Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

• Название: Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
• Автор: Андрей Гришин-Алмазов
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-026129-2, 5-271-09944-Х, 5-9578-1243-9

По мнению большинства историков многие преобразования и реформы Петра Великого были начаты ещё во времена правления его старшего брата.

Новый роман современного писателя А. Гришина-Алмазова с полным основанием может быть отнесён к исторической эпопее.

В книге собрана целая галерея мест, событий и лиц XVII века; автор широко использует документальный материал, известные и малоизвестные факты, а также уникальные архивные находки, которые позволяют по-новому взглянуть на многие события.

---

Вот показался крестный ход, лица бояр изображали набожность и смиренность. Расступившись, пропуская патриарха с осликом и архиереями, бояре выстраивались за царём. Патриаршие бояре вышли из рядов архиереев и, согласно местническим правам, встраивались в ряды царёвых бояр. Хвост же крестного хода остался за пределами Кремля.

В Кремле тоже была толпа из детей дворянских и боярских. Крестный ход шествовал от ворот к Успенскому собору, где должна была состояться торжественная служба. Стрельцы стременного полка с посеребрёнными секирами стояли вдоль всей дороги.

Царь был полон благочестивых мыслей, когда в толпе девушек, недалеко от паперти, он увидел её лицо. В лучах утреннего солнца оно показалось ему ангельским и врезалось в мозг. Патриарх уже входил в собор, ослика у него забрали монахи Чудова монастыря. Государь следовал за ним, а увиденное лицо манило к себе, он хотел обернуться и неожиданно наступил на рясу рязанскому митрополиту. Извинившись перед благочестивым отцом и так и не увидев второй раз желанного лица, царь Фёдор вошёл в собор.

Тем временем толпа за стенами Кремля разбрелась по ближним храмам, где также началась праздничная служба, длившаяся почти до полудня. Государь был так поражён увиденным лицом, что даже забыл о боли в ногах и простоял всю службу без чужой помощи, чем удивил ближних бояр.

По окончании службы, выходя из церквей, народ христосовался и менялся крашеными яйцами.

В Кремле царь принимал дары от бояр, это был единственный день, когда не он, а его одаривали. Преподнёс свои дары и патриарх, после чего, по заведённым традициям, государь звал его откушать за пиршеские столы, за которыми на этот раз восседало более пятисот человек. Столы ломились от угощений: фазаны печёные в яблоках и набитые заячьей печенью. Пареные поросята и жареные лебеди, студень говяжий, свиной, куриный, варёные в бражном раки и караси в сметане, отварные телячьи ножки, грибы солёные, мочёные, варёные, уха трёх видов, горбатые осётры и палевая стерлядь, варёные языки и томлёная печень глухаря, окорока, грудинка, вяленое мясо, пышные пироги двадцати пяти родов и видов, пряники печатные и сахарные, лосятина, запечённая в тесте и на углях. А вина: рейнские, фряжские и греческие, а меды суздальские, воронежские и киевские, а настойки: вишнёвые, черно-рябиновые и брусничные, а водки: мятные, анисовые и двойные. От объедания лопнуть можно.

Все едят, лишь ближние бояре в раздумье. Государь удивил их, отстояв всю службу, и вновь удивляет, сидит в задумчивости и почти ничего не ест. Милославские с Хитрово переглядываются, понять ничего не могут. А пир идёт сам по себе, многие лишь рады поводу набить брюхо.

Гости разъезжались ближе к полуночи. Всем распоряжался сильно поседевший в последнее время боярин Богдан Матвеевич Хитрово. Государь удалился в свои покои, готовясь ко сну. Языков помогал ему разоблачаться, а братья Лихачёвы разносили царские одежды по сундукам.

   — Иван Максимович...

   — А... — встрепенулся постельничий.

   — Помнишь, утром, перед входом в собор, о правую руку девушки стояли?

   — Помню, государь, а как же, — ответил Языков, хотя совершенно не помнил, их там везде кучи были, но смутно начинал догадываться о причине задумчивости и не спешил его огорчать.

А Фёдор, немного смутившись, продолжал выпытывать:

   — А ту, в зелёном сарафане и высоком кокошнике? Ещё очелье у кокошника крупным жемчугом расшито дивно.

   — Ну как же, как же, разве такую не заметишь, — ответил спокойно Языков, хотя внутри у него всё сжалось.

   — Правда, красивая девушка, ну просто очень хороша? — Царь почти перешёл на шёпот.

   — Очень, государь, — согласился Языков, видя воспалённые глаза Фёдора и до ломоты в висках пытаясь вспомнить, кто из девушек заинтересовал государя.

   — Ты завтрева, Иван Максимович, узнаешь, чья она и с кем живёт.

   — Хорошо, государь, — пролепетал Языков, заранее впадая в отчаянье, и с отчаяния выпалил: — Ас кем энто она рядом стояла?

   — Рядом не помню, но за ней стоял наш думный дьяк Заборовский.

«Слава Богу, ести с кого начати, — обрадовался Языков. — Завтрева возьму дьяка за горло, пусть вспомнит, што за девица стояла перед ним у Успенского собора. Пусть только попробует не вспомнить».

