай-город тишиной. После сытного обеда государь Фёдор Алексеевич в сопровождении постельничего Языкова вышел в сад, что за Чудовым монастырём, отвести душу. Еле заметный ветер обдувал лицо, а стрекот неведомо как попавших сюда кузнечиков успокаивал. Присев на резную лавку, царь откинулся назад всем телом и прикрыл глаза.

   — Што поведаешь, Иван Максимович, налоги почитай вдвое увеличили, а денег так и нет, аки сквозь пальцы протекают. Казённый приказ пуст, Приказ большого двора пуст, Поместный приказ даст деньги лишь осенью. Полтора года на царстве, а никак казну не пополню, штоб прорехов не было.

   — А если заняти до осени у англицких купцов, аки советует Иван Милославский?

   — Ну, отдадим деньги осенью, а дале што? Заняти легко, надо как-то ещё искрутится-извернутси, што-то удумати. Налоги более повышать нельзя.

Языков придвинулся ближе и, по-лисьи оглянувшись по сторонам, зашептал:

   — Примерное количество ясака, што из Сибири придёт, мы знаем. Продать его заранее купцам голландским, за четыре пятых суммы, не доводя то до бояр, а поручить дело содеять втихую Василию Голицыну, враз его сделаем выше Одоевского и Хитрово и их дружбу порушим.

Постельничий замер — решалась его судьба, жизнь заставляла его во всём угождать Милославскому, а тут впервые он высказался ему во вред. Коли дойдёт до князя, ему конец, а если государь примет предложение и выскажет как свою волю, тогда Милославский хоть все зубы на корню сотрёт. Языков ждал, что скажет царь.

   — Што ж, передай князю Василию, штобы зашёл ко мене после разъезда думы.

Языков радостно закивал: он не ошибся, государь не доверяет дяде. Всё более прислушивается к учителям своего старшего умершего брата Алексея, братьям Лихачёвым. «Вот с кем надо дружбу заводить. Исподволь, тихо, а Милославский пусть думает, что я во всём в его воле. Придёт время, он мне ещё покланяется. Царица Наталья Кирилловна зло на мене держит, что я в том деле был, когда её из Кремля выпихнуть хотели, так я Матвеева из ссылки возверну, тебя, князь, желчью разобьёт». От этих мыслей Языкова отвлёк Фёдор Алексеевич:

   — Пора, думные уже, наверно, начали съезжатси ко двору послева обеда.

Он медленно поднялся с лавки и направился к выходу из сада.

Двадцать восьмого июля в Чигирин прибыл казак, долгое время бывший в турецком плену. Он привёз известие, что турки уже идут к Чигирину, собираясь взять город с наскока, в два-три дня и затем навалиться всей силой на Киев. Казак тот был взят под стражу и отослан к князю Ромодановскому, который сразу отправил гонцов в Путивль, в Рыльск, в Белгород, в Новый Оскол с приказом подготовиться к осаде. Однако турки опередили русских. Второго августа перешли Южный Буг и подошли к Чигирину. Огромная, девяностовосьмитысячная, армия растеклась по степи, ведя волов и верблюдов.

При виде недостроенных и ремонтируемых укреплений турки разразились смехом. Они уже праздновали победу. И без подготовки четвёртого августа пошли на штурм, но тут произошло непредвиденное. Полевые орудия выкашивали ряды людей и животных, а осаждённые не допускали турок даже до земляных валов, вынесенных в поле. Ибрагим-паша, видя это, запоздало послал коменданту письмо с требованиями:

«Вы, московские люди войсковые и находящиеся в замке Чигиринском, христианский народ и над войском начальные, московские и казацкие, обретающиеся. Ведома вам, что чиним рать эту по воле наияснейшего цесаря и наисильнейшего на свете между монархами и государя моего милостивого, что своею саблею завоевал Украину и коему гетман Дорошенко присягал в верности. Как Дорошенко в государство Московское ушёл, вы, пуст город обретши, в замок Чигиринский вошли. И тако наияснейший султан мой милостивый не стерпев, Юрия Хмельницкого властвовать отчиной прислал, чтоб пан властвовал и был владетелем над всею Украиной до границы, чтоб его на гетманство посадить. Для чего, чтобы вы, с нами не бьючись, город нам отдав, и сами с чем ни есть пришли, с тем народом, в свою землю возвращались. Будете надёжны, с того дня, что от хана крымского, также и от нас самих и от всего войска, во здравии безо всякого умаления отойдёте. А буде не послушайте нас и тако за Божьею помощью, мечом и огнём побеждены будете. А опосля не досадуйте, что вам прежде времени не дали ведать...»

На что гарнизон Чигирина ответил коротко:

«Когдай-то турки слово держали, мы того и не упомним, коли Бог даст взяти вам Чигирину, то на то его Господня воля, а дотоли поглядим».

Ибрагим-паша, разъярившись, всей силой атаковал земляные валы, и пришлось отступить за стены города, но без спешки, забрав всё до последней пушки. Девятого августа турки выдвинули мортиры и начали обстрел города, который продолжался два дня. Видя, что им отвечают лишь полевые и малые орудия, Ибрагим-паша велел придвинуть мортиры ближе к городу, и только те встали на новую позицию, как со стен ударили мортиры и крупные пушки русских. Турки понесли большие потери. С того дня по велению Ибрагим-паши начали рыть укрепления, провозились до конца месяца, так ничего и не добившись. За это время осаждённые предприняли три крупные вылазки, нанеся ощутимый урон врагу.

Двадцать третьего августа работы были закончены, и турки начали методичный обстрел города. К середине дня у защитников закончились ядра, и осаждённые начали отстреливаться камнями, что не давало дальней стрельбы и дало туркам возможность вновь придвинуть батареи к Чигирину. Город горел. Но крепость держалась. Лишь полная темнота прекратила обстрел, который возобновился утром. Четыре дня мортиры вели огонь от рассвета до заката, но двадцать седьмого числа канонада не началась, со стен города было видно, что часть турок куда-то спешно собирается, забирая с собой полевые пушки. Город замер в ожидании подмоги, порох кончался, вся надежда была на Ромодановского.

Боярин Григорий Григорьевич ещё двадцать пятого соединил свои войска с войсками Самойловича и Косагова и двадцать шестого подошёл к Днепру, но правый берег был уже занят янычарами, к которым вскорости подошли крымские татары. Укрепились турки и на острове, который прикрывал их береговые укрепления. Подтащив к берегу тяжёлые орудия, в течение дня пушечным огнём выгнали турок с острова. Ночью на остров, что было весьма рискованно, доставили двадцать пять самых дальнобойных пушек, которые скрытно расставили в окопах. Ромодановский сам руководил этой расстановкой. В эту же ночь выше места основной переправы переправились пять сотен донских казаков-добровольцев из пятнадцати тысяч при ведённых Григорием Косаговым. Этот отряд зашёл туркам в тыл и на следующий день под вечер неожиданно нанёс удар, заставив большую часть янычар оттянуться от стоящих на берегу батарей.

А главные русские силы тем временем готовились к переправе, которая началась в третьем часу ночи поутру на Двадцать седьмое августа и обошлась почти без потерь. Турки были застигнуты врасплох, а когда по лодкам попытались ударить из пушек, на турецкие окопы обрушился ураганный огонь русских дальнобойных пушек с острова. Турецкие канониры почти не видели плывущих в темноте лодок, а русские пушкари били точно: по приказу Ромодановского орудия навели на турецкие окопы ещё засветло.