Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

• Название: Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
• Автор: Андрей Гришин-Алмазов
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-026129-2, 5-271-09944-Х, 5-9578-1243-9

По мнению большинства историков многие преобразования и реформы Петра Великого были начаты ещё во времена правления его старшего брата.

Новый роман современного писателя А. Гришина-Алмазова с полным основанием может быть отнесён к исторической эпопее.

В книге собрана целая галерея мест, событий и лиц XVII века; автор широко использует документальный материал, известные и малоизвестные факты, а также уникальные архивные находки, которые позволяют по-новому взглянуть на многие события.

---

Тяжёлая дубовая дверь раскрылась, и монах ввёл полуторагодовалого Ивана. Ребёнок был напуган и жался к иноку. Ромодановский разложил перед ним пряники, мочёные яблоки, сахарные головы и даже финики. В глазах ребёнка стояли слёзы. С позволения боярина монах забрал подарки и увёл мальчонку, вцепившегося в его рясу.

Ромодановский и Алмазов, так и не посетив церковь, вернулись в карету, которая сразу рванулась с места.

   — К завтрешнему утру, как соберешьси, заедешь ко мени. Я передам с тобой письма от царицы Натальи Кирилловны, от её брата Льва да и ещё кое от кого.

Андрей на третий день под самый вечер прибыл в Мезень. Городок напоминал небольшое село. Церкви небелёные, больших домов нет, одни избы. А грязища на улицах такая, будто бы нарочно разводили.

Дом Матвеева он нашёл почти сразу, хоть тот ничем не отличался от других. Изба как изба, к тому же никем не охраняемая. Двери низкие, доски нетёсаные.

Андрей толкнул дверь и вошёл. Закопчённые стены сразу бросились в глаза. Боярин Артамон Сергеевич Матвеев сидел в углу под образами и в свете лучины что-то писал. Его сын Андрей сидел тут же на небольшом ларе.

Артамон Сергеевич отвлёкся от письма и посмотрел на вошедшего. Взгляд мутных, выцветших глаз, потерявших надежду, вначале невнимательный, безразличный, засветился радостью, когда Матвеев узнал гостя и с раскинутыми руками бросился его обнимать:

   — Андрей, да какими ж судьбами?!

В горле Алмазова начало щемить, перед ним был сильно поседевший старик.

   — Да вота Григорий Григорьевич Ромодановский велел письма доставити.

Он выложил ворох писем, глупо улыбаясь. Матвеев, усадив Андрея рядом, вскрывал одно за другим письма и жадно читал долго, иногда заново перечитывая. Он тут же начинал писать и рвал написанное. Потом, будто что-то вспомнив, выставил из печурки чугунок с пшённой кашей без масла — для сына и Андрея. Снабдив обоих деревянными ложками, снова начал читать. Он читал, перечитывал полученные послания, обдумывал ответы.

Проснувшись рано, Андрей, вспомнив ужин, покинул избу тихо и у ближайших соседей купил двух гусей. Вернувшись, он свернул одному шею, и они с сыном боярина стали его ощипывать, смеясь. Внук лорда Гамильтона по матери и дьяка Матвеева по отцу был в этом явно сноровист. Боярин с ухмылкой смотрел на них:

   — Два разбойника встретились, вам токма гусей и ощипывать.

Сварив гуся, устроили пир. Артамон Сергеевич даже позволил себе выпить настоечки. Объевшийся сын Матвеева уснул. Матвеев разложил перед Андреем письма.

   — Запоминай, вот энто — царице, энто — её брату Льву, энто — Ромодановскому, энто — твому брату Семёну, энто — Василию Тяпкину, самое толстое, сам в руки отдашь, энто твому новому покровителю митрополиту Иоанну Ростовскому, энто — Апраксину, а энто — Башмакову. А теперича езжай, пока до воеводы не дошло, што у меня гости, которые меня гусями кормят.

Они крепко обнялись на прощание, и Андрей покинул Мезень.

В теремном дворце стук и беготня. Слуги стелили новые ковры, доставленные из Персии. Накрывали богатыми уборами, расшитыми травами, широкие резные лавки и подоконники. Смахивали пыль с киотов, вешали шитые жемчугом застенки на образа, наливали с верхом в лампады масло, вешали на стены новые парсуны.

Возы с севрюгой, судаками, снетками белозерскими, бочками с икрой паюсной и зернистой, с лососиной малосольной, сельдями и осётрами астраханскими, грибами солёными и мочёными, с языками говяжьими, поросятами пареными и журавлями копчёными, с лебедями и фазанами печёными, с телятиной парной и лежалой, зайчатиной и лосятиной мороженой тащились бесконечно через Боровицкие и Спасские ворота. После трёх месяцев ухаживания царь Фёдор Алексеевич решил «ожениться».

В натопленной бане мыли сенных девок. Мыли с мятой и полынью, чтобы снять любой сглаз и дурное слово. Им предстояло рядить невесту и петь девичьи песни от покоев невесты до середины дороги в собор.