Царь, проснувшись чуть свет, первым делом спросил:

   — Ты не забыл, Иван Максимович?

   — Усе помню, государь Фёдор Алексеевич, сегодня же узнаю и обо всём доложу.

Доверив одевать государя Лихачёвым, Языков пост шил на поиски девушки. Неделя была пасхальная, дума не собиралась, и надо было узнать, где искать Заборовского. Среди тех, кто нёс службу в Кремле, постельничий увидел старого друга — дьяка Посольского приказа стольника Семёна Алмазова и поманил его пальцем. Тот быстро поспешил к нему.

   — Здравствуйте, Иван Максимович. — Стольник чинно поклонился.

   — Ты ведаешь, хде живёт дьяк Заборовский?

   — На Басманной.

   — Привези его до меня, и побыстрей, я ждать буду.

Вскоре Алмазов привёз дьяка Ивана Заборовского и оставил наедине с Языковым. Дьяк был немного испуган: не шутка ведь — вызов к государеву постельничему.

   — Иван Васильевич, ты вчерась во время крестного хода стоял около Успенского собора? — сразу переходя к делу, спросил Языков.

   — Стоял, почитай у паперти, а што? — Дьяк был готов оправдываться.

   — Около тебя девушка была в кокошнике с жемчугами. Часом, не ведаешь, чья она?

   — Ведаю.

   — Чья? — Постельничий чуть не подавился от радости.

   — Моей жоны племянница.

   — Аки зовут?

   — Агафья[154], дочь покойного стольника Семёна Фёдоровича Грушецкого, чей дед с Польши перешёл на службу к государю Михаилу Фёдоровичу.

   — Ни за кого не сговорена?

   — Пошто ж так, девка красивая, видная, давно сговорена за стрелецкого сотника Прокопа Понькина.

Взгляд Языкова стал злым и жёстким:

   — Вот што, Иван Васильевич, никаких Прокопов штобы и близко возля твово дому не было. Твоя племянница приглянулась государю.

   — Государю? — вытаращил глаза дьяк.

   — Да, государю, Фёдору Алексеевичу. И наперёд заруби себе на носу: всем сватам — от ворот поворот. Понял?

   — Понял, Иван Максимович, — кивал головой ошалевший от новости дьяк. — Аки не поняти, тако счастье Агаше привалило.

   — Смотри! Ежели што, одним кнутом не отделаешьси!

   — Да ты што, Иван Максимович, али я враг себе али нашему дитятке? Не изволь беспокоитси. А Понькина и близко боле не подпущу.

Языков довольно усмехнулся:

   — С Понькиным я сам разберусь. Нынче же в войска к князю Черкасскому отъедет. А ты иди пока домой, может, я к тебе ещё сегодня заеду.

   — Честь-то какая, честь.

Дьяк, радостный, поспешил удалиться, а постельничий тайными переходами вернулся к государю.

Фёдор ждал с нетерпением, увиденный образ западал в душу. С нетерпением он выслушал рассказ Языкова, который поведал обо всём, кроме стрелецкого сотника.

   — Значит, её зовут Агаша. — Голос царя был ласков.

   — Да, государь.

   — А нельзя её как-нибудь ещё увидеть?

   — Придумаем чего-нибудь, государь. Наконец, одна из твоих сестёр может пригласить её погулять по саду.

   — Да, это было бы замечательно. Я поговорю об этом с Софьей.

   — А я съезжу поговорю об энтом с её дядей.

   — Езжай, только побыстрей.

Было заметно, как царь нетерпелив. Языков решил самолично съездить на Басманную, узнать побольше, договориться о приезде племянницы Заборовского в гости к царевнам, но перед этим заехал к главе Стрелецкого приказа Долгорукову Юрию Алексеевичу. К полудню сотник Прокоп Понькин отбыл в войска с письмом к князю Черкасскому, так и не поняв, чему он обязан такой неожиданности. Среди бояр поползли слухи о внезапной сердечной прилуке царя, уже к вечеру они достигли дома Ивана Михайловича Милославского. Ту весть, говорят, ему принёс князь Хованский-Таратуй Иван Алексеевич, а он умел всё приукрасить. После его ухода Милославский опять пожелтел, и ему вновь пришлось пускать кровь.

Колокола ещё не призывали к заутреней, а Милославский, забыв о всех приличиях, поспешил в Кремль. Ему хотелось первым увидеть государя, объяснить ему, что царь должен жениться ради государственного интереса, чтобы облагородить род, завести семейные связи с соседним государством, в крайности обзавестись наследником от родовитой жены. Пускай возьмёт не из родни по матери, не из Милославских (хотя Иван Михайлович и невесту присмотрел), так пусть из Рюриковичей, из Ростовского дома, там девок много, со старой династией породнится. А то виданное ли дело. Сам боярин Милославский был готов этой Грушецкой шею свернуть и ругал себя за то, что медлил, не оженил государя. Да кто ж думал, что его, болезненного, так рано до девок потянет.