Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

• Название: Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
• Автор: Андрей Гришин-Алмазов
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-026129-2, 5-271-09944-Х, 5-9578-1243-9

По мнению большинства историков многие преобразования и реформы Петра Великого были начаты ещё во времена правления его старшего брата.

Новый роман современного писателя А. Гришина-Алмазова с полным основанием может быть отнесён к исторической эпопее.

В книге собрана целая галерея мест, событий и лиц XVII века; автор широко использует документальный материал, известные и малоизвестные факты, а также уникальные архивные находки, которые позволяют по-новому взглянуть на многие события.

---

   — Завтря так завтря, а сейчас я хощу догуляти.

   — Токма не в кабаке.

   — Тогда пущай мене отвезут в дом Трофима Ермилова.

   — У, тако же разгультяй, как ты.

   — Так свой свояка видить издалека.

   — Андрей, уймися, ты хорохоришься из-за боярыни Феодосии да из-за своей распутной хамовной жёнки. Штобы ты чаво не сотворил, табе лутшей быть подале от Москвы.

   — Я усё уразумел, буду внове шкрестись мышкой. Бог со мной. Но ты ведаешь, што сын Феодосьи Иван восьмой день не приемлет пищу, а в народе из-за боярыни чуть ля не смута.

   — На Руси смута, почитай, всегда зачинается, а молодой Морозов с жиру беситися, поголодает и перебеситися. Ладно, езжай к Ермилову.

Сивой помог Андрею выбраться из крытого бархатом возка и отвёл в другой, стоявший невдалеке, простой, запряжённый всего лишь парой.

Огромные деревянные палаты Ермилова стояли на отшибе, возле пустыря. Они были громоздки и несуразны, многие помещения не протапливались, да и хозяину это было не нужно.

Когда Сивой ввёл Андрея Алмазова в дом Ермилова, хозяин вместе с дворянином Григорием Суворовым сидели в светлице в одном исподнем. Посетив с утра баню, расслабленные от пару, они отдыхали возле окошка. Увидев вошедших, Трофим Ермилов вскочил им навстречу:

   — А яй-то думал, с кема бы нам потрапезничати.

Он чинно усадил хмельного Андрея в красный угол и сам сел рядом.

Две пышнотелые холопки принесли ендову с наливкой, блюдо с солёными грибами, немного солонины и копчёного мяса. Сивой сел на дальний край стола:

   — Странны мы всё ж таки русский, не хотима жити с водкой и без неё не можим тожи.

   — А ты молчи, тебе вообче не спрашивали,— подал голос сухопалый Суворов, первым припав к ендове. Трофим также потянул из носика. Распаренные, они быстро хмелели. Андрей почти не пил, более было уже некуда. Жар от очага разволакивал его. Он расстегнул ворот и распустил кушак. Глаза мутно смотрели, почти не видя. Вдруг Григорий Суворов пьяно всхлипнул:

   — Госпадя, ради чаво живём. Тащил, тащил в дом, а дьяки царёвы усё забрали. Жона, стерва, на племянника мово засматриваетца. Чаво делать?

   — А ты ея забей, пущай в монастырь иде. — Трофим обнял Григория за плечи и пьяно облобызал.

   — А хто по дому смотреть буде, а? Не, видно, жизня моя така.

Андрей помотал головой, как бы стараясь протрезветь, затем, выпятив грудь, произнёс:

   — А я люблю взапрям!

Ермилов зло посмотрел на него:

   — Слыхали мы, мужню бабу. Это ты щас любишь, пока пьян, вот и языком молотишь, а протрезвеешь — поумнеешь.

   — И она мене любит, — настырно огрызнулся Андрей.

   — Чаво ей тебе не любити, молодой, с казной, к тому ж мод оком, а вота коли отъедешь, кому заменить тебе найдётся, хоша мужу.

Андрей поднялся, отхлебнул из ендовы большой глоток наливки и свалился на лавку.

Солнце ещё не взошло, хмурое небо еле пропускало свет месяца, который окончательно скрылся за тучами, когда повалил обильный снег, скрывая все следы. По дороге, обрамленной большими, рыхлыми сугробами, не спеша двигалось трое гружёных саней. В передних, завёрнутый в тулуп, ещё не протрезвевший, спал Андрей Алмазов. Лошади бежали и бежали, сани катились и катились вперёд. Позади оставались укрытые снегом поля и леса, деревни и сёла, храмы и маленькие часовенки. Снег валил и валил, а сани всё далее и далее удалялись от Москвы. Первые лучи зари долго не могли пробиться сквозь тёмные сгустки туч и пелену падающего снега. Распогодилось лишь к полудню, снег перестал идти, а несильный ветер разогнал тучи. Солнечные лучи забегали по равнине, играя, отражались в поблескивающих кружевных узорах снежинок. Сморщившись от яркого света, Андрей чихнул и открыл глаза, непонимающим взглядом посмотрел по сторонам.

   — Кудай-то мы едем? — спросил он удивлённо.

   — Як куда, в Болгарское царство, — спокойно ответил Савелий Сивой.

Андрей вскочил на санях:

   — Разворачивай, мене надоть кое с кем проститься.

   — Спохватился позненько, мы, почитай, к Калуге подъезжаем.