Для избранницы царя уже приготовили шёлковую белоснежную сорочку, а коли не понравится — такую же нежную льняную, чулки охряные, такого же цвета рубаху до пят с жемчужными и изумрудными запястьями, тончайшего шёлка летник с рукавами до полу. На левую руку браслет царицы Софьи Палеолог, на правую царицы Анастасии Романовой. В серебряной коробочке принесли подарок жениха — богатое ожерелье с лалами и адамантами[156], как солнце горит, цветами разными переливается, глаз отвести нет возможности.

Все спешат. Дело осталось за малым. Швеи кремлёвские уж последние стежки делают на невестином широком опашне тонкого сукна и цвета клюквы, сверху донизу одна за другой пуговки перламутровые пришиты прочно-намертво, а ещё поверх наденется поволока сребротканая, укроет лик невесты.

Работа спорится. Все ждут не дождутся желанного дня. И вот оно пришло, утро восемнадцатого июля — день венчания.

В Спасо-Преображенском соборе тщательно законопатили окна и все щели — ни малейшего дуновения! Натопили средь лета до одури, надышали, хоть в обморок вались.

Служил сам патриарх Иоаким в новой тяжёлой ризе, почитай, одного золота с полпуда только в крестах, а о всём остальном и говорить не приходится.

Сотни огоньков свечей дрожали в позолоте паникадил, подсвечников и канделябров. Дюжина великанов дьяконов, исходивших потом и не смевших утереть чело, размахивали тяжёлыми кадилами. На левом и правом клиросе — яблоку упасть некуда. То плечо к плечу стоят хористы, громкогласно и сладко вздымают под высокий купол божественные слова. Слушать — лепота неземная.

Разомлевшие бояре старательно крестятся, отвешивают поклоны, бухаются на колени. Старшие боярыни вслед за царём вводят невесту и подводят её к алтарю. Поволоку убирают с лица, и девятнадцатилетний жених, весь сияя, берёт руку своей семнадцатилетней невесты. Служба начинается. Венец над невестой держит царевна Софья, венец над царём — боярин князь Никита Одоевский, последний из представителей удельных фамилий, сохранивший могущество и власть. Патриарх медленно ведёт службу, но вот она закончена, и дьякон иерихонским рёвом[157] возгласил долголетие. Молодых повели вокруг аналоя. Дрожащей рукой государь взял узкую, холёную кисть Агафьи и последовал за патриархом. К целованию поднесли большой золотой крест. Согласно чину, Агафья опустилась на колени и поцеловала сапог мужа. Патриарх Иоаким, повернувшись лицом к государю, нараспев возгласил, что отныне они муж и жена.

Колокол на колокольне Ивана Великого оповестил Москву о состоявшемся венчании. Народ, собравшийся вокруг Кремля, радостно загудел, а стряпчие стали разбрасывать в толпу мелкие серебряные монеты. Стрельцы выкатили на площадь несколько больших бочек с водкой и бражным мёдом.

А двор в это время проследовал из собора во дворец за пиршеские столы. Царь шествовал гордо, держа супругу со всей нежностью и любовью. За ним шёл патриарх и десять ближних бояр. Князь Григорий Григорьевич Ромодановский-Стародубский был в их рядах. Вести, полученные из Мезени, взбодрили дух, и он от всего сердца радовался свадьбе царя, что читалось на открытом лице князя.

За столы садились по чину, роду и месту. Как водится, патриарх благословил трапезу и провозгласил здравицу государю и новой государыне — и пир начался.

Присутствующие недостатка в съестном не знали и на пирах бывали чуть ли не раз в неделю, казалось, уж давно должны были объесться, однако большинство набрасывалось на еду, как будто неделю ничего не ели.

Царь в томительном ожидании первой брачной ночи есть не мог, под ложечкой зудело и сосало, но кусок в горло не шёл.

Впервые на пиру присутствовал царевич Иван, но его тупой взгляд лишь раздражал царя. Рядом с ним сидел бывший дядька царя Иван Хитрово и ухаживал за царевичем.

Фёдор лишь изредка поглядывал в их сторону. Рядом сидела желанная Агаша, сильно набелённая и нарумяненная и от этого какая-то неживая. Её ротик был чуть приоткрыт, будто он готов к радостной, праздничной улыбке. Влажно поблескивали белоснежные зубы, и это делало круглое личико забавным и трогательным.

Неожиданно её нога под столом прижалась к его ноге, и государь замер как изваяние, горя от внутреннего огня. Ему хотелось отстраниться, но он не мог этого сделать. Он не знал, что большинство дворян его возраста могли бы посмеяться над сдержанностью с женским полом государя, посчитав её дурью, будь на месте государя кто-то другой.

Настойки, наливки, водки, меды текли рекой, и даже убелённый сединой патриарх позволил себе лишнего. Гомон стоял такой, что еле было слышно соседа. Видя, что государь ничего не ест, Никита Одоевский попросил патриарха благословить молодых отойти в опочивальню, что тот среди притихшего двора и сделал. Государь с юной царицей, осыпаемые зерном и монетами, удалились из пиршеского зала. Вслед за ними пир покинули архиереи. Однако сам пир, хоть и без главных виновников, под присмотром Языкова и Одоевского продолжался до глубокой ночи.