Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена

• Название: Кони пьют из Керулена
• Автор: Григорий Кобяков
• Издательство: Восточно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1971

Книга забайкальского писателя посвящена дружбе и сотрудничеству советского и монгольского народов в годы Великой отечественной войны и после нее.

Молодая монгольская девушка во время бурана в степи находит замерзающего советского солдата и привозит его на пограничную заставу. Так начинается эта история…

---

Не доезжая пади Буйной, где была стоянка Дамдинсурэна, на взгорье остановила разгоряченного коня и залюбовалась степью. По ней словно волны гуляли — на ветру колыхалась красноватая карагана.

Шагом подъехала к юрте. Из юрты вышла немолодая женщина, улыбнулась, узнав Алтан-Цэцэг.

— Сайн-байну, эгче!

— Хорошо ли пасутся овцы, Инчинхорло? — ответила на приветствие жены Дамдинсурэна Алтан-Цэцэг, и ее слова были приняты тоже как приветствие. Спросила о хозяине, где он. Дамдинсурэна дома не оказалось — он уехал в поселок за мукой. Разминулись в степи.

Не огорчилась Алтан-Цэцэг. «Побываю у других чабанов», — решила. И только подобрала повод, Степной ветер тут же скосил на нее огромный черный зрачок, стриганул ушами и с места взял в галоп.

Домой Алтан-Цэцэг возвращалась на закате солнца. Закат был тревожным: в густую зарю врезалась черная длинная туча с краями, окрашенными в багровый цвет. Как только солнце зашло, сразу подул сильный холодный ветер.

На берегу реки отпустила Степного ветра пастись. Когда подошла к своей юрте, на землю уже упала синяя сумеречная мгла. Мимо нее на взмыленном, коне проскакал из степи бухгалтер Гомбо. Этот человек с головой, похожей на круглую посудину, в которой воду носят, у Алтан-Цэцэг вызывал неприязнь. А потому она скорее вошла в юрту.

Тулги дома не было, но ужин она приготовила. Алтан-Цэцэг поела, убрала посуду и начала разбирать постель. В последние дни она стала сильно уставать. Но лечь не успела. В юрту вошла, вернее не вошла, а влетела Тулга.

— Ты дышишь, как запаленная лошадка, — сказала Алтан-Цэцэг и усмехнулась. — За тобой случайно не гнались?

— Гнались!

— Волки или кавалеры?

Алтан-Цэцэг в последнее время стала замечать: как Тулга пойдет на реку за водой, так в это самое время парням почему-то необходимо гнать коней на водопой.

— Алтан!

В голосе Тулги было что-то такое, что заставило Алтан-Цэцэг обернуться и посмотреть на подругу. Тулга стояла у двери радостно-взволнованная, возбужденная, сияющая, словно она только что завоевала звание чемпиона страны по стрельбе из лука или открыла новый закон природы и теперь не знает, как об этом сообщить.

— Алтан, помнишь? — Тулга закрыла глаза и положила ладошки на маленькие и тугие, как перевернутые пиалы, груди. — Помнишь: «Пусть далеки друг от друга горы — туманы и тучи соединяют их…»

У Алтан-Цэцэг запылали уши, а по лицу разлилась матовая бледность.

— Говори! — губы ее едва шевелились.

— Почту привезли! — крикнула Тулга и выдернула из-за пазухи письма-треугольнички. — От Максима!

— Не может быть…

— Танцуй!

Алтан-Цэцэг запрокинула голову — и закружился потолок юрты, палочки стали сливаться и исчезать, как спицы в колесе при быстрой езде. Качнулась, руками придержалась за край столика.

— Ой, Тулга! — вскочила и, стряхнув оцепенение, в каком-то сумасшедшем танце пошла вокруг очага. По стенам юрты заметались тени.

— Три раза танцуй! — крикнула Тулга, но Алтан-Цэцэг выхватила у нее письма, прижала их к лицу и тихо-тихо засмеялась. Ноги отчего-то стали ватными. Алтан-Цэцэг опустилась на кровать.

Чтобы не мешать подруге, Тулга тихонько вышла из юрты, плотно притворив за собой дверь.

Смеясь, размазывая по щекам хлынувшие слезы, Алтан-Цэцэг бережно вскрыла солдатские треугольнички.

Говорят, счастье и несчастье, горе и радость — близнецы, и ходят они нередко в обнимку. Читая письма, Алтан-Цэцэг не слышала, что происходит за стенами юрты, до нее не донесся, не дошел сигнал тревоги, который растекался по всему маленькому поселку, поднимая людей, созывая их к конторке. Водопад, горный об-вал, громовой раскат, взрыв — ничего бы в эти минуты не услышала Алтан-Цэцэг, не то что удар молотка по обломку чугунного рельса.

В юрту ворвалась Тулга, испуганная и растерянная.

— Алтан, ты слышишь?

— Бум! — донесся чугунный тревожный звон.

— Слышишь?

Алтан-Цэцэг вздрогнула.

— Бум!

— Что такое, что случилось?

Они знали, Алтан-Цэцэг и Тулга, как знали все в поселке, для чего у конторы висит ржавый обломок рельса и лежит большой молоток: не для того, чтобы созывать люден на работу, как делалось во многих других местах, и не для того, чтобы оповещать об обеде или окончании работы, — совсем для другой цели. Только в двух особых случаях мог раздаться чугунный звон.

Враги нарушили границу — поселок будет поднят частыми-частыми ударами.