Андрей схватился за голову и уткнулся лицом в товары. Матвеев не поскупился. В санях лежали меха и расшитые «золотыми» нитями покровы, ризы для болгарских священников, привозное английское сукно и сукно с хамовников. «Богатый купец, молодой удалец» подстреленной птицей разметался на всём этом богатстве.

Никогда ещё Алексей Михайлович не был так счастлив, как в эти дни после свадьбы. В любое свободное время он спешил на женскую половину. Вот и сейчас он шёл узкими переходами «Теремковых палат», стены и потолки которых были обшиты красным тёсом, обвешаны яркими сукнами, атласами и парчою. Пол устлан мягкими восточными коврами, а в подклетях расписан красками.

При виде царя Наталья поспешила к нему навстречу. В душе она до сих пор так и не почувствовала себя царицей.

   — Ладонка моя священная, — елейным голосом произнёс Алексей, беря руку Натальи в свои руки, он весь светился теплом и любовью. — Господом мне ниспосланная.

От Натальи исходил сильно дурманящий запах, отдающий черешней. Царь обхватил её за талию:

   — Чема занималися с утрева?

   — Расшивали ризы ростовского митрополита катаным жемчугом.

Сенные девки пели песни. Алексей сунул руку за полу кафтана, вынул узорчатую шаль и накинул на плечи жены. Затем достал клубок злачёных нитей.

   — Ты просила, — произнёс он, подавая. Клубок весь переливался.

   — Бросай, — игриво ответила царица-«молодица».

Алексей подбросил клубок, Наталья поймала и бросила обратно царю:

   — Лови.

Царь и царица, как малые дети, передвигаясь по палате, бросали клубок из рук в руки, громко смеясь. Игра прекратилась, когда вошёл новый дворецкий Артамон Сергеевич Матвеев и царевич Фёдор.

Облечённый новой властью, Матвеев входил в покои царя свободно, почти как член семьи. До этого такое было дозволено только близким родственникам: Черкасским, Шереметевым, Стрешневым, Милославским и Воротынским.

   — Государь, царевич недоволен новыми иноходцами своей конюшни, — с поклоном обратился к царю Матвеев.

   — Пусть возьмёт любых из моей.

   — Да, но царевич уже забрал из царской конюшни всё самое благородное и чистокровное.

   — Тогда пущай едет в Александрову слободу и выбирает тама.

— Благодарствую, государь.

Это были первые слова, произнесённые царевичем. Он изобразил на лице непомерную радость, которую не испытывал. Последнее время он чувствовал себя лишним рядом с отцом, с его счастьем. Он поспешил из покоев, оставляя отца наедине с той, с которой ему было хорошо. Маленьким старичком он спустился во двор и забился в карету умершего брата. По две сотни конных стрельцов заняли места сзади и спереди кареты, и она медленно тронулась. Люди на улицах глазели на проезжающую кавалькаду равнодушно: ну едут и едут. Пустота и одиночество окончательно окружили царевича. Даже дядьку Воротынского отец отослал куда-то.

Карета выехала за пределы Москвы на Ярославскую дорогу, и сразу тёмные хвойные леса стеной обступили её с обеих сторон.

Перед тем как начало темнеть, стороной объехали Сергиев Посад. Полковник Брюс предложил там переночевать, но по настоянию царевича двинулись дальше. В Александрову слободу прибыли затемно, когда всё небо покрылось звёздами. Настоятель женского монастыря отец Корнилий отвёл царевичу и стрельцам лучшие покои, заставив монахинь в бдении провести ночь в молитвах о наследнике престола.

Александровская слобода долгое время служила московским князьям охотничьим домиком. Особенно же любил сюда наезжать охотиться на «сахатых» великий князь Василий Дмитриевич. Всё изменилось при Василии Третьем, который построил в Александровской слободе «малый государев двор» с церквами и теремами, а уж его сын царь Иван Грозный поставил здесь каменные соборы. Однако в Смутное время поляки сожгли Александрову слободу, и почти сорок лет здесь никто не жил, пока в 1651 году два пустынника не обратились к царю Алексею Михайловичу со словами, что поставить «каменну» церковь долго и хлопотно и денег требует, а в бывшей Александровой слободе как сироты стоят три каменных храма, которые побелить и украсить иконостасами, и «вельми Богу служить можно». Так и появилась женская обитель с мужчиной настоятелем. Ей вменялось в обязанность содержать малые царёвы конюшни. Монастырские холопы приглядывали за конями всех мастей и пород, присылаемых сюда и забираемых отсюда по воле главного конюха. Монахини же служили Господу Богу.

Царевич Фёдор проснулся рано и оделся с помощью отца Корнилия. Полковник Брюс, спавший в соседней келье, последовал за ними. Поднятые ни свет ни заря конюхи стояли на коленях у вычищенных яслей, в которых угорских и арабских иноходцев сменяли арагонские скакуны, их тонкие ноги, расчёсанные гривы, упругие животы говорили о благородстве крови. Царевич даже забыл о своём одиночестве. Весь день проведя на конюшне и конюшенном дворе, отвлекаясь лишь для «вкушания» пищи, он отобрал дюжину жеребцов и лишь затем, довольный, покинул Александрову слободу.