Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

• Название: Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
• Автор: Андрей Гришин-Алмазов
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-026129-2, 5-271-09944-Х, 5-9578-1243-9

По мнению большинства историков многие преобразования и реформы Петра Великого были начаты ещё во времена правления его старшего брата.

Новый роман современного писателя А. Гришина-Алмазова с полным основанием может быть отнесён к исторической эпопее.

В книге собрана целая галерея мест, событий и лиц XVII века; автор широко использует документальный материал, известные и малоизвестные факты, а также уникальные архивные находки, которые позволяют по-новому взглянуть на многие события.

---

   — Штой-то ты надумал, государь-царевич, — испуганно запричитал Иван Хитрово. — Надо бы батюшку-царя оповестить.

   — Притихни, а то люд спящий побудишь. — Вновь озорство промелькнуло в глазах царевича.

Было ещё темно. В морозном небе звёзды светились как сапфиры, а иней на окнах отражал их свет. По мановению руки царевича стрельцы кинулись открывать ворота конюшни. Из ближайших яслей им навстречу выскочил заспанный, с факелом в руках младший конюх Данилка Меншиков.

   — Какой иноходец самый резвый? — озорно-сердито спросил царевич Фёдор.

   — Багалун, — испуганно ответил конюх, пятясь.

   — Оседлай!

   — Невозможно без веления старшего конюха, — испугавшись сам своего ответа, произнёс побелевший отрок, но рында древком секиры погнал его за попоной и седлом.

Стоявший в углу возле створок ворот дядька Иван Хитрово заметно дрожал — от холода и страха одновременно.

С помощью стрельца Данилка Меншиков быстро оседлал иноходца и вывел из яслей. Конь бешено вращал глазами, смотря на людей, бил передними ногами, пытался укусить стрельца. Рынды подняли царевича и аккуратно усадили в седло, думая, что ребёнок хочет покрасоваться на коне. Красавец иноходец даже не почувствовал седока на своей спине, а Фёдор казался воплощением показного изящества и пылкого мужества. Однако того, что произошло потом, не ожидали ни рынды, ни стрельцы. Каблуки сапог царевича впились в бока золотистого коня, тот встал на дыбы и, опустившись, стрелой метнулся стремительным галопом вперёд, проскакав вдоль большого терема, дважды обогнул Архангельский собор, и уж затем царевич направил его в открываемые стрельцами Боровицкие ворота. Стрельцы даже разинули рты от неожиданности, когда мимо них бешеным галопом пронёсся золотистый конь, и лишь затем метнулись за ним.

В Кремле поднялся переполох: почти необъезженный конь унёс наследника престола. По тревоге был поднят Полтевский конно-стрелецкий полк. Тем временем царевич Фёдор скакал по московским улицам, ветер свистел в ушах, мощные ноги коня подбирались и выпрямлялись, копыта гремели по мостовой. Ранние прохожие шарахались в сторону, а Фёдор всё гнал коня — через сугробы, вдоль новых застроек, вдоль стен Китай-города, на Званку.

В Кремль он вернулся, остановив коня перед царским крыльцом, когда солнце уже взошло. Гнев государя, в отсутствие Фёдора кричавшего на бояр, обломавшего посох об Ивана Хитрово, сразу спал, когда увидел лицо сына. Впервые оно светилось полной чистой радостью. Умилённый Алексей Михайлович сам поспешил к сыну помочь слезть с коня, но двое ближних бояр уже поставили царевича на землю. Улыбающийся Фёдор обратился к отцу:

   — Батюшка-государь, я хочу имети свою конюшню.

   — Фёдор, сын, я так рад улыбке на твоём лике, почитай, што у тебе уже ести конюшня.

С радости Иван Хитрово был пожалован царской шубой, и Алексей Михайлович пригласил всех ближних бояр и патриарха к царскому столу в честь решительного поступка своего сына. Патриарх Иосафат Второй благословил пищу, садясь рядом с царевичем:

   — Благодать Божья нынча посетила тебе, Фёдор, верю, со временем из тебе выйдит благоверный государь, защита отечества, опора православия. Тока с благословения Божьего можно сесть на лютейшее необъезженное животноя и остаться живу, — произнёс он, гладя Фёдора по голове.

   — Да, еветейший отец. — Фёдору хотелось сменить разговор, поэтому он спросил: — А почему апостолов пишут на арках и сводах?

Патриарх важно расправил бороду:

   — Арки похожи на мосты — апостолы также являются мостами между нами и Христом — Богом нашим. Это им Он сказал: «Идите и проповедуйте Евангелие всему миру». На стенах же обычно изукрашивают события из жизни Христа, Богородицы, святых, евангелийские притча. Ты ведь любишь читать книги? Так вот, храм — это тоже книга, Библия для не ведающих книжную мудрость, то есть для тех, кито не умеет читати.

Патриарх, раскрасневшись, продолжал рассказ, радуясь возможности показаться царевичу велеречивым и мудрым. К ним подсел окольничий князь Приимков-Ростовский, глава Ростовских князей, ярый почитатель старины, и отвлёк разговор на себя, заведя речь с патриархом на церковнославянском языке, чем обрадовал царевича, который незаметно подвинулся ближе к боярину князю Воротынскому.