— Бум-бум, бум-бум-бум!

По этому сигналу дружинники, взяв оружие, займут окопы, которые вырыты сразу за поселком, по берегу реки. А кто-то ускачет на охрану фермы— она у самой границы.

Но сейчас граница не нарушена. Удары редкие. Они оповещают о стихийном бедствии. Но что случилось?.

Кто-то проскакал на лошади. Где-то зафыркала, заурчала машина. Люди бежали к конторе. И уже разнеслась над поселком молва: степной пожар, пожар в пади Буйной!

«Там три стога сена и отара Дамдинсурэна стоит…» — мелькнуло в голове Алтан-Цэцэг.

Накинув дэли, подпоясавшись, она сгребла со столика письма Максима, сунула их за пазуху и вслед за Тулгой выскочила из юрты.

Мимо проскакал всадник, кажется, Амгалан. Он кричал:

— Буйная горит! Буйная горит!

Как это случилось — никто не знает. Может, какой-то недобрый человек сунул спичку в сухую траву, может, неосмотрительный чабан выколотил недокуренную трубку и заронил тлеющий табак, а может, лазутчик с чужой стороны пришел — не раз и такое бывало. Только вдруг появился огонь в степи, иссушенной и пересушенной ветрами и солнцем. Сначала он побежал тоненькой и совсем неопасной змейкой, «красивыми золотыми светлячками перепрыгивая с одной травинки на другую, с пучка на пучок. Но потом, когда дошел до густоты, — падь Буйная свое название получила от буйства трав — густота начала взрываться пламенем — сразу вся, с тяжкими вздохами, с ревом. Искры, дым, языки огня — все клубилось. А тут еще ветер. Он рвал эти огненные клубы в клочья и швырял их далеко вперед, на свежие участки. Огонь, как горючая жидкость, расплескивался и растекался по земле, заливая и захватывая все большее пространство.

К стогам сена, к юртам, к загонам овец теперь катился живой огненный вал, страшный и неукротимый. Первой на пути этого вала оказалась стоянка Дамдинсурэна. Чабан знал, чем это грозит. На своем веку ему не раз приходилось видеть, как неукрощенный, не задавленный при своем рождении, безобидный и ласковый огонек становился огромным фантастическим зверем, пожирающим и пастбища, и стога заготовленного сена, и заживо целые отары, если чабаны чуть оплошали или промедлили.

Овцы, попадая в огонь, сначала вспыхивают свечками, но пламя тут же с них спадает. Оно как бы расплавляет, спекает шерсть и образует раскаленный панцирь, из-под которого с шипением выбиваются лишь синие всполохи да смрадный дым от горелого жира и мяса… «Панцири» и сжигают овец. А они, глупые, охваченные ужасом и болью, ищут спасения у сбившихся кучей таких же глупых своих подруг…

Дамдинсурэн увидел «золотую змейку» «кудрявый белый дымок, когда на закате солнца гнал на ночлег отару с вершины Буйной. Он сразу же повернул овец в обратную сторону, пустил их по ветру, а сам поскакал к юрте. Без лишних разговоров — к чему разговоры, без них все ясно! — посадил на своего коня жену Инчинхорло и велел ей как можно скорее и как можно дальше, угонять овец из опасной зоны, из пади, охваченной огнем. Быстро заседлав другого коня и захватив оказавшиеся под рукой метлу и лопату, Дамдинсурэн поскакал к стогам сена. Им прежде всего угрожал огонь, который за это короткое время превратился из безобидной змейки в бушующий вал.

Почти одновременно к месту пожара прискакал сосед Дамдинсурэна — Амгалан.

— Не управиться одним, — сказал Дамдинсурэн, — ветер сильный. Скачи, Амгалан, в поселок, зови людей на помощь, а я попробую отсечь огонь от зародов. Скачи, не медли, а то беда будет.

И Амгалан ускакал.

Отсечь огонь… Только единственным способом и то да небольшом участке можно было это сделать — встречным огнем, встречным палом. Но если пал пустить по некошеной густой траве — с ним не управиться. Огонь неудержимо покатится вперед, а ветер ему поможет. Пал пускать надо по кошенине, по отаве, хотя граница ее совсем недалеко от зародов.

Дамдинсурэн поджигает отаву — она высокая, сухая и загорается сразу, и Дамдинсурэн делает змейку, растаскивая горящие клочья травы и сена в стороны. Теперь только успевай сбивать огонь с подветренной стороны, успевай гасить светлячки, которые перекидываются ветром, не давай ходу вглубь на ветер, навстречу ревущему валу огонь пусть ползет, пусть бежит и в стороны.

Чем длиннее и шире будет черная выгоревшая полоса, тем безопасней.

Сколько прошло времени — час, полтора или больше — Дамдинсурэн не знал. Только когда вал подкатился к встречному — огню, только когда с последним мощным вздохом в небо взметнулись искры, дым и пламя, чтобы тут же в медленной агонии умереть и затихнуть, Дамдинсурэн в изнеможении опустился на траву. Невыносимо захотелось пить. От горького дыма першило в горле, болела голова и в ушах стоял не утихающий не то звон, не то гул. Два-три раза затянувшись трубкой, тяжело поднялся и, пошатываясь, побрел к ближнему стогу сена, где на привязи стояла лошадь. Теперь можно и домой. Сев в седло, он взглянул прямо перед собой и сердце сдавила боль: там, где стояла его юрта, свечой полыхало необычайно яркое и высокое пламя.