   — Князюшка, можеть, уйдём отседа? — прошептал он на ухо.

   — Как укажешь, государь-царевич, токма блюдо грудиночки постненькой с собою возьмём. Да и царь новый указ объявить хотел, надо бы послушать.

   — Я ево тебе и так поведаю. Татарских мурз и мордовских панков, кои приняли православие, велено писать князьями и приравнивать к исконным русским князьям.

Большой кусок грудинки выпал из-за рта князя.

   — Мордовских панков приравнять к исконным русским князьям — бесчестье всему боярству.

   — А што ты желал посля набора мово двора из одних удельнокняжих родов. Я предрекал, батюшка не забудет тябе ентова.

Царевич встал и постарался незаметно уйти из трапезной. Воротынский, понурившись, поплёлся за ним, оставляя последний холостяцкий пир царя Алексея Михайловича в самом начале. В полдень сильно упившиеся бояре вместе с царём отъехали в Коломенское. По дороге царь раскидывал обильную милостыню. А приехав в Коломенское, велел прорубить в Москве-реке проруби и искупал в ледяной воде семерых ближних дворян и бояр, коим потом за поругание чести были жалованы богатые дары. Боярин князь Троекуров, получивший песцовую шубу и золотой кубок, пожелал вторично искупаться сам, чем сильно развеселил царя.

Лишь на второй день двор вернулся в Кремль и приступил к подготовке царёвой свадьбы.

Двадцать второго января царь проснулся рано. В ногах сладко спал постельничий — полковник Полтев Фёдор Алексеевич, сильно постаревший за последний год. В красном углу опочивальни лениво потрескивал огонёк в лампаде перед образом чудотворца Николы Мирликийского. Алексей нехотя присел на кровати.

   — К заутрене бы, что ли, ударили, — подумал он вслух, раздирая рот в судорожной зевоте и в то же время крестя его.

Через запотевшие окна скупо сочился в опочивальню рассвет.

Из мрака в углу показалась круглая, покрытая изразцами печь, на которой красовался украшенный золотом двуглавый орёл, сквозь сумрак проступил резной сундук, а затем лавка, крытая расшитым покрывалом. Алексей прилёг на ложе, перед ним пронеслось вдруг видение, как он шестнадцатилетним отроком был введён в эту опочивальню, где на вырезанном из морёного дуба ложе лежало тело его умершего отца. Стало страшно, и Алексей, вскочив, разбудил постельничего, тот спросонья уставился на царя.

   — Што воззрился, порты давай.

Царь долго облачался. Сегодня был день его венчания, он второй раз заводил семью, на этот раз беря в жёны девицу на двадцать пять лет младше себя. Новые, расшитые рубинами бармы легли на его плечи поверх золочёных царских риз. Алексей посмотрел на себя в венецианское зеркало. Борода была подровнена ещё с вечера. Полтев, возжгя две толстых свечи возле зеркала, заново расчесал её. В глазах царя отражалась и радость и усталость одновременно.

За резными ставнями ударили к заутрене, и сразу же а Кремле всё ожило. Стрельцы в новых кафтанах с бердышами наперевес выстраивались вдоль стен. Вельможи всех разрядов и служб, разодетые в меха и бархат, заполняли площадь между дворцом и Успенским собором, и котором русские цари венчались на царство и сочетались семейными узами. За стенами Кремля строились стянутые в Москву рейтарские полки в польских кентушах и полки европейского образца в немецком платье. Всё перемешалось и пестрело таким разнообразием, какое возможно только на Руси: стрельцы, солдаты, рейтары, служивые казаки, татарские сотни. Полковник барон Брюс объезжал свой полк в боярской шубе, а подъехавший к нему рейтарский ротмистр Ермилов был и немецком накидном плаще и польских полусапожках. В ком было больше русского духа, не сказал бы и ярый старовер.

Церемония началась скандалом. При выходе царя из Грановитовых палат к нему в ноги бросился юродивый. Он кричал, перекрывая все голоса:

   — От сей свадьбы родится сын сатаны.

Охранявшие государя рынды в белых кафтанах и высоких шапках, налетев, забили юродивого древками топориков. Алексей Михайлович приказал остановить дворян, но блаженный был уже мёртв.

Далее скандал нарастал всё больше. Ввести в собор невесту должна была «наезжая» боярыня. Это место по праву занимала вдова Феодосья Морозова, которая, проклиная пышность приготовлений, не явилась на царскую свадьбу. Казалось, всё было против. Разъярённый Алексей Михайлович громогласно приказал воеводе Ромодановскому взять боярыню под стражу. Множество её родственников замерли, ожидая, что гнев государя перекинется на них. Лишь её сестра Евдокия, обманув брата Фёдора Соковнина и мужа князя Петра Урусова, бросилась предупредить Феодосью, чем ещё более разозлила царя, который, остановив церемонию, подошёл к Соковнину: